Газета День Литературы # 80 (2004 4) - Газета День Литературы

Вот автор всерьез и со знанием дела спрашивает через запятую: "Кто создавал христианскую Европу, христианскую культуру?.. Кто были первохристиане?" Поскольку ответа в энциклопедиях вроде бы нет, а в хорошем вопросе, как известно, уже содержится ответ, следует: "Евреи, мудрые и безумные, самоотреченные и фанатичные, такие, как Симона Вейль" (справка от Н.Елисеева: еврейка, принявшая католицизм и заморившая себя голодом в 1943 году в сытой Англии в знак солидарности с евреями, оставшимися в оккупированной нацистами Европе). Интересно, а волновала ли "католичку" Вайль судьба католиков-поляков, православных русских, украинцев и белоруссов?

Ладно там, "несть во Христе ни еллина, ни иудея", ладно "теология после Освенцима", но ведь Европа-то создавалась (как Европа, а не "христианский мир") — напротив, как общность национальных государств, и происходило это в XV-XVII веках, и не одни евреи были к этому процессу причастны, а равно и к возникновению христианства. "И не думайте говорить в себе: "отец у нас Авраам"; ибо истинно говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму".

Никите Елисееву важно доказать на словах, что христианство, завершая свой "самоубийственный цикл", возвращается к ветхозаветным "первоистокам". "Мытари и бляди — аудитория, к которой охотнее всего обращался Христос. (И ловко оправдывался — врачу-де не нужны здоровые, ему нужны больные)". Оправдывающийся, да еще "ловко" Христос — это, знаете, нечто. Полный шопинг без всякого предостережения.

ТРУД БЛУДА

Дмитрий БЫКОВ. Блуд труда.— СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2002, 416 с., 3000 экз.

Заранее приношу читателям и автору книги свои извинения за столь примитивное переосмысление классики жанра. А то, что в лице Дмитрия Быкова мы, его счастливые современники, столкнулись с живым классиком, сомнений не вызывает. Во всяком случае, у самого Дмитрия Быкова. С жанром сложнее. Есть такая профессия (и жанр) — Родину защищать. Есть другая профессия — Родину любить. И то и другое профессионально (и жанрово) делается за деньги. Любить за деньги самого себя — это уже не профессия, а призвание, не имеющее пока жанрового определения. Талант обязателен, равно как и полная уверенность в себе при любых обстоятельствах. "Если страна никак не может объединиться, она делится примерно пополам. На одной опытной делянке осуществляется одна модель, на другой — альтернативная... Немецкий (опыт.— В.В.) привел к победе западной модели за явным ее преимуществом. Корейский прдолжается до сих пор..." Похоже, на карте мира в голове Дм.Быкова за ненадобностью временно исчезли Китай и Вьетнам. В случае необходимости восстановятся, можете не сомневаться. Читайте газету "Консерваторъ"!..

Р.S. В серии "Лимбус Пресс" право голоса и вкуса получили пока что, по большому счету, представители только одного, "либерального" крыла отечественной литературной критики. Но уже видно, что рамки допустимого здесь достаточно широки, и пейзаж вырисовывается весьма близким к реальности.

Захар Прилепин ОТБОРНЫЙ КОЗИЙ ИЗЮМ

Мы берем для рассмотрения творчество Татьяны Толстой (преимущественно книгу публицистики "Изюм. Отборное") не потому, что она интересна нам как автор. Но потому, что ее эссе являются, по сути, гимном либерализму. Отличительные особенности публицистики Толстой, пафос ее статей, очень емко отражают и пафос, и суть либерализма.

Читая публицистику Татьяны Толстой, вы не встретите ни одного нормального русского лица. Почти все русские люди, описанные Толстой, выглядят ущербно. Иных она, похоже, не встречала.

Первая учительница юной Тани, Валентина Тимофеевна — сущая мегера, "орет, стуча костяшками пальцев", всем своим видом корежа нежное детское мироощущение. Ну не повезло с первым учителем, всякое бывает. И с завучем не повезло — завуч появилась на той же странице: "толстая тетка... не человек, а слипшиеся комья". И с одноклассниками: на переменах Танечку заставляли ходить вместе с Володей, и она держала "его потную лапку, усыпанную бородавками". Танечка просто бредила от брезгливости, боялась, что "...скоро весь класс, весь "коллектив", все "дружные ребята" покроются бородавками..." (эссе "Женский день"). Толстая, без сомнения, адепт гражданского, индивидуализированного общества. Стоит сразу обратить внимание на то, с какой брезгливостью, обернув, как тухлую сельдь, в кавычки, она употребляет слово "коллектив".

