Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II - Вячеслав Репин

Луиза за разговором не следила. От шампанского у нее плыло перед глазами, она даже не заметила, как оказалась в гуще дискуссии.

Безволосый, куривший толстую сигару, поглядывал на нее с каким-то поощряющим любопытством. Но в глазах его не было ничего мужского, интерес его был холодным, рациональным.

Бертоло и толстяк с бакенбардами поднялись из-за стола, чтобы сходить к буфету за шампанским, которым официанты по непонятной причине перестали обносить стол. Не успели они отдалиться от стола, как безволосый в блейзере вкрадчивым, полушутливым тоном спросил Луизу:

– Скажите, вы не хотели бы сняться в журнале?

Луиза залилась краской. Внимание, которое ей уделяли, льстило, но она не знала, как реагировать, не понимала, что тот хотел от нее.

– В каком, простите, журнале? – вымолвила она через силу.

– Сейчас я вам всё объясню.., – чуть ли не по слогам выговорил безволосый и, не договорив, развернулся в сторону Бертоло, который уже проталкивался назад к столу без шампанского, высоко подняв перед собой тарелки с закусками, чтобы не испачкать кого-нибудь из столпившейся перед их столом группы молодых людей.

Когда все уселись, безволосый поднял свой бокал перед лицом Луизы и загадочно, с бесцеремонной двусмысленностью, произнес:

– За наши будущие успехи!

Бертоло скептически усмехнулся, догадываясь о том, что произошло в его отсутствие. Он понимал то, чего не понимала пока сама Луиза.

– Ты согласилась? – спросил он. – Они, кстати, еще и платят, да недурно, или я ошибаюсь? – подстегнул он безволосого.

– Разумеется, я говорю о снимках в обнаженном виде, – сказал тот с наглой непринужденностью.

Поражаясь охватившему ее смущению, Луиза не знала, куда девать глаза.

– Ты не пугайся его прямоте, – пришел Бертоло на помощь. – Он, в сущности, равнодушен по женской части.

Безволосый одобрительно усмехнулся, окинул Бертоло ласково-безразличным взглядом, подтверждая миной сказанное, и, откинувшись назад, стал глазеть без улыбки по сторонам. Сделка, по-видимому, не стоила для него выеденного яйца.

– Об этом не может быть речи.., – выжала из себя Луиза. – Не понимаю, как вы смеете! – Она всё же осеклась, понимая, что так вести себя нелепо.

Безволосый, словно предвидя ее реакцию, понимающе кивнул и сказал:

– Мне кажется, вы неправильно истолковываете. Речь идет о вполне приличных фото. Ни одна маменька не придерется. Но вы подумайте… – Он запустил пальцы в кармашек блейзера и плебейским жестом протянул визитную карточку. – А вообще Эктор – моя лучшая порука. Если надумаете, сообщите мне через него. Журнал хороший… – Безволосый стал нехотя объяснять что-то по поводу своего «хорошего» журнала, но Луиза была не в состоянии следить за объяснениями, и тот добавил: – Должен вам сказать, что масса девушек.., – развернувшись в зал, он показал сигарой в толчею, поднявшуюся из-за рок-н-ролла, – всех этих девушек, я имею в виду… не отказались бы. Обычно мы не делаем таких предложений. Но вы… Вы исключение. Вы очень подходите. Вы француженка?

Бертоло пришел ей на выручку, стал что-то объяснять. А в следующий миг всё опять потонуло в бешеном гаме. Голос ведущего на эстраде, который делал очередное объявление, снова разнесся перекатами по всему залу. Толпа ответила ревом и аплодисментами.

К столу вернулся толстяк-фотограф с бакенбардами. Сидевшие стали подвигаться, чтобы поставить для него дополнительный стул, – его прежнее место уже было занято, – и Луиза отодвинулась, не вставая, от края стола. Толстяк, приветливо тряся щеками и ворча с непонятным юмором: «Благодарю-с, благодарю-с, предостаточно…» – вдруг поставил ножку стула ей на ногу, и не успела она высвободить ногу из-под стула, как тот облокотился на спинку.

Луиза вскрикнула. Толстяк, на миг остолбенев, странно изогнулся. Живот мешал ему наклониться. И он был вынужден расстегнуть пару пуговиц, чтобы его белый пиджак не расползся по швам. Побагровев от смущения, толстяк опустился перед ней на одно колено. Искренне обескураженный, громко сопя, он взволнованно выпытывал:

– Вам больно?

– Нет, ничего… Не страшно, – лепетала Луиза.

– Простите, ради бога. С моими габаритами лучше сидеть дома… – Вспаренный толстяк не знал, куда деваться.

Вновь согнувшись перед ней, фотограф быстро сорвал с ее ноги туфлю, так быстро, что Луиза не успела этому воспротивиться, смотрел в замешательстве то на стопу в чулке, то на продавленный и, вероятно, сломанный носок туфли.

