Палома - Анн-Гаэль Юон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце село, стало холодать. Я просидела рядом с ней почти два часа. Молча.
Через некоторое время мадемуазель Вера отложила кисти.
– Роза, мне неприятно это признавать, но я думаю, что Тереза права.
Она вздохнула. Эти слова дались ей нелегко.
– Тебе пора вернуться к работе.
39
Я провела в раздумьях всю ночь.
Жизнь летит так быстро. Стоит ли тратить ее, сетуя на судьбу? Анри подкинул мне идею. Мадемуазель Вера дала мне крылья. Все это волновало и пугало меня одновременно.
На следующий день я спустилась на кухню еще до восхода солнца, с уложенными волосами и макияжем. Дом спал. Бернадетта, увидев меня, улыбнулась.
– Ну что, хандре конец?
Она поставила передо мной чашку с горячим шоколадом. Берни читала меня как открытую книгу.
– Правильно, Палома! Удача – она как почтальон. Хочешь, чтобы он к тебе пришел, напиши сама себе письмо.
Я жестом отмахнулась от ее замечания. Ничего еще не было сделано. Я не хотела ничего обсуждать. Бернадетта задержала на мне пристальный взгляд, а затем добавила, понизив голос:
– Я горжусь тобой. Тем, кто ты есть. И тем, кем ты станешь.
Я достала из-под матраса все свои сбережения. И, надев свою лучшую шляпу-канотье с вишнями, отправилась в банк.
– Я хотела бы открыть счет.
У сотрудника банка округлились глаза. Затем он громко рассмеялся.
Неужели я думала, что если появлюсь в штанах, то меня примут за мужчину? Кассиры хохотали, хлопая себя по ляжкам. Шли тридцатые годы, Лиз. Женщина-предприниматель? Это звучало так же правдоподобно, как верблюд, играющий на гитаре. Женщина, желающая взять кредит? То же самое, что пингвин, танцующий в дюнах.
Я снова и снова прокручивала в голове все возможные варианты. Оставался лишь один выход: попросить денег у мадемуазель Веры. Для меня это было совершенно немыслимо. Неприемлемо. Мадемуазели и так уже много сделали для меня. Мне хотелось добиться всего самой.
– Просьба о помощи не делает тебя слабой, Палома, – сказал мне Люпен однажды утром, когда я мрачно размышляла о своем будущем. – Она лишь означает, что ты хочешь стать еще сильнее.
Он медитировал каждый день на берегу реки, сидя на скамейке: спина прямая, мускулистая грудь медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Каждый раз, когда мне было неспокойно, ноги сами несли меня к нему. Я кружила вокруг, как пчела в поисках пыльцы.
– Перестань суетиться. Ответы на твои вопросы находятся прямо здесь.
Я села рядом: плечи опущены, руки лежат ладонями вверх – все как он учил. Сделала глубокий вдох. Шумно выдохнула. И мои мысли вернулись к прежним метаниям. Согласится ли мадемуазель Вера помочь мне? Смогу ли я вернуть ей деньги? Найду ли я покупателей на свои эспадрильи? Я умела рисовать, у меня были идеи, но полностью отсутствовало умение вести дела. Этот проект был совершенно безумным!
– Палома…
Глубокий голос Люпена. Спокойствие баскской деревни.
– Я в тебя верю. И мадемуазель Вера тоже.
Он знал ее лучше, чем кто-либо.
Мы помолчали. В моей голове снова замелькали вопросы. Поэтому я спросила:
– Вы давно знакомы с мадемуазель Верой?
Он вздохнул и открыл глаза. Понял, что сеанс медитации на сегодня отменяется.
– Давно.
Вопрос жег мне язык, и я не удержалась:
– Ты действительно работал в цирке?
Люпен замялся. Он встал, нависнув надо мной своим огромным торсом. Стряхнул пыль с брюк, одернул пиджак. И подал мне руку.
– Можно сказать и так.
По моему телу пробежали мурашки – я сгорала от нетерпения услышать его рассказ. Истории о Париже начала века завораживали меня.
– Это было странное время, Палома… Странное время.
Он медленно двинулся вперед и заговорил, не отрывая глаз от горизонта. Мы шли через парк, наши туфли блестели от росы. Журчание реки заглушало его голос.
– Я встретил мадемуазель Веру в «Фоли Бержер». Публика обожала маркизу, но постоянно требовала новизны. Хозяин кабаре изощрялся как мог, чтобы привлечь клиентов. Ничто не считалось слишком безумным, слишком большим, слишком необычным. Кенгуру-боксер, человек-пушка, собака-акробат, слоны-музыканты, укротительница змей, женщина с бородой, жонглирующие карлики и черный Геркулес, поднимающий лошадь одной рукой.
