Фаина Раневская - Матвей Гейзер

Раневской на этой встрече не было, но, разумеется, об интересе Сталина к новому фильму она знала — прежде всего со слов Эйзенштейна, который предложил ей роль Ефросиньи Старицкой. В сценарии эта историческая фигура, мать неудачливого претендента на трон князя Владимира, изображена в сугубо отрицательных красках, как защитница старых порядков и боярской власти, противница прогрессивной политики Ивана Грозного, готовая (в отличие от своего придурковатого сына) на самые крутые меры борьбы с царем.

Двенадцатого июня 1942 года Фаина Георгиевна пишет Эйзенштейну письмо из Ташкента:

«Дорогой Сергей Михайлович!

„Убить — убьешь, а лучше не найдешь!“ Это реплика Василисы Мелентьевны Грозному в момент, когда он заносил над ней нож!..

Бессердечный мой!..

Дорогой Сергей Михайлович! Ничего не понимаю: получила телеграмму с просьбой приехать на пробу во второй половине мая, ответила согласием, дожидалась вызова, — вступаем во вторую половину июня, — а вызова все нет и нет!

Может быть, Вы меня отлучили от ложа, стола и пробы? Будет мне очень это горестно, т. к. я люблю Вас, Грозного и Ефросинью!

Радуюсь тому, что сценарий Ваш всех восхищает. Жду вестей.

Обнимаю Вас. Раневская».

Сценарий Эйзенштейна к фильму «Иван Грозный» — одно из выдающихся произведений этого жанра. Вот что писал о нем Виктор Шкловский: «Это работа противоречивая, спорная и очень тщательная. Сценарий большой — в наборе он занимает больше 200 страниц… Это работа с четкой наметкой конфликтов, с обоснованием конфликтов, и тем не менее, этот сценарий не отражает возвращение Эйзенштейна к традиционной драматургии».

Таким образом, слова Раневской о том, что сценарий Эйзенштейна восхищает всех, не лишены оснований. Тем не менее процесс создания фильма оказался гораздо сложнее, чем работа над сценарием.

Из рассказа Марианны Таврог: «В годы войны Московская киностудия эвакуировалась в Алма-Ату, где оказалось немало выдающихся актеров: М. Ладынина, Н. Черкасов… Помощником режиссера был молодой Эльдар Рязанов, к которому Сергей Михайлович благоволил. Ему и поручили кинопробы для будущего фильма. На роль Ефросиньи (в порядке кинопробы) Эльдар Рязанов снял сначала Серафиму Бирман, но вдруг пронеслись слухи, что Эйзенштейн на эту же роль пригласил Раневскую. Вскоре я увидела Фаину Георгиевну, как это чаще всего бывает, на алма-атинском базаре. Впрочем, мы тогда знакомы не были. Но не узнать ее я не могла. Я тогда отважилась спросить у нее: „А Ефросинью в ‘Грозном’ будете играть вы?“ Надо было видеть взгляд, которым удостоила меня Фаина Георгиевна. „Вы считаете, что я так похожа на русскую княгиню?! Как ни странно, я впервые в жизни хочу сыграть мужскую роль, и, конечно же, Ивана Грозного! Посмотрите на мой профиль: разве я не похожа на него?“ — насмешливо произнесла Раневская. После такого ответа у меня отпало всякое желание продолжать разговор. Немного погодя, там же, на базаре, я услышала, что Раневскую на роль Ефросиньи не утвердил то ли худсовет, то ли вмешательство Большакова — „у Раневской слишком семитская внешность, поэтому на роль Ефросиньи она никак не подойдет“».

Говорили, что министр кинематографии Иван Большаков так возражал против Раневской, что даже обратился за поддержкой к секретарю ЦК Щербакову, курировавшему культуру. В письме к нему говорилось: «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах». Дабы подтвердить свою мысль о семитской внешности Раневской, Большаков, кроме письма, послал Щербакову несколько фотографий Фаины Георгиевны. Письмо свое он закончил так: «Утверждать Раневскую на роль Ефросиньи не следует, хотя Эйзенштейн будет апеллировать во все инстанции».

Актрисе об этих переговорах конечно же никто не сообщил, поэтому отказ утвердить ее на роль Ефросиньи она восприняла как предательство со стороны режиссера. Как-то, встретив Раневскую все на том же алма-атинском базаре, Марина Ладынина, уверенная в том, что актриса уже снимается в фильме «Иван Грозный», поинтересовалась, как проходят съемки, на что Раневская гневно ответила: «Никогда, нигде и ни за что я не буду сниматься у этого изверга!» А вот как передал ее ответ Ладыниной Василий Катанян: «Даже если мне будет грозить голодная смерть, я лучше начну торговать кожей с собственной задницы, чем играть эту Ефросинью!» Катанян утверждал также, что разговоры эти дошли до Сергея Михайловича, который не замедлил послать Раневской телеграмму: «Как идет торговля? Эйзенштейн».

