Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948) - Джеффри Бурдс

Мер, принимаемых советскими войсками, было явно недостаточно для решения специфической проблемы, вызванной участием женщин и детей в повстанческом движении. Подобная мысль стала настойчиво повторяться в докладах, поступавших в центр из самых разных районов Западной Украины. В январе 1945 г. в докладе, обращенном непосредственно к Первому секретарю ЦК КПУ(б) Никите Хрущеву, секретарь Жолкевского райкома Бычков писал: украинское подполье “имеет большую женскую организацию — так называемую женскую сеть (жiноча сiтка)… [Женщины Дж. Б.] — их главная сила — в сигнализации, продовольствии, и так далее. Я встречал их. Однако мы арестовали очень немного женщин”. Обращаясь прямо к Хрущеву, Бычков мрачно замечал: “Мы должны сделать что-нибудь больше относительно этих женщин!”[210].

В регулярных докладах МВД Сталину о борьбе с движением сопротивления на Западной Украине мы не встречаем ни одного упоминания о женщинах среди убитых или захваченных повстанцах вплоть до февраля 1945 г.[211] С этого времени женщины появляются в этих сводках все чаще. Это соответствует свидетельствам с мест, отмечающим рост числа убитых советскими войсками женщин, подозреваемых в принадлежности к подполью[212]. Хотя в советских источниках общая численность потерь повстанцев указывается без разделения погибших по половому признаку, можно попытаться оценить долю женщин среди жертв советского насилия, используя данные сообщений об отдельных операциях.

К марту 1945 г. ОУН-УПА, ранее полагавшиеся на женщин лишь в отдельных случаях, стали полностью зависеть от них во всех областях нелегальной деятельности. Вот лишь один пример: с 20 февраля по 24 марта 1945 г. местные органы НКВД и НКГБ арестовали сто пятнадцать членов подполья ОУН в Лопатинском районе (в окрестностях Львова). Из них двадцать пять вели подпольную работу для ОУН в районном центре, передавая информацию военным отрядам. Большинство этих секретных агентов повстанцев были женщины[213].

Возрастающее участие женщин не осталось незамеченным местными советскими кадрами, ответственными за подавление повстанческой деятельности. Например, первый секретарь Струмиловского райкома партии Боргунов (также из окрестностей Львова) определял женщин как главного врага советской власти за пределами непосредственных боевых столкновений: “Мы имеем огромное число женских сетей (жiноча сiтка) [украинских повстанцев — Дж. Б.]. Из данных явствует, что в селах, скажем, с 1000 жителей имеются 50–60 членов ОУН, и значительная доля их — женщины. В некоторых селах они руководят [подпольной] работой. Женские сети [как правило] не военные части, а скорее формируют организационную, вспомогательную силу из бандитов [т. е. повстанцев], с которыми, — угрожающе заключает Боргунов, — мы должны рассчитаться, если не теперь, то позже”[214].

“Грехи их отцов”: борьба советской власти с семьями повстанцев

Беспрецедентный рост числа украинских женщин в подпольном движении в 1944–1945 гг. превышал потребности подполья. Возрастание доли украинских женщин в рядах повстанцев вызывалось общим пробуждением политического самосознания западно-украинских женщин в жестоких условиях советской оккупации. Женщины начинали поддерживать повстанческое движение по ряду причин. Однако политика новых властей, не проводившая различий между повстанцами и гражданским населением в целом, здесь — как и в других регионах — в значительной мере способствовала вовлечению многих женщин в борьбу с Советами. Главная проблема состояла в том, что к ответственности за действия повстанцев привлекались и наказывались их жены и другие близкие родственники. Как заметил один из офицеров УПА в августе 1944 г.: “Большевики, сами не понимают, что они делают: или заставляют людей прятаться, или арестовывают их. Мы должны принять это во внимание, так как в этом [в злоупотреблениях советской власти — Дж. Б.] заключаются и наша сила, и наша надежда”[215].