– Это был ты?
– Это был я.
Люпен, одетый в леопардовую шкуру, пользовался почти таким же успехом, как мадемуазель Вера с ее шелковыми пеньюарами, драгоценностями и сногсшибательной фигурой. Но в отличие от нее, он жил в ужасных условиях. Хозяин, распоряжавшийся Люпеном и остальными циркачами, почти всю выручку оставлял себе. Однажды вечером, когда труппа собиралась отправиться на гастроли по другим столицам, мадемуазель Вера предложила ему сделку. Ночь с ней, и он списывает долги Люпена.
Испытывала ли маркиза слабость к эбеновому гиганту? Не думаю. Просто впервые мужчина смотрел на нее не как на кокотку или трофей, а как на смелую, свободную и щедрую женщину. Под его взглядом мадемуазель Вера родилась заново. И этот дар стоил любой жертвы. В том числе и провести ночь с таким мерзавцем, как хозяин цирка.
А хозяин, хоть и считал себя всемогущим, распахнул глаза от изумления, будто ему неожиданно вручили выигрышный лотерейный билет. Цирковых артистов много. А маркиза де ла Винь – единственная. В то время ночь с ней была недосягаема для простых смертных. Лишь немногие богачи могли претендовать на ее общество.
Разумеется, он не колебался ни секунды.
На следующий день Люпен явился в дом мадемуазель Веры. На его плече сидел болтливый какаду. Хозяин проявил королевскую щедрость. Он хотел, чтобы маркиза его запомнила. Ведь он, судя по всему, ее точно не забудет.
Она радушно приняла Люпена в своем особняке. Но зачем он здесь? Она бы не отказалась от попугая, но сам Люпен был отныне свободен.
– Я знаю, – ответил Люпен. – Но скоро вам понадобится моя помощь.
Вера и бровью не повела. В конце концов, если он хочет остаться, она ему только рада. Люпен не был прикован к ней пожизненно – мадемуазель Вера ценила свободу других так же, как свою собственную, – но если ему нужны деньги, она найдет, чем его занять. Люпен согласился. Он уже понял, что их судьбы накрепко связаны.
Она заказала для него семь костюмов у самого дорогого портного. Научила его работе дворецкого, как она себе ее представляла. И вскоре он стал ее самым верным другом. Через некоторое время Люпен и Гедеон стали сопровождать маркизу на все светские вечеринки, что только добавляло таинственности ее образу.
– И тебе никогда не хотелось уйти? – спросила я. – Зажить своей жизнью, жениться?
– Случай не представился. А самое главное, Палома, не просто жить, а жить хорошо. Я считаю мадемуазель Веру своим самым близким другом. Она уважает меня, я уважаю ее.
Люпен, несомненно, пережил непростые времена. Но он излучал спокойствие, которое придавало его словам еще больший вес.
– Мадемуазель Вера тщательно подбирает свое окружение, – продолжал он. – Если ты не доверяешь себе, доверься хотя бы ей.
На следующий день я ждала, когда маркиза усядется перед мольбертом, чтобы поговорить с ней. Не успела я закончить подготовленную речь, как она согласилась. Она не сомневалась, что я верну ей долг. А я сомневалась, хоть и старалась этого не показывать.
Благодаря ей у меня теперь хватало денег на помещение для мастерской, станки, бобины джута и рулоны полотна. Анри разразился радостными криками. Колетт уволилась из мастерской Герреро. Втроем мы были полны решимости покорить весь мир.
Мы выбрали одноэтажное здание на окраине города. Длинная прямоугольная комната, не слишком широкая и не слишком узкая. В глубине стояли станки для плетения веревок, разноцветные рулоны ткани, катушки ниток, ящики с лентами. Справа – широкая рабочая поверхность для резки полотна. В центре – длинный деревянный стол, стулья и пять швейных машин.
В мастерской было тихо и светло. В углу, под большим окном, я установила рабочий стол и кровать, спрятанную за ширмой. У меня по-прежнему была комната у мадемуазелей, и я ни за что бы не отказалась от наших ужинов, но мне нравилось работать по ночам, в уединении ангара. Дон Кихот играл с веревками, точил когти о подошвы и разбрасывал ленты по комнате, а я рисовала в полумраке, более изобретательная и решительная, чем когда-либо.
На торжественном открытии мастерской присутствовали Люпен, Марсель, учительница и Бернадетта. Выстрелили пробки от шампанского. На большом столе, посреди машин, Бернадетта сервировала королевский ужин. А на десерт Люпен вручил мне