– Я возмещу. Скажите, где вы купили обувь, – проговорил он.

– Не нужно. Ничего не нужно. Пожалуйста…

– Нет, даже разговоров быть не может, – пробурчал толстяк. – Для меня это… вопрос чести. Я всё сделаю через Эктора, хорошо? – Он взглянул, какой марки обувь, кивнул и был готов обуть ее, точно Золушку на сцене, но она успела отнять ногу…

Через час голос с эстрады объявил, что праздник переносится на улицу и что через четверть часа в парке начнется фейерверк.

Взбудораженная, охмелевшая толпа хлынула наружу. Бертоло, чувствуя себя повинным, предпочитал не оставлять Луизу одну ни на секунду. После того как часть толпы зал покинула, он вывел ее на улицу через боковую дверь.

– Идиотизм, надо же! – сказал Бертоло с улыбкой. – Не везет так не везет. Он лапоть еще тот. Я ему устрою…

– Никто не виноват. Случайность, – сказала Луиза, чувствуя себя не то охмелевшей, не то запутавшейся в своих чувствах и ощущениях.

– Я сожалею, Луиза. Он испортил тебе вечер, – сказал Бертоло, впервые обращаясь к ней на «ты».

– Я поеду домой, – сказала она. – Где тут можно взять такси?

– С такси будет сложновато. Я отвезу тебя. Ты можешь меня называть на «ты». Пожалуйста… – присовокупил Бертоло чуть ли не с мольбой.

Дышавшее ночной свежестью, черное, как дно колодца, небо раскроили ослепительные вспышки. Поднявшийся фонтан огней брызгал в стороны цветными россыпями искр. Резкие, но не громкие хлопки раздавались один за другим, сопровождаемые всё нарастающими и всё более разнообразными и причудливыми вспышками. Чуть поодаль из парковой аллеи взревел залп такого же брызгающего крика и свиста. А затем шум стал подниматься и нарастать сразу со всех сторон. Казалось, что толпа решила перекричать канонаду.

На стоянке, запруженной машинами, уже собирались группы отбывающих. В одной компании кто-то похохатывал громким, резким голосом, который показался Луизе знакомым. Одна из машин выруливала на улицу. Но Бертоло оказался прав: такси поблизости не было. Как выбраться из парка, Луиза не знала и решила дожидаться отъезда следующий машины, чтобы попроситься в попутчицы до первой стоянки такси.

Бертоло запротестовал. Он продолжал настаивать на том, чтобы отвезти ее домой на своей машине, и не желал слышать никаких отговорок. Оставаться он тоже не хотел, и Луиза наконец сдалась.

Они прошли к его машине, запаркованной в гуще стоянки под кронами исполинских деревьев. Это был помятый, темного цвета джип с хромированным буфером. Оказавшись с Бертоло наедине, в тесной темноте замкнутого пространства автомобиля, Луиза вдруг ощутила новый прилив скованности, еще более неодолимый, чем только что за столом. Ночная прохлада, не то возбуждение, всё еще не проходившее после шумного зала, толпы и фейерверка, которое она не могла в себе пересилить, вызывали в ней какое-то неприятное волнение и мелкую дрожь.

Не успели они вырулить на дорогу и проехать по темной аллее пяти минут, как Бертоло притормозил и съехал на обочину. Он не знал, в каком направлении ехать. По ошибке они, вероятно, поехали в противоположную сторону. В тот же миг он повернулся к Луизе всем корпусом и, задыхаясь, выговорил:

– Луиза… у меня больше… нет сил. Твоя близость – это пытка. Пожалуйста…

В следующий миг Бертоло проделал то, чего никогда не должен был делать ни под каким предлогом, – но этими заклинаниями Луиза мучила себя уже позднее. Он водрузил свою горячую, дрожащую руку на ее бедро.

Ей показалось странным, что Бертоло, любимый всеми преподаватель, кумир факультета, ратовавший за полную самоотдачу, за профессионализм в любом деле, мог оказаться таким беспомощным и неловким. Он яростно срывал с нее мешавшую ему одежду. Затем столь же яростно проделывал всё остальное, что мужчины проделывают наедине с женщинами, поражая своим животным пылом и уже вскоре глубоким, каким-то мертвым безразличием к ее безвольному дрожащему телу…

Уже через пять минут Бертоло рассыпался в извинениях. Но уже ничто не могло затушить в ней ощущения пустоты, немощи и досады, которые пылали в ней каким-то пожаром. Однако мучительнее всего было сознавать другое и уже позднее. Ей казалось, что, прояви он себя как настоящий мужчина, случись всё это не в машине, а в других условиях, вряд ли она пожалела бы о случившемся…