Репрессии против членов семей подпольщиков являлись насущной частью методов проведения советской политики в областях, охваченных повстанческим движением. Уже в январе 1945 г. Советы ясно осознали некоторую противоречивость своих методов. На совещании руководителей районов и сотрудников НКВД-НКГБ Львовской области непосредственные проводники этой политики усмирения региона подверглись острой критике за недостатки в работе с семьями повстанцев. “В нашей работе имеется одна ошибка, — доказывал командир 88-ого пограничного отряда НКВД, — Мы убиваем повстанцев, мы видим мертвого повстанца, но за каждым [мертвым] повстанцем остается жена, брат, сестра и так далее”. Членов семей погибших объединяет чувство преследования со стороны властей — в будущем оно порождает бесчисленные очаги сопротивления. Когда же, спрашивал командир отряда, советские войска начнут наказывать семьи повстанцев?[216]

Советские должностные лица на Западной Украине пришли к выводу, что недостаточно ликвидировать одних лишь активных участников повстанческого движения: зараза должна быть вырвана с корнем — нужно всячески преследовать, арестовывать, сажать в тюрьмы, подвергать пыткам и депортировать членов их семей. В феврале 1946 г., на встрече Н. С. Хрущева с районными и областными партийными руководителями, начальниками областных управлений НКГБ и НКВД и командующими военными округами на Западной Украине, первый секретарь Дрогобычского обкома Олексенко обратился прямо к Хрущеву: “Я прошу Вас, Никита Сергеевич. Дайте нам эшелоны, чтобы мы могли выслать семейства повстанцев. Это имеет большое значение и поможет нам достигнуть [нашей цели — Дж. Б.]. Мы готовы провести массовые высылки…”[217].

В течение недели Хрущев дал свое официальное согласие на расширение акций против националистического подполья, после чего резко возросло число членов семей повстанцев, депортированных с Западной Украины. Начиная с июня 1945 г. 10 139 украинских семей (26 093 человек), заподозренных в антисоветской деятельности, уже были высланы в Сибирь[218]. Первоначально “многие полагали, что мы [советские должностные лица] фактически не будем высылать их, а только попугаем”[219]. Понимание пришло, как только увеличились темпы высылок. К концу 1947 г. из семи областей Западной Украины на Дальний Восток было выслано 26 644 семей повстанцев, что поставляло 76 192 человека —18 866 мужчин; 35 152 женщины и 22 174 ребенка. Таким образом, число женщин и детей превосходило число взрослых мужчин больше чем в три раза. По распоряжению от 10 сентября 1947 г. 21 380 семьи (61 814 человек) из западно-украинских областей направлялись на работы на шахты Дальнего Востока[220]. На практике депортации означали, что советское законодательство карало не только предполагаемых повстанцев, но также и членов их семей[221]. Схваченные этой “ловушкой-22”, в результате жестокой советской оккупационной политики, женщины и девушки все больше и больше вставали в ряды украинского антисоветского повстанческого подполья.

Женщины-шпионы

Гендерный сдвиг в тактике повстанцев диктовал ответные меры советской власти — разрушать украинское подполье, нанося удар по системам связи повстанцев, состоящим в основном из женщин. В то же время благодаря целому ряду факторов, в том числе и связанных с особенностями проведения боевых операций, для женщин и девушек открылись новые возможности в рядах подпольщиков. Возросшее значение женщин в украинском повстанческом движении, в свою очередь, позволило советским органам безопасности, используя женщин-украинок, разработать новые способы внедрения своих агентов и ликвидации сил противника.

Осознав связанную с женщинами угрозу, Советы противопоставили ей систематические облавы и массовые повторные аресты местных украинских женщин. При этом советские органы безопасности преследовали две главных цели. Во-первых, в соответствии с общими принципами своей агентурной работы, Советы стремились посеять взаимные подозрения в рядах повстанцев. Аресты, которым подвергались практически все без исключения, подрывали механизм проверки Службой безпеки повстанцев надежности своих людей. Во-вторых, такими методами Советы могли найти “иголку в стоге сена”. Задерживая и допрашивая большое число женщин, действительно работающих на подполье, советские органы безопасности, очевидно, считали каждую задержанную украинскую женщину или девушку врагом. На жесточайших допросах, которым подвергались местные женщины, советские следователи выражали “твердую уверенность” в том, что арестованные активно работали на подполье. Если задержанная была на самом деле ни в чем не виновна, то в этом — с точки зрения советской власти — не было особой беды. Спустя несколько дней ее отпускали — избитую, но свободную. Пережитые мучения, скорее всего, должны были отвратить женщину от какого бы то ни было сотрудничества с повстанцами в будущем. Если же она действительно была виновна, то примененные к ней меры воздействия — лишение сна и пищи, изоляция от внешнего мира (в том числе и пребывание взаперти в темноте в одном помещении с трупами казненных), жестокое обращение и постоянные угрозы — обычно ломали заключенную[222].