Екатерина Медичи - Владимир Москалев

— Наши жизни — вот доказательство честности капитана Лесдигьера. Он совершил благое дело. Его временный переход в католическую веру (он сделал ударение на слове «временный») принес нам ни много ни мало пятьсот тысяч ливров золотом, которые помогли нам договориться с Людвигом Нассаусским и герцогом Казимиром о предоставлении помощи. Жанна все еще не понимала, это было видно по ее лицу.

— Я думаю, адмирал, — произнес Конде, — теперь можно всех посвятить в обстоятельства этого дела, не боясь ни в коей мере очернить мсье Лесдигьера.

Колиньи кивнул, соглашаясь. И Конде поведал обо всем, что касалось свадьбы Лесдигьера и связанной с этим переменой вероисповедания.

— А этот Лесдигьер малый не промах! — воскликнул Генрих Наваррский. — Что скажешь, Анри? — и он повернулся к своему кузену, ища поддержку. — Но, клянусь посохом Иоанна Крестителя, он тысячу раз прав, этот капитан, и раз эта мера временная, то игра стоит свеч. Париж стоит мессы!

Пророческие слова. Сам того не подозревая, Генрих Наваррский произнес фразу, которую повторит слово в слово двадцать шесть лет спустя, стоя под стенами Парижа у Монмартрских ворот под именем первого короля династии Бурбонов Генриха IV.

— Что ж, — произнесла Жанна, улыбнувшись, — мне остается только пожалеть о своей необоснованной подозрительности и выразить сожаление, что я мало знакома с этим человеком.

— Вам еще представится возможность узнать его поближе, мадам, — заметил Конде, — ибо его имя уже на устах сильных мира сего, а его слава и известность разнеслись далеко за пределы Парижа.

— В самом деле, Конде? — Жанна почувствовала, как в душе ее просыпается чисто женский интерес, граничащий с безрассудным любопытством. — Вы меня весьма заинтриговали. Чем же он так знаменит, этот молодой человек?

— Тем, что активно вмешивается в политику Екатерины Медичи и наживает себе этим смертельных врагов и преданных друзей.

— Но ведь это весьма опасный путь, принц! Как он не понимает, что его могут убить, ведь это делается просто: один хороший удар шпагой или… несколько капель яда в бокале с вином…

Конде рассмеялся. Из вежливости или опасения обидеть королеву примеру принца никто не последовал, но улыбки слегка тронули губы мужчин. Жанна растерялась. Теперь она уже решительно ничего не понимала и глядела на принца, ожидая его объяснений, что Конде и не преминул сделать:

— Должен вам сообщить, мадам, что этот молодой человек является «первой шпагой Парижа», если не всего королевства.

— Вот как? — высоко подняв брови, протянула Жанна, еще больше заинтригованная этой таинственной личностью, с которой она хотя и бегло, но все же была знакома несколько лет тому назад.

Конде продолжал:

— Он неуязвим, будто его натерли волшебной мазью Медеи. Кстати, мсье Лесдигьер вот уже два года как принимает противоядия от сильнейших ядов, которыми продолжает потчевать своих недругов Екатерина Медичи. И этим он еще раз спас наши жизни в прошлом году, когда ваша добрая приятельница вздумала угостить нас с адмиралом сочными яблоками, напичканными ядом.

— Я слышала об этом инциденте, — проговорила Жанна Д'Альбре. — Так это он посоветовал вам принимать противоядия?

— Он, мадам.

— И это он привел к вам хирурга, который один смог распознать течение вашей болезни и поставить вас на ноги? Я имею в виду случай с дуэлью.

— Он самый, мадам.

— Жанна задумалась. Теперь все ее женское существо бурно восстало против несправедливости. Оказывается, весь двор и вельможи хорошо знают г-на Лесдигьера и даже имеют честь быть в числе его друзей или врагов, и только ей о нем мало что известно, поскольку видела она его лишь несколько мгновений, которые, надо признаться, улетучились из памяти. Так полагала Жанна, называя это про себя несправедливостью, и, сама того не замечая, безотчетно стала думать об этом человеке и возвращаться мысленно к разговору, который только что шел о нем. Ибо она, хоть и была королевой Наваррской, — строгой, чопорной, неприступной, как выражались современники, женщиной-воином и политиком, — оставалась все же истинной женщиной, не обременяла себя умерщвлением плоти, подобно монахиням, и мужчины в той или иной степени вызывали у нее определенный интерес, поскольку уже шесть лет она была вдовой. Тем не менее, она никогда и никому не поверяла своих чувств, тая в глубине души, а порою подавляя природные инстинкты и порывы страсти, коими подчас была обуреваема, как и всякая другая женщина. Упоминание о Лесдигьере возбудило в ней, помимо ее воли, живейший интерес, но она гнала от себя эти мысли, зная, что им здесь не место. Однако образ Лесдигьера, будто сотканный из тумана, как саваном все больше обволакивал ее мозг, и Жанна поняла, что теперь уже не успокоится, пока вновь не увидится с этим человеком и не удовлетворит этим свое любопытство, если, конечно, за этим не последует нечто большее. Едва эта мысль пришла в голову, как ее бросило в дрожь и она опустила глаза, боясь, как бы присутствующие не разглядели то, что, помимо ее воли, отразилось в них.

