Графиня Козель - Юзеф Крашевский

Анна смеялась, шутила, была очень весела; она, как видно, всячески старалась поймать короля в свои сети, но сама делалась все холодней, смелей и неприступней. Если королю всегда удавалось быстро и успешно подвигаться к цели, то сейчас, и он сознавал это, цель отдалялась от него.

В конце беседы, когда король, не скрывая страсти, настойчиво стал молить прекрасную даму отвести ему уголок в ее сердце, Анна, совсем уже освоившись, ответила ему прямо, без уверток:

– Ваше величество, прошу прощения, но вы вынуждаете меня к неприятному признанию. Я одна из тех несчастных женщин, для которых гордость превыше всего. Если вы думаете, что, опьяненная вашим очарованием, силу которого признаю, я пренебрегу своим достоинством, поддамся минутному заблуждению и забуду о том, что ждет меня впереди, вы ошибаетесь, ваше величество. Анна Гойм не будет ничьей возлюбленной, даже короля. Сердце свое я отдам безраздельно, навеки, или вовсе не отдам.

Анна встала из-за стола и быстро направилась в гостиную.

Король с Фюрстенбергом постарались тут же незаметно ускользнуть, но графиня Рейс выбежала за ними на лестницу. Лицо Августа не выражало ни радости, ни надежды, он был мрачен и печален. Графиня догадалась, что разговор с Анной не привел ни к чему, и сделала вид, будто сочувствует Августу. На самом же деле она на Анну ничуть не гневалась; чем больше усилий придется приложить королю, чтобы добиться успеха, тем прочней будет их союз. Кратковременная любовная интрижка, которая не вытеснила бы из сердца короля княгиню Тешен, ее не устраивала; она надеялась с помощью Анны усилить свое влияние при дворе.

– Дорогая графиня, – шепнул король, уходя, – постарайтесь смягчить эту статую. Она прекрасна, как Венера, не отрицаю, но и сердце у нее из мрамора.

Графиня Рейс не успела ответить, король уже спускался по лестнице.

– Она восхитительна, – сказал Август своему наперснику Фюрстенбергу, – но в то же время и отталкивает, – холодна, как лед.

– Ваше величество, нужно время… У женщин бывает разный характер и разный темперамент, не всякая сдается сразу.

– Сдается! Она прямо заявила, что не признает любви без брачных уз.

– Но ведь всякая любовь начинается с клятвы верности до гроба…

– С ней это не так-то просто, – добавил Август, – Тешен была куда сговорчивей…

– Ваше величество, какое может быть сравнение…

– Да! Это так… Тешен с ней равнять нельзя. Пошлите Гойму приказ, чтобы он не смел возвращаться.

– Что же он там будет делать? – засмеялся князь.

– Пусть делает что хочет, пусть ссорится с дворянами, пусть соблазняет их жен, – прервал его король, – но главное – пусть соберет как можно больше денег, я чувствую, моя новая любовь дорого обойдется мне. Такой бриллиант должен быть оправлен в золото…

– Как, ваше величество, уже любовь?

– Безумная! Фюрстберг, делай что хочешь, Анна должна быть моей.

– А Урсула?

– Женись на ней.

– Благодарю.

– Жени на ней кого хочешь… Сделай все, что тебе вздумается. С этим покончено.

– Уже? – спросил князь с плохо скрываемой радостью.

– Порываю… порву… Гойма озолочу… тебя… ее…

– Но откуда мы возьмем столько золота?

– Об этом пусть думает Гойм, – ответил король, – напиши ему, пусть сам займется акцизным сбором, пусть следит, придумывает, ездит, взимает, только бы не возвращался…

– До тех пор, пока ему уже незачем будет возвращаться, – прошептал князь.

Король вздохнул, они вошли в замок, и Август тут же направился в свою опочивальню, грустный, погруженный в раздумье. Последняя кампания не так огорчила его, как сегодняшняя неудача.

Так началось еще одно, самое долгое женское царствование при дворе Августа II.

Весь двор, весь город с лихорадочным любопытством следили, как развиваются события. Однако развязка, предвидеть которую было нетрудно, все затягивалась. Гойма через курьеров по-прежнему задерживали в провинции, не разрешая вернуться домой.

Графиня Рейс, графиня Вицтум и Фюрстенберг под благовидными предлогами устраивали королю свидания с прелестной Анной, всячески способствуя их сближению; Анна с каждым днем становилась все смелей и благосклонней, но Август с вечера у графини Рейс не подвинулся ни на шаг к цели, Анна Гойм стояла на своем, не шла ни на какие уступки, и ее выдержка, хладнокровие, умение владеть собой начинали уже всех беспокоить. Опасались, как бы король не передумал, не отступился от нее, как бы кто не воспользовался проволочкой, чтобы уговорить Августа остановить выбор на ком-нибудь другом. Графиня Гойм, сколько бы ее ни спрашивали, отвечала все с тем же невозмутимым спокойствием, что она может стать лишь женой короля, но не возлюбленной. Она требовала если не женитьбы, ибо на пути стояла королева Кристина Эбергардина, то торжественной клятвы сочетаться с ней браком, если король овдовеет. Условие было странное, необычное. В другие времена, при другом дворе люди не столь легкомысленные отнеслись бы к нему, как к дикой блажи, но Август, когда Фюрстенберг доложил ему об этом условии, не вымолвил ни слова.

– Признаюсь, – сказал он немного погодя, – это затянувшееся ухаживание мне порядком надоело, надо покончить с ним раз и навсегда.

– Порвать? – спросил князь.

– Посмотрим, – коротко ответил Август.

Больше ничего даже самый близкий его наперсник не мог у него выведать.

В тот же день Август приказал принести из казны сто тысяч талеров золотом. Мешок был тяжеленный, его с трудом притащили двое сильных крепких мужчин. Когда мешок опустили на пол, король ухватил его за оба конца и поднял без всякого усилия. Это была проба. При этом король был так мрачен, что даже Фюрстенберг не решился спросить у него, для чего ему понадобились такие сокровища. Накануне Август виделся с Анной в Бажантарни, куда приятельницы повезли ее на прогулку. Он долго гулял с ней, беседовал, был чрезвычайно нежен, но Анна оставалась все такой же холодной, и уехал он оттуда, как уверяла графиня Вицтум, в небывалом, хотя и затаенном гневе.

Всем было ясно, что развязка близится. Король молчал. И почти ежедневно ездил к княгине Тешен. Она обливалась слезами, выслушивая донесения об Анне Гойм, и осушала глаза, увидев Августа. В такой неопределенности протекло несколько недель. Придворным они показались бесконечными, непонятно было, кому кланяться и воздавать почести, кому нести сплетни. Гойму вдруг не только разрешили, но повелели вернуться, ибо отсутствие его сказалось на казне, – в умении наполнять ее он не знал себе равных.

Вечером того дня, когда ждали возвращения министра, король со ста тысячами талеров в карете велел везти себя во дворец Гойма.