Опустим школьные годы — все-таки девочка из хорошей семьи, утонченное восприятие, болезненное самолюбие — в детстве Тане явно был необходим индивидуальный подход. Но вот она повзрослела, и, казалось бы, должна, скажем так, стать добрей. По крайней мере, хоть изредка видеть в соотечественниках хорошее, симпатичное. Не видит. Листаем публицистику Толстой. Смотрите, вот появился некий "гражданин", естественно, он "по-плебейски" "пялится" куда-то (эссе "Лилит"). А вот "симпатичная бабушка с гноящимся глазом" (эссе "Ряженые"), далее Татьяна ее так и называет — "гнойная бабушка". Славная женщина — Татьяна Толстая, верующая, очень любит об интеллигенции и ее отличительных признаках поговорить. Вслед за "гнойной бабушкой" появляется "румяная сумасшедшая старуха", мимо пробегает. Других бабушек Толстая в "нашем" (как она любит говорить) народе, видимо, не замечала.

Особые чувства питает Толстая к детям. Вот она заприметила ребенка-попрошайку, играющего на баяне — "сажа и сопли образовали на личике черную корку" (эссе "Ряженые"). Уставший от домогательств Татьяны и ее друзей-голландцев, снимающих нищету на камеру, мальчик пытается убежать. Толстая зорко подмечает, что он двигается, "как краб". Баян тяжелый, понимаете ли. А вообще, как еще могут двигаться дети, взращенные "гнойными бабушками" и отцами-"плебеями" — только как "крабы". Естественно, в то, что мальчик нищий, Толстая не верит. Нарочно, поди, измазался соплями, сажей да играет себе в двадцатипятиградусный холод на баяне. Околеет за доллар (который, к слову, Татьяна со товарищи так ему и не дали).

Но веру в "свой" народ Татьяна не теряет. Много и с удовольствием Толстая философствует на тему гиблого и бестолкового российского менталитета в эссе "Вот тебе, баба, блинок!". Текст заканчивается следующим пассажем: "Босой оборвыш долго смотрит, разинув рот, в освещенные окна, за которыми нарядные дети водят хороводы вокруг рождественской елки. Кто знает, о чем он думает в этот момент. Может быть: "Эх, никогда мне так не повеселиться!" А может быть: "Буду трудиться в поте лица — тоже стану водить хороводы".

Сколь велика сила художественного слова... Умолчим о том, что Толстая безжалостно поместила выдуманного ею героя посреди зимы голыми ногами в снег (оборвыш-то — "босой"!). Ей самой и ее детям явно не приходилось голыми пяточками снежный наст утаптывать. Но поражает другое! По мнению Толстой, "босой оборвыш", глядя на веселящихся детей, должен понять, что только трудом заслуживают такую радость. Я так полагаю, девочка Таня уже с детства "трудилась в поте лица", зарабатывая себе деньги на елку и рождественские подарки. Только из скромности об этом умолчала. Только вот где трудиться этому "оборвышу"? Сколько, кстати, ему лет — 6, 9, 14? Куда ему пойти, по мнению Татьяны? В порнобизнес? Или стекла иномаркам мыть? Ну что вы?! Необходимо идти на нормальную работу. Сейчас, слава богу, детский труд разрешен с 14 лет. Это тебе не советский тоталитаризм. Глядишь, годам к тридцати "оборвыш" заработает себе на хоровод. Вот тогда и ухороводится до полного счастья. А пока ему писательница велела стоять и смотреть на окна, постигать сущность бытия... Читая этот восхитительный отрывок, я, вдохновленный Толстой, так и вижу продолжение описанной сценки. Открывается окно (душно в зале), и пред измазанным соплями и сажей личиком оборвыша появляется хорошее, тяжелое лицо писательницы. Она видит стоящего на цыпочках, дрожащего, наверняка уже простуженного мальца и говорит: "Холодно? Голодно? Трудись в поте лица, и всё тебе будет. Кто работает, тот не мерзнет". Окно закрывается, и слышен хорошо поставленный голос Татьяны: "Ребята! Прекращаем игры! Сейчас будет подан десерт!"

Читает "наш" народ мало, отмечает Толстая. Я не знаю, какой народ читает больше нашего. Может, Толстая в своих скитаниях такой народ встречала. Гоголя, например, согласно Толстой, "наш" народ "в упор не видит,— должно быть, оттого, что сам является его персонажем" (эссе "Художник может обидеть каждого"). Спустя сто страниц цитируемой книги Толстой "наш" народ "превратился в персонажа Зощенко" (эссе "Bonjour, moujik!").

Таким вот и видится Толстой "наш" народ поныне — являет он собой нечто уродливое, сварливое и ленивое, Николай Васильевич начал его портрет рисовать, Михаил Михайлович закончил. На самом деле, и Гоголь и Зощенко о своем народе были явно иного мнения, чем Толстая. Да и не только они.