— Однако Конде, этот тончайший знаток женских душ, вмиг разгадал состояние Жанны и понял, о ком она думает, устремив отсутствующий взгляд в пространство. Дабы дать королеве время прийти в себя, чтобы это осталось для окружающих незаметным, он продолжил рассказ, привлекая тем самым внимание к себе:

— Мы беспрепятственно прошли всю Ниверне и углубились в Бери, севернее Буржа. Странно, но за нами не было никакой погони и мы благополучно переправились через Луару, а между тем католики Бургундии, надо думать, тут же поспешили известить Таванна о нашем отъезде.

Конде не знал, что, едва вернувшись на место, Лесдигьер обнаружил небольшой отряд католиков, поджидающий его; здесь были и именитые отцы города. Их военачальник тут же сообщил ему, что гугеноты вот уже полчаса как покинули Нуайе, и если организовать погоню, их еще можно догнать и перебить у Луары, где они наверняка потеряют свою боеспособность.

Положение осложнялось. Но Лесдигьер умел быстро принимать решения.

— Большой у них отряд? — спросил он.

— Полтысячи человек.

— Дьявол их забери, а у меня всего три сотни! Куда они направлялись?

— На Ла-Шарите. Там есть мост, по которому они, надо полагать, и будут переправляться через реку.

— Да, но пока они до него доберутся, к ним присоединятся новые отряды гугенотов, рыскающие по всей округе. Я не могу рисковать — силы наши малы, выступить — значит обречь моих солдат на поражение.

— Смерть еретикам! Что же делать, мсье?

— Надо послать гонцов к восточным границам графства Шароле, там стоит такое же войско, как и у меня под командой капитана Монтескье. Пусть они немедленно прибудут сюда. Как только мы соединимся, то немедленно бросимся в погоню.

— Отличное решение, господин капитан, — восторженно отозвались католики. — С вашего позволения, мы тотчас отправим трех человек с этим приказом.

— Отлично. Но я, пожалуй, пошлю своих людей, они быстрее доберутся до Шароле.

Католики переглянулись. Они не хотели упустить возможность проявить рвение в таком деле и этим снискать себе похвалу и стали упорно настаивать на своем.

Лесдигьер в душе улыбнулся. Его устраивал такой вариант, поэтому, немного поразмыслив для приличия, он согласился.

— Хорошо, пусть немедленно выезжают, а я тем временем пошлю несколько человек к маршалу Таванну. Когда он подоспеет со своими силами, мы уже догоним гугенотов и разобьем их. — И он махнул рукой. По этому сигналу трое всадников дали шпоры своим лошадям и взяли с места в карьер, направляясь на Пароле.

— Я посылаю их на всякий случай, — объяснил Лесдигьер католикам, смотрящим на него непонимающими глазами. — В дороге всякое может случиться, поэтому совсем не лишним будет перестраховать наши действия в плане поимки предводителей мятежников.

Католики согласно закивали головами.

— Мы захватим их вождей вместе с их семействами и отправим в Париж на суд короля, — продолжал Лесдигьер. — Междоусобные войны кончатся, ибо некому больше будет управлять еретиками. А нас с вами, господа, надо думать, ждет награда за поимку главарей.

— Да здравствует король! Да здравствует месса! Смерть еретикам! — завопили горожане.

— Кстати, назовите свои имена, чтобы король знал, кого благодарить за столь рьяное содействие в поимке вождей гугенотов.

Католики тут же охотно сообщили ему имена. Но тогда они еще не знали, что, вопреки ожиданиям, будут подвергнуты публичному наказанию плетьми, а некоторые из них будут в назидание остальным повешены. Такое решение вынесет бальи города, услышав из уст Лесдигьера и Монтескье рассказ о том, как «помогли» им именитые отцы и какой они сами получили нагоняй в связи с этим.