Выбери себе смерть - Чингиз Абдуллаев

Его шаги долго раздавались в коридоре. Нефедов шел неторопливо, будто обдумывая только что сказанное. Или вспоминая свою жизнь.

ГЛАВА 15

Ничего особенного объяснять не пришлось. Мальчик уже спал, и Татьяна Николаевна, закрыв дверь его комнаты, пригласила Дронго на кухню.

– Вы, наверное, проголодались, – тихо сказала она.

– Немного. – Только сейчас он вспомнил, что ничего не ел с утра, после скромного завтрака на Киевском вокзале.

Пока женщина была в комнате, он осмотрелся. Телефон стоял в коридоре, и он на всякий случай сел так, чтобы видеть телефонный аппарат. На кухне царил идеальный порядок, в посудомойке лежало несколько свежевымытых тарелок. Он усмехнулся. Видимо, Татьяна Николаевна приучила сына самого мыть посуду.

Она пришла минут через пятнадцать, уже переодевшись в другое, более светлое и легкое, платье. Поставила на огонь кастрюлю с борщом, нарезала хлеба, соленых огурцов.

– Вы что-нибудь будете пить? – спросила она. – Кажется, у меня есть где-то водка.

– Нет, – засмеялся он.

– Чему вы смеетесь? – удивилась она.

– Я вообще не пью спиртного, а мне везде предлагают налить. Прямо какой-то синдром.

– А вы действительно не пьете?

– Почти нет.

Она сняла кастрюлю с огня и разлила борщ в глубокие тарелки.

– К сожалению, у меня нет второго, я не ждала гостей, – улыбнулась Татьяна Николаевна.

– Вы извините, что я доставляю вам беспокойство, – немного смущенно произнес Дронго.

Ели они в молчании, словно боясь спугнуть установившуюся тишину. Окно кухни выходило во двор, и сюда почти не долетали крики с улицы, шум проезжавших машин. Закончив ужинать, Татьяна Николаевна поднялась, так же молча собрала тарелки, не спрашивая, налила ему чаю.

– Надеюсь, чай вы пьете? – спросила она.

– Обязательно. Только без сахара.

Спустя некоторое время, когда стаканы были уже пусты, он спросил:

– Скажите, вы знали Ларису Коновалову?

– Немного, – ответила женщина. – Она была красивая девушка.

– Вы не обращали внимания, у нее были друзья?

– Я видела только одного грузина, он несколько раз ждал ее у выхода. Высокий такой, красивый.

– А с чего вы взяли, что он грузин?

– Она обратилась однажды к нему при мне, назвав его то ли Вано, то ли Рева, не помню точно.

Она вдруг резко встала, собрала стаканы, с шумом бросила их в мойку.

– Вас что-нибудь смущает? – поинтересовался Дронго.

– Вы решили теперь продолжить свои допросы, – разозлилась она. – Для этого вы приехали ко мне домой.

– Сядьте, – почти приказал Дронго, – и выслушайте меня.

Она повиновалась, не пытаясь спорить.

– Мы разыскиваем этого парня. Его звали Реваз. Родители парня обратились ко мне, чтобы я помог им найти сына. Если хотите, я сейчас частный детектив. А Реваз исчез вместе с Ларисой. Вот, собственно, и вся история. Мне нужно найти либо девушку, либо ее парня, чтобы узнать, что с ними случилось. Никаких тайных намерений повредить вашему банку у меня нет. Вчера я зашел туда специально, чтобы узнать что-нибудь про Коновалову. Достаточно было мне упомянуть ее имя, как Русаков послал за мной какого-то парня. Потом, вечером, в нашей гостинице появились еще двое, которые стали душить Манучара, требуя известий о Коноваловой. В ответ сегодня мы допросили Русакова. Остальное вы знаете. Чем-то она вызвала гнев вашего вице-президента Юркова. И он теперь ищет ее, а заодно душит всех ее знакомых.

– Юрков – страшный человек, – предупредила Дронго женщина, – его боятся в банке все, по-моему, даже президент опасается. Но терпит.

– Ваш президент – очень известный в России человек. Раз он терпит Юркова, значит, он ему нужен.

– Возможно, но Юрков имеет очень большую власть в банке, он единственный, кто имеет такую же охрану, как у президента банка.

– Вы меня убедили. Завтра пойду к нему в гости. – Дронго посмотрел на часы. – Уже первый час ночи. Можете идти спать. А мне принесите какую-нибудь книгу.

– Вы не будете спать? – спросила женщина.

– Нет, я не хотел бы вас беспокоить. Мне и здесь совсем неплохо.

– Как вам будет угодно. – Она поняла, что он все-таки не доверяет ей, решив дежурить на кухне. – Книжный шкаф в столовой – можете выбрать себе книгу сами, по вкусу. Спокойной ночи, – встала она.

