Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Борис Штерн

Да что ж это такое? Что за нация такая? А Хрущев? Нет, но похож. Не, он не был. «А может быть, я сам еврей?! — спрашивал Гайдамака, и ужасное подозрение обжигало его. — А может, мы все евреи — и я, и ты, Шепилов, и негр, и отец Павло?» Отец Павло этого не отрицал, потому что все мы от еврейских Адама и Евы. Более того, он еретически предположил, что в исторической жизни Иисус Христос был негром, хотя чуть светлее. То есть, был эфиопом-иудеем, фалашем.

Например: эфиопы несли против итальянских танков хоругвь с надписью: «Белые распяли Христа», от. И это неоспоримо — убийство Христа лежит на совести белой расы. Правда, к ней принадлежал и сам Иисус. Но это для африканцев не очевидно. О цвете кожи Христа в Библии ничего не сказано. От.

«Некоторые идеологи африканизма, — объяснял отец Павло, — настаивают, что и Моисей и Иисус были неграми. На африканских лубках на кресте рисуют черного Христа. От».

Отец Павло был заражен марксистской фразеологией, как его отдаленный родственник поп Гапон. Он говорил так:

— Общественное развитие человечества определяется объективными социально-историческими законами. От.

Гайдамака изумился и развязал язык.

— Кто это говорит, отец святой?! — завопил он. — Вы ли это говорите, или вашими устами глаголет партийный работник?

— Ничего, хорошо говорит, — хвалил Шепилов.

— Вы должны сказать мне, что все объективное развитие истории человечества находится «в руце Божьей», от, и ни один волосок не упадет ни с чьей головы без воли Божьей, а вы что в торбе несете? — не успокаивался Гайдамака.

Негр продекламировал:

Плох тот митрополит, что не был замполитом!

И плох тот замполит, что не митрополит!

— Браво! От! — захлопал ладонями отец Павло.

Потом опять все исчезли — все негры, и поп, и примкнувший к ним Шепилов, а Гайдамака проснулся под жарким боком у Элки. К его удивлению, Элка была довольна.

От Шепилова на столе остался «Список 100», от отца Павла на гвозде в туалете осталось две страницы предисловия и начала к его еретической «Летописи». От: "Летописец разрешает всем, кому не лень, делать с этой «Летописью» все, что угодно, от: вставлять или зачеркивать слова, писать предисловия, послесловия или комментарии, делать заметки на полях, издавать ее в «Самиздате», от, переделывать в сценарии, перекладывать на музыку, переводить на любые языки, от, изымать из библиотек, сжигать на костре, подвергать цензуре, издавать с купюрами, от, вообще не издавать в любых тиражах с гонораром и без оного — «Летопись» от этого все равно не изменится. Разрешается ее запрещать, никогда ее. не читать и ничего о ней не знать, от.

Разрешается преследовать автора по политическим, религиозным, моральным, философским и всяким иным соображениям, где бы он ни находился, от. Разрешается обвинять автора в чем угодно, как это сделал его законченный недоброжелатель какой-то «г-н А-ин» в солидном издании «Русская беседа» в статье о русских богатырях, от".

Гайдамака прочитал первую страницу, ничего не понял и спустил ее в унитаз. Следовала вторая страница: "В лето, от. Первоначальный толчок Сашко Гайдамака получил в 6562 году от сотворения мира (1054 год от Рождества Христова) неподалеку от Киево-Печерской лавры на знаменитой Лысой горе, где, по преданиям, жил Змей Горыныч и проходили шабаши нечистой силы. От. Говорят, что когда академик Патон с прорабом Берковичем строили мост через Днепр и Лысую гору за ненадобностью сровняли, то в недрах ее бригада проходчиков обнаружила ведёрную, из толстого зеленого стекла времен гетьмана Наливайки, запечатанную сулею с горилкой, полуистлевшее помело да желтый клык какого-то допотопного животного, от. Работы были прекращены, взволнованные проходчики выпили доисторическую горилку и вызвали прораба Берковича, прораб схватился за голову и вызвал академика Патона, тот страшно манерился и приказал вызвать «скорую помощь», от. Но никто не пострадал, горилка оказалась отличная, осталось и прорабу, и академику, и врачам-санитарам, от. Работы в тот день уже не было.

