Бесиво - Леонид Бородин

Народ ведь — и откуда столько набралось — вдруг начал сдвигаться влево и скоро почти весь втолпился в двор соседнего дома, что слева. Там занялся штакетный забор. Но наготове с ведрами несколько баб, прошипел и отдымился. Благо, ветер и слаб, и не в ту сторону. Да и расстояние промеж домов не то что у прочих в деревне, — шагов тридцать, не меньше.

Андрюхе на соседние дома плевать. В мозгах пустота, а в пустоте горячим сгустком ярость вызревает и наружу просится. Когда бы не жар от пожарища, схватил бы кол или что под руку и помог бы огню, чтоб скорее, чтоб до пепла, чтоб полную пустоту увидеть на месте бывшего хозяйства, совсем полную, без головешек даже… Пустота лучше, чем развалины… Приедь сейчас «пожарка», не дал бы тушить. Но знал же, печь останется и будет торчать, как надгробье… И жесть с крыши в трубки посвернется, и кирпичные фундаменты — взорвать бы!

И вдруг из-за спины вопль истошный, как игла в затылок. Оглянулся — жена над Санькой склонилась горбом, а шея вытянута, что у черепахи из-под панциря.

— Убил же! Убил! — орет.

— Заткнись, дура! Если сдох — туда ему и дорога!

Хоть и в горячке был, но помнил, что слегка стукнул. Тыльной стороной… Подошел, присел.

— Убил ты его, Андрюшенька…

Вот это ее «Андрюшенька»… Сто лет не слыхивал… От этого слова свет помутился. Схватил руку Санькину, давай пульс выщупывать. Какое там! Своя рука в тряске. Лицом братан будто заострился весь, и ни кровиночки… Ухом к груди… Весь бензином пропах Санька, а жизни в грудях не слышно.

— Я ж слегка…

— Да много ли ему надо было, бедному…

— Бедному! Это мы с тобой теперь бедные с его дури. Нищие!

— Ну и пусть. Знать, так Богу было угодно…

— Чего это ему угодно?! Чтоб вся моя жизнь коту под хвост?! Не убивал я. С такого удара не помирают. От психопатства своего загнулся… Да ну, не может быть!

Схватил за плечи, давай трясти — только голова моталась, об землю стукалась. А вокруг уже и людишки… В их глаза не смотрел, знал, врут глаза, довольнешеньки, что рухнула жизнь, что теперь еще хуже их, и от этого их хитрого довольства завыть хотелось по-звериному. Или схватить ту ж самую лопату и разогнать, загнать всех по домам, чтоб и в окна не смели высовываться и беду рудакинской семьи выглядывать!

Но люди тихо расходились сами, будто отступали… И только несколько женщин присели на корточки рядом с женой и беззвучно плакали. Саньку жалели, он же любимчиком был в деревне из-за своей музыки. По сгоревшему Андрюхиному добру точно плакать не будут.

За спиной вдруг по новой затрещал раскалившийся шифер. Точно очередь пулеметная. По нему, по Андрюхе. И только теперь главная мысль: что убил! Как ни крути, а это ж тюрьма!

Чтоб враз и сума, и тюрьма — рази так бывает?! По-людскому — не бывает! Такое только женкиному богу под силу. Тогда что же это за бог у ней такой? Если он Бог, то должон знать, что иначе, как по-доброму, к братану не относился. Про «зеленые» соврал, будто потратил, — так не по жадности же. Как лучше хотел, потому что конченый человек был родной брат Санька, и ни в чем пред ним не виноват. Ни в чем! Наоборот как раз! Любой скажет… Кто сказать захочет… А вот захочет ли кто-нибудь доброе слово сказать за Андрея Рудакина?

Захочет! Один человек захочет. Должен захотеть. Вот к нему и надо сейчас, пока милиция не объявилась…

И тут вспомнил про свою «семерку», про свою выездную, ту, что берег и вылизывал, только в район на ней и выезжал. Держал на задах в специальном загоне под брезентухой, чтоб деревенские мальчишки какой пакости не сделали. Кинулся к заплоту, к тому, что когда-то переставил, захватывая участок давнишних погорельцев, оббежал немного и увидел — уже даже не пылает, а дымится чернотой, и только временами огонь вспыхивает, где для огня кусок живья вскрывается. Без бензина стояла. А то б и рвануло да по кускам разнесло…

Услышал дальний еще вой «пожарки». Бежать надо! И уже ни на кого не глядя — ни на Саньку-покойника, ни на жену и баб вокруг него, — бегом туда, где «каблук» оставил. Запрыгнул, газу… выметнулся из ямы-канавки и прочь. Пустой бидон из-под сметаны громыхал сзади, будто погоня. Навстречу «пожарка» с воем. По кювету обогнул ее, хотя и дороги хватало для разъезду. По проселочной летел, амортизаторы взламывая, а как на асфальт-районку выскочил, тут уже понесся вовсю, сколь несенья в моторе заложено. Километров за шесть до района бензин кончился. На последних «фурыках» двигателя скатил «каблук» наискосяк в глубокий кювет, там набок и завалился. Зато когда «голоснул», первый же «москвичок» остановился, пара мужиков навстречу, дескать, чем помочь…

— Да хрен с ним, — отмахнулся Андрюха, — все равно бензин кончился. В район срочно надо. Потом разберусь…

— Разбомбят тачку-то…

— Хрен с ней, пусть бомбят… Срочно…

— Тебе видней.

