Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Не может быть! Она… Ей…

Он не сразу сообразил, сколько Элен лет, а когда подсчитал, рухнул на табурет и отобрал у Йозефа отводную трубку.

– Почему она не делает аборт?! – закричал он.

Делоне-старший начал что-то объяснять.

– Боже мой! Господь милосердный! – шептал Морис, наливаясь краской от ярости и возмущения.

Йозеф вышел и плотно прикрыл за собой дверь кабины, чтобы не мешать обсуждению деликатных семейных проблем. Впрочем, его тактичность пропала втуне, Морис так громко орал: «Мерзавка! Негодяйка!» – что его слышали даже на другом конце зала. Йозеф вытащил пачку «Белтос», закурил и угостил всех своих знакомцев. Минут пять они курили и беседовали о погоде, невиданно теплой для этого времени года. Морис резко бросил трубку и на несколько минут замер, как окаменел, потом вышел пошатываясь и разрыдался. Йозеф обнял друга за плечи, и они покинули здание почтамта.

Что за ужасное время…

Элен, его сестра, его любимая младшая сестричка, залетела от какого-то неизвестного парня! Неизвестного, как же! Она прекрасно знает, кто ее «оприходовал», но родителям имя назвать отказалась, отец ужасно на нее кричал, она ему надерзила и ответила: «Ни за что! Лучше умереть!»

Мать все время плачет. Элен так и не призналась, не открыла имя «злодея» – да-да, злодея, сукина сына, обманувшего доверчивую семнадцатилетнюю девушку, – восемнадцать ей исполнилось три недели назад! У нее было счастливое будущее, она могла бы найти отличную партию, а теперь не получит ни гроша из своего наследства. Ни один уважающий себя мужчина не возьмет ее замуж, а мерзавца они вычислить не могут, вот и давай после этого хорошее образование дочерям, порочность у них в крови.

Элен растолстела как корова, и придурок-врач диагностировал у нее гипопластическую анемию. Признайся она сразу, дело можно было бы уладить, но эта идиотка выжидала полгода.

– Я думал, вы строгие католики?

– И что?

– Разве церковь не запрещает аборты?

– Конечно запрещает. Да что теперь говорить, дела все равно не поправишь.

Морис был так удручен и подавлен, что боялся расплакаться, как девчонка, и решил не встречаться с Кристиной, пока не придет в себя.

Он попросил Йозефа передать Кристине, что заболел, и она встревожилась.

Возможно, Йозеф разучился врать, или Кристина оказалась слишком проницательной, или он хотел, чтобы она догадалась, но его замысел не удался. «Он скрывает от меня правду, Морис наверняка умирает!» – подумала Кристина, кинулась к нему домой и нашла своего любимого живым и невредимым, но униженным. Морис был вне себя от бешенства.

– Мы католическая семья, так что об аборте не может быть и речи, – объяснял он Кристине.

Чтобы скрыть позор и бесчестье, отец решил отослать Элен в деревню, к дяде (у него лесопилка в Перигё), пусть там и рожает, и все будет шито-крыто.

Если бы не война и всеобщая неразбериха, Морис немедленно отправился бы в Париж, чтобы поговорить с Элен по душам, узнать имя негодяя, бросившего ее в «деликатном» положении, и набить ему морду. Мужчина – если он мужчина, а не слабак – должен выполнять свои обязанности.

Кристина положила руку ему на плечо, взъерошила волосы, поцеловала в лоб и заставила посмотреть на нее:

– Ты любишь сестру?

– Обожаю.

– Тогда пойми, что ей нужна твоя поддержка! Она молодая, запутавшаяся девчонка и сейчас чувствует себя всеми покинутой. Рождение ребенка не драма, а великое счастье.

– Значит, ты бы согласилась завести малыша?

– Почему нет?

– От меня?

– От кого же еще, болван! Мы вернемся к этому вопросу, когда станет поспокойней.

По настоянию Кристины Морис сочинил длинное – для себя так просто немыслимо длинное! – письмо отцу. «Нужно простить Элен, папа, это наш христианский долг», – написал он крупными округлыми буквами, задумался, Кристина решила ему помочь и начала диктовать: «Мы должны поддержать ее, помочь, а не обвинять. Оставить Элен наедине с бедой было бы бесчестно». Нелли решила внести свою лепту в душеспасительное послание: «Иначе зачем нужна семья? Мы переживаем смутные времена, и этот ребенок станет для нашей семьи символом надежды на будущее». Йозеф добавил: «Гнев и горечь подобны отраве, они разрушают здоровье человека. Элен нуждается в покое, витаминах и говядине с кровью». Это действительно важно, объяснил он друзьям. И ей нельзя ни пить, ни курить. Давай пиши, чего ждешь?

Филипп Делоне не ожидал такого «экуменического» послания, но подумал: «А ведь он прав! Хорошо, когда сын может преподать жизненный урок отцу!» – и зауважал Мориса.

– Беда уже случилась, – сказал он безутешной супруге. – Мы покажем Элен нашу любовь, сейчас самое время проявить христианское милосердие. Нам нечего стыдиться, Элен будет рожать дома.

Потрясенная мадам Делоне показала дочери судьбоносное письмо, обеспечившее Морису вечную благодарность и любовь Элен.

– Знаешь, я слышу, как ты по ночам разговариваешь с отцом, – призналась Нелли.

– Я часто вижу его во сне.

– Ты не спишь, когда вы беседуете.

– Я говорю с ним в моих снах.

Разгром. Беспорядочное бегство. Растерянные граждане бредут по дорогам, с неба падают бомбы, никто не смотрит на валяющиеся в канавах трупы. Орман и Жьен стерты с лица земли. Сотни тысяч солдат союзных армий попали в ловушку под Дюнкерком, Париж опустел, части вермахта маршируют по Елисейским Полям, глядя на Эйфелеву башню.

Стыд и горечь.

В Алжире никто ничего не знал о происходящем. В конце мая телефонная связь осталась только в штабе, но Морис был нем как рыба. Военная тайна. Друзья насели на него («Ну нам-то ты можешь сказать!»), и он признался:

– Все очень плохо.

– Ты шутишь?

– Полная катастрофа. Вот так. Надеяться не на что.

Как представить себе кошмар происходящего? Радио передает подслащенную информацию. Газеты печатают снимки, на которых ничего нельзя разобрать. И только кино никого не обманывает. Залы забиты зрителями. Люди пришли смотреть не фильмы, их интересуют кадры кинохроники. Они поднимались с мест в темноте залов, кричали, плакали, отказывались уходить, оставались на несколько сеансов подряд, чтобы еще и еще раз увидеть этот ужас. Посмотревшие рассказывали другим, им не верили. Некоторые даже заявляли, что это вражеская пропаганда. Французская армия чего-то да стоит. Разве ее распустили? Где наши части?

Прошел слух, что в «Воксе» показывают гомоновскую хронику, люди повалили туда, кадры оказались те же – или почти те же, – что они уже видели в «Плазе» и «Риальто». У касс кинотеатров стоят очереди; прежде чем купить билет, каждый спрашивает, когда привезли пленку кинохроники.

Газеты пишут о сотнях тысяч убитых французов. В новостях говорят, что союзники потеряли шестьдесят тысяч погибшими. Их что, кто-то считал? И кто стал нашим союзником после капитуляции? Немцы? Англичане? С кем мы?

И кто с нами?

Хроника, идущая в «Мариньяне», была страшнее, чем фильм о войне. В художественном кино хоть музыка есть…

Мост Сюлли-сюр-Луар разворочен, город засыпан грудами мусора, не осталось ни одного целого дома, жители бродят среди развалин, солдаты ищут переправу, по берегам реки валяются сотни убитых.

Все были раздавлены. Кристина плакала и никого не хотела видеть.

Единственную хорошую новость сообщил Морис. Его сестра родила мальчика. Роды были трудными. Врач из принципа отказался делать кесарево сечение, так что Элен пришлось помучиться.

– Так ей и надо! – ярился Морис. – Не хочет признаваться, кто отец! Счастья ей вся эта история все равно не принесет, глупо заводить детей в такой трагический момент.

– Как можно говорить подобное! – возмутилась Кристина. – Ты мне отвратителен! Разве Элен мало страдала?

Морис понял, что переборщил, и сказал примирительным тоном:

– Моего племянника назвали Франком.

Йозеф изучал неутешительные результаты испытаний нового средства от малярии, когда вошел Сержан и сел за стол напротив него.

– Нам нужно поговорить.

– Последние тесты снова отрицательные! – Йозеф кивнул на градуированные пробирки. – Придется все повторить, так что времени понадобится больше. А вот здесь я, очевидно, допустил ошибку, хотя был предельно внимателен: в этой пробирке была не противомалярийная сыворотка, а реакция положительная.

Сержан никак не отреагировал, и Йозеф решил, что патрон огорчен неудачей и недоволен его работой, но тот глубоко вздохнул и сказал:

– Никогда не думал, что доведется затронуть столь неприятную тему… Я задам вам два вопроса и хочу, чтобы вы ответили на них прямо и откровенно. Вы иудей, Каплан?

– Да, по рождению, но назвать себя правоверным верующим не могу.

– К несчастью, это мало что меняет. Вы мне доверяете?

– Конечно, мсье, полностью.

4 октября злосчастного 1940 года правительство маршала Петена приняло закон об интернировании евреев – выходцев из зарубежных стран. Три дня спустя появился следующий закон, лишавший французского гражданства алжирских евреев. Августовский указ лишил евреев – подданных Франции и граждан других стран права заниматься медициной. Вновь назначенный генерал-губернатор Алжира адмирал Абриаль взялся за дело с усердием и воодушевлением.