Ответила ли Раневская на это послание или нет, мы не знаем. Пробы ее на роль Ефросиньи прошли успешно, сомнений у тех, кто их видел, не возникло. Более того, сам Эйзенштейн уверял ее, что все решено на самом высоком уровне. Однажды ночью он позвонил Раневской. «Фаина, я только что из Кремля. Ты знаешь, что о тебе сказал товарищ Сталин?! Пыхая своей трубкой, сказал в присутствии многих кинематографистов. Иосиф Виссарионович гениально заметил: „Ни за какими усиками и гримерскими нашлепками артисту Жарову не удастся спрятаться, он в любой роли и есть товарищ Жаров. А вот товарищ Раневская, ничего не наклеивая, выглядит на экране всегда разной“. Вот так. Думайте. Разбирайтесь», — сказал Эйзенштейн громко и уверенно.

В тот день Фаина Георгиевна решила отметить это известие весьма своеобразно: она зашла в котельную, разбудила знакомого дворника-татарина, попросила его раздобыть бутылку водки, — и привет от вождя, переданный Раневской Эйзенштейном, был отмечен на славу. И хотя выглядела она наутро не лучшим образом, все же о ней по-прежнему говорили: «Типичная Ефросинья Старицкая!» Но, увы, сняться в этой роли Раневской не довелось — Ефросинью сыграла Серафима Бирман. Сыграла, по общему мнению, талантливо, несмотря на свою не менее семитскую, чем у Раневской, внешность.

Пожалуй, ни о какой несыгранной роли Раневская не жалела так, как о роли Ефросиньи Стариц-кой. Но ее отношения с Эйзенштейном довольно быстро наладились — вероятно, актрису убедили, что режиссер не виноват в ее снятии с роли. Сергей Михайлович часто бывал у Раневской в последние годы жизни — они были задушевными собеседниками, друзьями.

…В феврале 1948 года, когда театральная и киношная Москва хоронила Эйзенштейна, Раневская оказалась в траурной процессии рядом с Мироновой и Менакером. Она не просто плакала, а рыдала. «Мне кажется, что после гибели Михоэлса я никогда так не плакала! Какое-то у меня чувство — Эйзенштейна тоже убили. Может быть, не так злодейски, как Михоэлса, но убили. Не знаю, почему, но что-то в нашем кинофюрере есть от Малюты Скуратова», — тихо, почти шепотом сказала Раневская Менакеру, имея в виду министра Большакова. Говорить такое даже шепотом было небезопасно — гибель Михоэлса, убитого в Минске месяцем раньше агентами госбезопасности, было приказано считать автокатастрофой.

Возвращаясь с похорон, Раневская подробно рассказывала Менакеру и Мироновой об Алма-Ате, особенно о зимней, о том, как медленно и тихо опускается на деревья снег в горах Алатау. Рассказывала она Менакеру и об Алма-Атинской киностудии, точнее кинофабрике, расположившейся в годы войны в местном Доме культуры. О своих встречах с Луговским, писавшим стихи для будущего фильма об Иване Грозном, с игравшими в этом фильме замечательными артистами — Черкасовым, Жаровым.

Не один год работал Эйзенштейн над «Иваном Грозным». Картина вышла на экран через двенадцать лет после начала съемок первой части. Вторую часть Эйзенштейн так и не увидел — она была забракована высокопоставленным заказчиком. Вместе с Эйзенштейном хоронили и недоснятый им фильм. И еще в тот день на похоронах вспоминала Фаина Георгиевна последнюю квартиру Сергея Михайловича: «Это только казалось, что он все время живет на людях. Его, как, впрочем, и Михоэлса, считали старшим: люди нуждались в нем, в его помощи, а он был так одинок. Он боялся, что не успеет позвонить, если опять заболит сердце. Он не мог умереть от чего-то другого — только от инфаркта». Эйзенштейн действительно умер от инфаркта ночью 10 февраля 1948 года.

Был на его похоронах и Большаков.

Разговоры об упорной неприязни министра кинематографии к Раневской не лишены оснований. Есть в книге Катаняна глава «Фаина Раневская с оружием в руках», Василий Васильевич приводит там рассказ из воспоминаний Раневской: «Я жила в Алма-Ате, и Ромм сдавал там Большакову „Мечту“. Война, гибнут люди, полстраны под немцем, казалось бы — уймись. Нет, у него были какие-то претензии к Розе Скороход. Но он побоялся со мной связываться: я распустила слух, что ношу с собой браунинг, так как боюсь темноты, и лучше вечером со мной не встречаться, не ровен час — могу выстрелить… Ромм сказал, что это спасло Розу. Выходит, что я защитила ее с оружием в руках».

И еще одно горе постигло Фаину Георгиевну, еще одни похороны — в 1949 году умер маршал Федор Иванович Толбухин. Эта страница жизни Раневской может показаться неожиданной, широкой публике она почти неизвестна. Из воспоминаний остались, пожалуй, только строки в книге Алексея Щеглова «Раневская»: «В эти дни Фуфа подарила мне машинку-сувенир от маршала Толбухина для ее „эрзац-внука“, наверное, выпросила у маршала этот обтекаемой формы темно-синий автомобильчик, размером с челнок зингеровской швейной машинки, с поперечным колесиком на брюшке. Хитрость трофейной игрушки была в том, что, когда она подъезжала к краю стола, передок свешивался, центр тяжести перемещался и поперечное колесико, касаясь поверхности, отворачивало машинку от края пропасти — она никогда не падала на пол».