Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II - Вячеслав Репин

В жизни Луизы как раз наметилась очередная черная полоса. Он не понимал до конца, чем вызван этот новый внутренний разлад, но склонялся к мысли, что дело не только в какой-то возрастной неустойчивости, которую он не переставал в ней подмечать на протяжении последних месяцев, выражавшейся в лихорадочной смене настроений, вкусов и желаний, но и в ее болезненной неспособности выносить даже малейшее однообразие, а этого было хоть отбавляй как в ее учебе, так и в гарнской жизни последнего времени. С начала июня еще и установилась жара. Луиза с трудом ее переносила из-за давней детской астмы.

Интерес к благоустройству апартаментов на Нотр-Дам-де-Шам у Луизы пропал быстрее, чем Петр предполагал. Временно поселив у себя в квартире Мону, сама она на Нотр-Дам-де-Шам почти не появлялась. Но больше всего настораживал ее отказ ходить на занятия. Луиза отлынивала от учебы уже третью неделю подряд. Пытаясь призвать ее к благоразумию, Петр прибегал к последним аргументам: устрашал тем, что, ступив на эту стезю, «на бездорожье», она имеет все шансы стать вечной недоучкой – нет, мол, ничего хуже, чем дилетантизм. Он даже стал обещать ей за успехи в учебе какое-нибудь вознаграждение, вроде летней поездки «на край света», в которую она начинала мало-помалу верить, еще не зная, что он имел в виду не только Сейшелы, но и Москву.

Петр убеждал ее – хотя и сам не всегда в это верил, – что даже если она не видит в учебе никакой явной пользы, она должна продолжать посещать занятия, потому что это открывает перед ней возможности выбора дальнейшего рода занятий, а главное, позволяет ей общаться со сверстниками, от которых он невольно отдалял ее своим присутствием. Этими уговорами он всё чаще приводил ее в такое раздражение, что подчас недоумевал ее бурной реакции и время от времени даже начинал себя спрашивать, не скрывает ли она от него какие-то настоящие неприятности. Луиза уверяла, что причиной всему – мертвейшая скука, «запах тлена и пыли», который она испытывает от одного слова «искусство».

Еще не отойдя от простуды, она заболела ангиной. Казалось непонятным, где и как она могла подхватить ангину в тридцатиградусную жару. Несмотря на температуру, она отказывалась проводить весь день в постели, и чтобы она не чувствовала себя отрезанной от домашней жизни, в дневное время Петр устраивал ей спальню в своей рабочей комнате: перенес сюда телевизор, установил рядом с кроватью лучший в доме радиоприемник, на место кушетки перетащил из гостиной диван, выделил полку для книг, которые Мольтаверн периодически приносил ей по ее спискам из верхней библиотеки, где хранилась самая легковесная литература.

Как-то вечером Луиза перебирала содержимое старинной шляпной коробки, в которой хранились семейные фотографии, и Петру взбрело в голову обратить ее внимание на снимок одной из его теток – тети Надежды из Биаррица, на которую Луиза, по его убеждению, была поразительно похожа.

– Неужели ты считаешь меня такой… уродиной? – удивилась Луиза, разглядывая фотографию.

– Тетя слыла красавицей, – сказал Петр тоном благодушного упрека, – причем неприступной. Поэтому и прожила всю жизнь одна. Бывают такие случаи. Но я понимаю ее.

– Да это же какая-то снежная королева! Ты только посмотри на нее!

В дверь постучал Мольтаверн. В этот вечер, для разнообразия, они решили ужинать вдвоем, не выходя из рабочей комнаты Петра, и Мольтаверн принес им ужин на подносах. В меню: ветчина, запеченное в духовке морковное пюре, на десерт – любимый Луизой карамельный крем.

Поставив поднос возле ее кровати, Мольтаверн вышел за вторым подносом, с приготовленным для Петра холодным мясом, тут же принес виски и вино в графине, составил всё на письменный стол и молча удалился.

Не притрагиваясь к еде, Петр продолжал сидеть у распахнутого в сад окна. Он подлил себе виски и стал перебирать стопку прочитанных Луизой книг. Авторов многих романов, которые она читала, он не знал. К ночи собиралась гроза. В комнате появились комары. Петр встал, зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку. Комната сразу обрела какой-то иной вид, уютный и даже праздничный.

Луиза к еде почти не притрагивалась. Что-то неожиданно проронив – слов ее он не расслышал, – она опустила свой поднос на пол, встала с дивана и с каким-то необычным лицом подступилась к письменному столу, рядом с которым он сидел. Не сводя с Петра глаз, она вдруг скинула с себя бязевую юбку, которую иногда надевала к ужину, и английский свитер. Оставшись обнаженной, в одних носках, она убрала руки за спину и выжидающе смотрела на него.

