Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Блестящая операция! Проведена без сучка без задоринки, рукой мастера. Мориса прилюдно похвалил его патрон Морель, не слишком щедрый на комплименты. Никто и подумать не мог, что ему удастся сбыть с рук это владение: в нынешних обстоятельствах его просто невозможно было продать – ни за какую цену! Морис нашел покупателя, только что вышедшего в отставку генерала, его жена влюбилась в Алжир и решила вложить в недвижимость доставшиеся в наследство деньги. Почтенному генералу, уроженцу Сент-Аман-лез-О, было неведомо значение слова «торг», ему бы и в голову не пришло обсуждать цену. Когда дорогая супруга, мать пятерых детей, призналась, что это дом ее мечты, он повернулся к Морису, вынул монокль и щелкнул каблуками:

– По рукам! Дело сделано.

Морису стало совестно надувать почтенного вояку – чувство было новое и странное (позже он без труда избавился от этого «комплекса новичка»).

Лоб в испарине. Едва заметное дрожание нижней губы.

Когда он объявил «своему генералу», что по собственной инициативе добился для него существенной скидки, тот начал отказываться – окружающие могут подумать, что он не способен обеспечить семью! – но Морис не сдался: недопустимо обманывать офицера французской армии.

– Прошу вас, мой генерал.

– Я высоко ценю вашу щепетильность, молодой человек, сегодня это большая редкость.

Морис совершенно очаровал генеральшу – «Вот что значат семья и хорошее воспитание!» – и стал своим человеком в доме. Раз в месяц его приглашали на прелестные воскресные полдники, которые хозяйка дома называла garden-parties и где бывали сливки алжирского общества.

Если рай когда-нибудь существовал, он наверняка находился в этом красивейшем месте, где-то между Сиди-Феррухом и Зеральдой, так близко и так далеко от Алжира: тянущийся до горизонта пляж с золотым песком, роща клонящихся к земле приморских сосен, группы пальм, море опалового цвета, первозданная тишина, нарушаемая легким, как шелк, ветерком. Здесь человеку казалось, что он присутствует при рождении мира, как наш праотец Адам. В это беззаботно-счастливое августовское воскресенье 1939 года Кристина проглядывала газету, Нелли загорала, Морис и Йозеф занимались серфингом.

– «Мы стоим на краю. Мы не сумели остановиться, пока еще было возможно. Европа скоро взорвется», – прочла вслух Кристина.

– Выбрось газету, не отравляй себе жизнь, лови минуты счастья, – не открывая глаз, посоветовала Нелли.

– Возможно, это наше последнее мирное воскресенье.

– Эй вы там, лентяйки, идите купаться, – звали из моря Морис и Йозеф.

В начале сентября Гитлер захватил Польшу. Все этого ждали и все-таки удивились, Франция и Великобритания объявили Германии войну. Жесточайшее лобовое столкновение стало неизбежным. Новый Верден, или тотальное уничтожение человечества. Почти год ничего не происходило. В Алжире по-прежнему слушали новости по радио, хорошими их назвать было нельзя, но это никому не мешало работать, ходить на танцы, есть всей семьей мороженое. Людям хотелось еще хоть немного пожить спокойно, и они постепенно привыкали к «странной» войне. Некоторые предсказывали, что настоящих боевых действий не будет, все устроится путем тайных переговоров: заключили же, в конце концов, Германия и СССР пакт о ненападении.

Кристина не теряла надежды:

– Никто не хочет умирать за Данциг или Польшу. Еще есть шанс сохранить мир.

Была объявлена всеобщая мобилизация. В срочном порядке сформировали 19-й армейский корпус. Мориса приписали к 1-й алжирской пехотной бригаде, одной из двух частей, которым не грозила отправка в метрополию, а позже перевели ординарцем в штаб. Только близкие знали, как ему удалось это провернуть. На сей раз он был на редкость неразговорчив и скуп на детали, – видимо, «наверху» порекомендовали держать язык за зубами.

– Я родился под счастливой звездой, – объяснял он скептикам.

Морис возил «своего» генерала на службу, а вечером доставлял его домой. Он утверждал, что в командном пункте царит олимпийское спокойствие. За ними (то есть за всеми нами) стоит империя, огромная французская колониальная держава с территорией в тринадцать миллионов квадратных километров, населением семьдесят миллионов человек и огромными природными богатствами. Народы империи наконец-то смогут выразить свою благодарность вечной великой Франции, которая так много для них сделала. Эта тыловая база, недоступная для хищников вроде Англии и Америки, предоставит в распоряжение министра колоний шестьсот тысяч хорошо обученных и полностью экипированных солдат.

Служба Мориса протекала спокойно, но обязанностей в Национальном фронте у него было много, и он неустанно вторил аргументам Кристины. Нет, Морис не был уклонистом, он таким образом просто выражал свои пацифистские убеждения. Ему невероятно нравилась его работа. Он избежал печальной участи солдат трех североафриканских дивизий, выставленных на передовую и принявших на себя первый удар немцев. Французы и «туземцы» сыграли роль пушечного мяса, ритуальной жертвы.

Чешский доктор Йозеф мобилизации не подлежал. Драконовский закон запрещал врачам-иностранцам практиковать на территории Франции, но каков порядок его правоприменения в Алжире, распространяется ли он на сотрудников научных институтов? Йозеф без устали работал вместе с коллегами над новым методом лечения малярии плазмохинином[77]. Он поставил на себе опасный опыт – сделал прививку от малярии и несколько раз по многу часов находился в стерильном помещении, где его кусали десятки, а то и сотни анóфелесов, выведенных в лаборатории из личинок, собранных по берегам зараженных водоемов. Йозеф ни разу не заболел, поскольку комар передает человеку малярию только в том случае, если уже является носителем. Первая латентная инфекция защищала Йозефа от вторичного заражения как естественная вакцина. По примеру Пастера все врачи испытали на себе эту методику, и ни один не заболел малярией.

Сержан сумел добиться отсрочки для всех сотрудников призывного возраста. Институт обязан был поставлять армии промышленные количества лекарственных средств и вакцин против тифа и оспы, объем работы значительно вырос, но никто не жаловался.

Никто, кроме Нелли, – она считала, что проводить дни и ночи на работе – верх идиотизма. Особенно ночи.

Новый, 1940 год компания по общему согласию встречала тихо. Они ужинали, слушали по радио концерт Дебюсси, выпили несколько бутылок розового марокканского вина «Гри де Булауан» и с непривычным волнением пожелали друг другу счастья. Все четверо понимали, как им повезло: многие пары разлучены, а они по-прежнему вместе. После полуночи – выпито было слишком много – Нелли расчувствовалась и начала напевать свою любимую песню Шарля Трене[78] «Твоя рука в моей руке», глядя блестящими зелеными глазами в глаза Йозефу. Он взял ее за руку, и они вместе с Кристиной и Морисом спели хором, сидя за низким столиком:

Сядь ближе, любимая,Прижмись ко мнеИ скажи, что нет счастья больше,Чем глядящие в небо глаза,И отражение неба в твоих глазах,И твоя рука в моей руке…

Вечером в понедельник 16 марта 1940 года в институт явился Морис. Он был в форме и выглядел просто ужасно. Йозеф почему-то решил, что с Кристиной случилось несчастье. Морис дрожащей рукой протянул ему телеграмму: «Дело чрезвычайной важности тчк Свяжись со мной немедленно тчк Филипп Делоне».

– Это от отца. Наверное, случилось что-то ужасное. Умоляю тебя, Йозеф, не бросай меня одного.

Морис боялся звонить домой, боялся услышать дурные вести. Он любил оставшуюся в Париже семью, но они практически не общались, разве что обменивались поздравительными открытками на Новый год. Йозеф повел его на Главпочтамт, где встретил старых друзей (они все так же сидели под часами и ждали, когда дадут связь). С началом войны дело усложнилось: быстро соединяли только итальянцев, не участвовавших в боевых действиях. Йозеф больше не пытался звонить в Прагу. Он не мог проводить на почтамте все дни напролет и «разговаривал» с отцом по ночам.

Телефонистка соединила их с Парижем через десять минут. Они вошли в кабину номер три, и Йозеф сказал:

– Мужайся, старина.

Морис сделал глубокий вдох, снял трубку, из которой доносилось «алеканье», и протянул наушник Йозефу.

– Папа, это я, Морис. Как у вас дела? – произнес он срывающимся голосом.

– Твоя сестра, сынок…

– Элен? Элен умерла?!

– Нет, она… беременна.

– Не может быть! Она… Ей…

Он не сразу сообразил, сколько Элен лет, а когда подсчитал, рухнул на табурет и отобрал у Йозефа отводную трубку.

– Почему она не делает аборт?! – закричал он.

Делоне-старший начал что-то объяснять.

– Боже мой! Господь милосердный! – шептал Морис, наливаясь краской от ярости и возмущения.

Йозеф вышел и плотно прикрыл за собой дверь кабины, чтобы не мешать обсуждению деликатных семейных проблем. Впрочем, его тактичность пропала втуне, Морис так громко орал: «Мерзавка! Негодяйка!» – что его слышали даже на другом конце зала. Йозеф вытащил пачку «Белтос», закурил и угостил всех своих знакомцев. Минут пять они курили и беседовали о погоде, невиданно теплой для этого времени года. Морис резко бросил трубку и на несколько минут замер, как окаменел, потом вышел пошатываясь и разрыдался. Йозеф обнял друга за плечи, и они покинули здание почтамта.