Высадили, где попросил. Напротив «офиса» Сергея Ивановича. Сунулся было, а вот на тебе — «офис» уже в другом месте. Благо — недалеко. Добежал. Совсем другой коленкор — чей-то бывший частный дом, перестроенный, фасад камнем обложен, заборище — невысоко, но капитально, с въездом, и рыло в омоновском шмотье у ворот.

— Шеф на объекте. А ты кто?

— Я-то? Да я ноль без палочки, вот кто я с нынешнего утра!

— Без палки нынче не жись, это уж точно, — хмыкнул парень. Мог бы и намертво пасть замкнуть, но отчего-то проникся. — Хлебзавод знаешь? Там шеф.

«Вот так! — злобно восхищался Андрюха, топая на восточную окраину городка. — Уже и до хлебушка добрался… А давно ли на кирпичный заводик засматривался, как на мечту великую. Между прочим, когда заводик проглотил, про него, про Андрюху, и не вспомнил, будто и разговору не было про совместность. Да и кто я ему? Сосед по бывшей даче… Мужик-навозник… А теперь вообще…»

Нет, не верилось! Чтобы вся жизнь в один день в полный развал! Так не бывает! Может, сон? Было всего столько вокруг… И не в вещах дело, а в том, что дело было, а сам как бы посередине, куда ни оглянись, есть на что посмотреть. А сейчас — как столб в пустыне!

Про Саньку не думал, потому что не убивал его. Не может нормальный мужик копыта откинуть от шлепка по шее. В надрыве был братан, лопата только точку поставила. Да и вообще, если что-то числилось за Андрюхой по списку добра, если б кто такой список вел, так это как раз — Санька-братан. Предложи ему Санька, когда из тюрьмы пришел, чтоб все пополам и давай, мол, вместе, — то не колебнулся бы, тут же отписал, и не половину, а сколько б Санькиной душе захотелось, только б вместе, чтоб рядом родная душа с понятием…

Но коль Санька утворил то, что утворил, значит чего-то он, Андрюха, в братановой душе не углядел. Ну босяк… Ну бродяга… А дом-то, он же родительский еще, его-то в пепел за что? Какой злобой заполыхать надо, чтоб гнездо палить! Но всяк в деревне скажет — и еще скажут! — что вот, мол, старшой Рудакин, то есть он, Андрюха, недобрый человек и жадный и потому никто не в удивлении за убийство, а младшенький, Санька то есть, он и с детства душевный был, музыку знал и все такое… Просто жизнь у него не сложилась, оттого несчастно жил и от братановой руки помер… Так и скажут ведь! Неправда же! Все неправда! А что если Санька только притворялся добреньким, а сам всю жизнь завидовал…

Нет, тоже неправда. Не завидовал Санька — ненавидел он деревенскую жизнь, по-честному ненавидел, и не скрывался в том. Но вот почему с ним так случилось, того Андрюхе уже не понять, некогда понимать, да и противно.

Увидев «тачку» Сергея Иваныча напротив подъезда, Андрюха хотел было подойти к водиле да про шефа порасспросить, но огляделся на себя — в чем был, в том и приперся: брючата мятые, ботинки грязные, пиджак замызганный и протертый… А руки-то… И рожа, поди, тоже перемазана…

Подошел к машине сбоку, так, чтоб, когда выйдет, увидел. И чтоб сам позвал. А не позовет, не захочет если, тогда… Тогда и не знал, что дальше. Конец свету — вот что дальше! Но и получаса не простоял. Солнце палит, и ноги вподкос. Ушел в тень дома напротив и, как бомж последний, присел на пыльную траву, спиной на забор отвалясь. И вырубился наглухо. Снилось что-то приятное и жалостливое. Никак просыпаться не хотелось. Но кто-то над ухом: «Андрей Михалыч! Андрей Михалыч!» Злобно зенки распахнул, а рядом сам Сергей Иваныч, а за его спиной «тачка», парень-водила с охранником в удивлении…

— Значит, что я тебе скажу, Андрюха… — И часа не прошло с начала разговора, а уже «Андрюха», а не Андрей Михалыч. — …два у тебя пути. Это теоретически два, а фактически — один. Но теоретически два. Первый — податься в бега. Нынче запросто. И не такие, как ты, бегают. Только разница. Не таких, как ты, менты в упор не видят. А вот на таких, как ты, квалификацию поддерживают, чтоб жиром не обрастать. Видел, поди, какие у них нынче морды. Стесняются они своей мордоворотости, потому в практике нуждаются. И ты для них — находка. Это первое. Второе… Я тебе в этом случае ни в чем не помощник. Даже бабок дать не могу, поймают, расколют — мне компра. Значит, что остается? А остается, дорогой ты мой, одно: прямо сей момент топать в милицию с повинной. С повинной — само по себе плюс. И тут уж можешь на меня положиться. И адвоката обеспечу, и сам… Я ведь помимо прочего — кто? Да почетный я народный заседатель. То есть заседаю, когда хочу. Уж и не помню, когда последний раз хотел. Самое время захотеть. То, что мы с тобой знакомые, это, конечно, против правил. Но теперь не правила правят, а понятия. Философская категория…