Вызвали археологов. Клык чудища отдали в палеонтологический музей, где он затерялся в запасниках, пустая зеленая сулея заняла почетное место в музее историческом как величественный памятник быта времен До-Запорожской Сечи, а метлу за ненадобностью археологи отбросили в сторону. И зря. От. Проходчики с Берковичем, когда академик уехал и солнце село, увидели с пьяных глаз, как метла подпрыгнула, от, и запрыгала-запрыгала на палке к Днепру. У самой воды заколебалась, потрогала — холодная ли вода, потом вдруг завертелась пропеллером, взлетела невысоко над водой — «нызэнько-нызэнько», — совершила перелет через Днепр (а ведь «не всякая птица»!) и скрылась в зарослях кустарника Трухапова острова…" Гайдамака и вторую страницу отправил но назначению.

От негров же на память ничего не осталось. Впрочем, через месяц Элка принесла несвежую «Гуляйградскую правду» с заметкой о том, что в больнице «Скорой помощи» умер камерунский негр без прописки с фамилией Гайдамакайя, которого привезли пожарники с белой горячкой («У кого горячка-у негра или у пожарников? У негра, наверно, должна быть черная горячка? У пожарников — красная?» — подумала Элка), сняв его с края крыши Гуляйградского Драматического театра (ГДТ — «гыдота», как называли свой театр гуляйградцы), когда африканец в шапке-ушанке изображал из себя Отелло и кричал собравшемуся внизу пароду:

Я — царской крови и могу пред нимСтоять как равный, не снимая шапки.

Народ аплодировал и кричал:

— Давай еще!

— Читаю стихи! — кричал негр.

— Давай! — отвечал гуляйградский народ.

Пожарники уже выдвинули лестницу и лезли на крышу.

Негр закричал:

Я памятник себе воздвиг среди Сахары —Кастальский чистый ключ поэзии моей.Ни юный эфиоп, ни караванщик старыйего не обойдут в жару январских дней.Нет, весь я не умру! Но, вознесенный к тучам,прольюсь, как свежий дождь. И, бедный бедуин,я буду знаменит, пока под солнцем жгучимжив будет негр — хотя б один.

Пожарники уже были на крыше.

Пускай ползет гюрза за ядом в тень анчара — а мне не страшен яд хандры и забытья.О, Русская земля! Ты тоже как Сахара — нечерноземная, пустынная моя.Твой сын, Сковорода! Твоих цветущих вишен вошел в меня озноб.И, черный негритос, я был тобой любим,когда бродил, нелишен, среди беленых изб, черемух и берез.

Негр продолжал декламировать, когда пожарники бережно снимали его с крыши, пораженный народ внимал и безмолвствовал:

И пушкинский мой дар — божественный гостинец! —оценит, полюбив, разумный индивид:Негроид, и русак, и щирый украинец,и друг пустынь — семит.И долго буду тем любезен я потомкам,что, воспевая страсть, я улетал в астрал,что сердце я вспорол стихом, как бритва, тонкими с кровью века кровь свою смешал.[92]

В больнице негр кричал, что он «народный артист Камеруна», и порывался выброситься из окна, поэтому держали его на первом этаже, пока он не переселился в мир иной. В Камерун была послана телеграмма, а пока артиста похоронили на городском кладбище возле забора. Там много заброшенных могил, и кладбищенской администрации следует привести все беспризорные захоронения в порядок — перекопать, свалить всех в одну братскую могилу и установить памятник «Неустановленной личности».

ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА

13 числа каждого месяца в Офире никто не работает.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ «ДЕЛА О СЕКСУАЛЪ-ДЕМОКРАТАХ»

(авторское отступление)

Бойтесь одесских репортеров!

Была ли у сексуалъ-дофенистовъ положительная программа? Безусловно. Почти целый век основную продукцию «Суперсекстиума» составляли прокламации эротического содержания. Oua (программа) зафиксирована даже на вывеске веселого заведения мадам Кустодиевой. Эта программа заключалась в одном-единственном слове, которое Великие французские энциклопедисты почему-то забыли вписать в свой Великий лозунг своей Великой революции, хотя в черновике это слово было. Как видно, в начале французской революции Ж.-Ж. Руссо в страшной спешке успел написать три слова (и каких! Это вам не тухлые «мир, труд, май»): СВОБОДА, БРАТСТВО, РАВЕНСТВО И…

Но последнее, четвертое, написать не успел: уже обмакнул кисть в белую краску, по стоявшие над душой нетерпеливые граждане бабефы, лаптопы и Робеспьеры схватили недописапный лозунг и потащили па улицу. С Великими Словами, как сказал один офирский Pohouyam, спешить не следует — иначе пойдут гулять по улицам в незаконченном виде, а потом объясняй на каждом углу, «что ты хотел сказать». С четвертым словом революционный лозунг приобрел бы понятный и всеобъемлющий смысл развития человеческих отношений — недоставало последнего слова, и улица-дура, чувствуя его нехватку, дописала сама: …ИЛИ СМЕРТЬ!