– Спокойной ночи, – поднялся и он. – Если разрешите, я пройду в столовую, выберу книгу.

– Да-да, конечно. – Она уже протирала стол.

В столовой действительно стоял большой книжный шкаф. Он начал смотреть книги. Они всегда говорили ему больше о хозяине квартиры, чем любые слова. Здесь были Боккаччо и Сервантес, Рабле и Золя. Дронго обратил внимание на потертые тома четырехтомного собрания Хемингуэя, несколько книг Франсуазы Саган, Эрве Базена, Поля Вилара, Робера Мерля. Он взял с полки неизвестного ему прежде Робера Андре и вернулся на кухню.

Его взгляд наткнулся на блестящий эпиграф, который Андре взял к своей повести «Дитя-зеркало». Это были слова Марселя Пруста из «Узницы»: «Когда мы достигаем определенного возраста, душа ребенка, которым мы прежде были, и души усопших, от которых мы происходим, принимаются щедро одаривать нас своими сокровищами и своей злою судьбой…»

Заинтригованный изящной прозой знаменитого французского критика и писателя, он не услышал, как на кухне снова появилась Татьяна Николаевна. На этот раз она была в халате.

– Что вы читаете? – улыбнулась она.

– Робера Андре. Никогда не слышал про такого, – показал он книгу хозяйке. – Мне нравится его стиль, хотя я прочел еще совсем немного.

– У меня дочь всерьез изучает французскую литературу, готовится стать переводчицей с французского языка, – пояснила Татьяна Николаевна. – А у вас хороший вкус.

Только теперь она поверила в его рассказ про Реваза и Ларису. И поняла, что была не права, подозревая Дронго в недоверии.

– Может, вы ляжете в столовой? Я постелю вам на диване, – шепотом сказала она: дверь в спальню и смежную с ней детскую комнату была открыта.

– Мне действительно не хочется спать, – покачал он головой. – Если вас будут расспрашивать, расскажете все как было. Только добавьте, что я вам угрожал, привезя сюда.

– Они не поверят. Все знают, что я ничего не боюсь.

– Так уж ничего?

– Русакова тоже не боюсь, – неправильно поняла его иронию женщина, – мы с ним только обедаем. Все его попытки сблизиться еще больше я отвергала.

– Я не имел в виду этого болвана.

– Я тоже.

Они снова помолчали. Она встала и, закрыв дверь, вернулась на кухню. Громко тикали часы.

– Кофе хотите? – спросила женщина чуть громче.

– Лучше чаю, – попросил он.

Она, кивнув, поставила чайник на огонь.

– Сама я в молодости тоже мечтала стать переводчицей, самостоятельно изучала французский. Но вообще-то я экономист по профессии. Всю жизнь работала на оборонном заводе. Только в последние годы, когда стало совсем трудно, пошла в коммерческий банк. Там работает сестра нашей соседки. Она и рекомендовала меня. Сейчас работаю в ее отделе.

Чайник начал потихоньку закипать. Она прибавила газа, усилив огонь, и зябко поежилась.

– Мне стало ясно, что вы ничего не боитесь, еще тогда, в ресторане, – улыбнулся он. – А кого из французских писателей вы любите больше всего?

– В молодости перечитывала Мопассана и Золя. Но больше всех нравилась Саган. Начало семидесятых годов, когда мы кончали школу, было временем ее триумфа. Мы зачитывались ее вещами. «Любите ли вы Брамса?» – тогда мне казалось, что ничего лучше написать нельзя. А из поэтов, конечно, Бодлер и Аполлинер. У меня даже есть томик Аполлинера. Десять лет назад я купила его за сумасшедшие деньги, отдав целых пятьдесят рублей. Мы чуть не остались голодными из-за Аполлинера, но дочери своей я читала его вслух; может, поэтому она полюбила французскую литературу.

Она прошла в столовую и вернулась с небольшой книгой в руках. Дронго узнал этот изящный переплет. Книга действительно была редкостью и была издана в восемьдесят пятом тиражом всего десять тысяч экземпляров.

Татьяна Николаевна наугад раскрыла книгу и прочла первые строчки:

Под мостом Мирабо тихо катится СенаИ уносит любовь,Лишь одно неизменно,Вслед за горем веселье идет непременно.

Он слушал стихи хорошо знакомого Аполлинера, будто до этого не знал их. Женщина продолжала тихим голосом:

Уплывает любовь, как текучие воды,Уплывает любовь.Как медлительны годы,Как пылает надежда в минуту невзгоды.

На последнем абзаце она запнулась, и вдруг, к ее огромному удивлению, он закончил за нее:

Вновь часов и недель повторяется смена,Не вернется любовь, Лишь одно неизменно.Под мостом Мирабо тихо катится Сена.Пробил час, наступает ночь,Я стою, дни уходят прочь![1]

Она закрыла книгу, поднялась, подошла к нему, глядя в глаза.