Блестевшими в свете свечи глазами Петр смотрел на ее небольшую грудь с острыми лиловыми сосками, на тонкие, синеватые, лишенные загара колени, покрывшиеся гусиной кожей бедра.

– Скажи правду, что ты думаешь обо мне? – спросила Луиза.

– В каком смысле, Лобызенок?

– Я красивая, по-твоему?

Петр отложил книгу и умоляюще проговорил:

– Ты не ангину схватишь, а воспаление легких, Луиза!

– Что – Луиза? Что ты смотришь?.. Сделай что-нибудь!

Петр снял ноги с подоконника, толкнул фрамугу, чтобы прикрыть окно, взял ее ладонь и мягко произнес:

– Ну что с тобой все эти дни? Ты ведь не просто болеешь, Луизенок… скажи мне правду?

– Я прошу тебя… Ты можешь делать со мной все, что хочешь, понятно? – У нее задрожал подбородок. – Чего еще никогда не делал.

– Леон в гостиной, – сказал Петр.

– Выгони!

Глядя на нее беспомощно-укоризненным взглядом, Петр оставался неподвижен.

– Или ты охладел? А может быть, ты просто стал ханжой? – процедила она.

– Что ты лопочешь, Лобызенок…

Он попытался привлечь ее к себе, но она резко вырвала руку.

– Или ты не понимаешь, что я женщина? Не понимаешь?!

– Я всё понимаю… поверь мне. Я понимаю тебя, как никто, – проговорил Петр, начиная отдавать себе отчет, что с ней творится что-то неладное. – Подойти ближе. Сейчас мы успокоимся и всё обсудим.

– Нет, ты ничего не понимаешь… Но сейчас я тебе всё объясню. Сейчас увидишь… – Она подступилась к столу, начала искать что-то среди книг и бумаг, роняя их на пол, но вдруг выхватила из бутылки горящую свечу и, разбрызгивая воск по комнате, ударом потушила ее об стол, а затем, продолжая немо трястись, в слезах, которые текли по щекам, вскинула правое колено на стол, воткнула свечу себе в вагину и стала проделывать ею конвульсивные движения.

Петр сорвался с места. Выхватив свечку, он взял ее на руки, усадил в свое кресло, сорвал с дивана плед и силился ее укутать.

Луиза дрожала. Она не могла вымолвить ни слова.

Петр стремительно вышел из комнаты, тут же вернулся с бутылкой воды, выплеснул виски из стакана в окно, налил в него воды и поднес к ее губам. Стуча зубами о край стакана, Луиза сделала несколько глотков и поперхнулась.

Он выждал, поднес к ее губам всю бутылку, попросил отпить еще глоток, а затем, гладя по взмокшим волосам, приподнял кончиком пальца ее подбородок и попытался заглянуть ей в глаза. Но Луиза, от неспособности что-то вымолвить, опять захлебнулась слезами.

– Нельзя же так, Луизенок… На что это похоже, – бормотал он.

– Мне плохо, – произнесла она. – Ты понимаешь? Мне ужасно плохо… Всё не так… Я так устала. Это было гадко, только что?

– Ничего нет в этом гадкого, – сказал Петр. – Уверяю тебя. Давай отдышимся, оденемся и пойдем на улицу.

– Это было мерзко… мерзко, – лепетала она.

– Ничего мерзкого.

– Ты не понимаешь. Я не об этом… – И она вновь разразилась рыданиями.

Петр наполнил стакан почти до краев и заставил ее выпить всю воду, после чего всё же догадался закрыть дверь в кабинет и, дав ей немного прийти в себя, заговорил быстрым шепотом:

– Мы всё изменим. Обещаю тебе. Мне тоже трудно. У меня тоже всё не так в этом году. Если бы не ты, я бы вообще не знал, что делать. Но всё уладится, я уверен! Если тебе надоела такая жизнь… деревня, однообразие… то я могу продать этот дом и купить что-нибудь в Париже. Да мы вообще можем переехать куда угодно! Ломов вон всё бросил. Все думают, что он рехнулся. Но он прав. Так больше жить нельзя. Ну ответь мне что-нибудь?

– Пэ, мне скучно жить… и неинтересно… Не здесь, в Гарне, а вообще! Ты понимаешь? Вообще скучно жить…

– Да… я понимаю. Всем скучно, – сказал он, помедлив. – Одни это чувствуют остро. У других шкура из толстой кожи, вот и вся разница… Не все признаются, вот и всё… Или вся беда в возрасте? Может быть, всё дело в том, что я старше тебя? Какую жизнь я тебе устроил?

– Нет, при чем тут это?

– Ты знаешь, что я хотел тебе предложить? Мне нужно ехать к Ломову в конце июня. Если хочешь, поедем вместе? Ты же никогда не была в России. Поедем в Петербург… да куда захочешь! Это покруче любых Сейшел… Что ты молчишь?

Зрачки ее дрогнули. Непонимающе всматриваясь в него, Луиза едва слышимо проговорила: