Палома - Анн-Гаэль Юон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пыталась подобрать слова, чтобы утешить мадемуазель Терезу. Конечно, она была не виновата. Но я как никто другой знала, что горе иногда может таиться в самых неожиданных местах. Я была виновата в смерти Альмы. И хотя Люпен делал все возможное, чтобы переубедить меня, в глубине души я была в этом уверена. Я снова увидела улыбающееся лицо сестры. Гора. Ущелье. Снова услышала, как она кричит, падая в пропасть. Что бы она подумала, увидев, кем я становлюсь? Гордилась бы мной? Или тоже злилась бы на меня?
– Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, Палома, – заключила учительница. – Но, наверное, это знак, что теперь ты – часть нашей семьи.
Она грустно улыбнулась. Я едва сдержалась, чтобы не обнять ее. Мадемуазель Тереза не хотела, чтобы ее спасали. Она сама была спасительницей. Она должна была принять на себя горе Веры. Отбыть свое наказание. Мы все несем странное бремя, которое возлагают на нас в детстве, Лиз. Слушая мадемуазель Терезу, я поняла, что иногда целой жизни может быть недостаточно, чтобы избавиться от него.
Дождь утих. Небо вдалеке посветлело. Автомобиль въехал в деревню. Дом с синими ставнями ждал нас. Вдруг Марсель ударил по тормозам.
– Оставайтесь здесь, не двигайтесь! – бросил он нам, вскакивая со своего места.
Перед дверью нас ждал мужчина с ружьем. Небритый, краснолицый, заляпанные штаны сползли на самые бедра. С перекошенным от гнева лицом он двинулся в нашу сторону. Направил ружье на окно машины. Мы с мадемуазель Терезой вскрикнули. Бернадетта, проснувшись, тоже закричала от ужаса.
– Потаскуха! – заорал Робер.
И выстрелил.
35
Робер с воплем схватился за голень. На него бросился Марсель с револьвером в руке. Он выстрелил первым.
Меня это потрясло. Не кровь, капавшая со штанов этого мужлана, а выражение лица Марселя. Этот человек разгуливал с оружием. И, очевидно, был готов убивать.
Бернадетта выбежала из машины. Робер стонал, скрючившись на земле. Она помогла ему встать, пробормотала извинения, и они ушли. Мадемуазель Тереза скрылась в своей комнате. Марсель убрал пистолет и разгрузил машину. Конец истории. На земле осталась лежать шляпа Бернадетты, ее грязные перья плавали в луже.
Я была в шоке.
На следующий день Бернадетта пришла к мадемуазелям с рассеченной бровью, синяком под глазом и сломанным носом. Роберу не понравилось, что она без предупреждения не ночевала дома. Он приветствовал ее возвращение кулаками – теми словами любви, которых у него было предостаточно. Которые однажды могли ее убить.
После этого мадемуазель Вера попросила, чтобы ей подготовили комнату. И Бернадетта осталась. Позже она призналась мне, что боялась не столько побоев Робера, сколько того, что сможет простить его. Мадемуазель Вера предупредила ее: если подобное повторится, им займется Марсель.
Об инциденте в казино мы, конечно, больше не говорили. Жизнь потекла своим чередом, будто ничего и не было. Мадемуазель Тереза проводила дни в школе, Бернадетта на кухне, Колетт и я в мастерской, Гедеон в гостиной, даже не подозревая о драме, разыгравшейся в его отсутствие. Мадемуазель Вера иногда отправлялась с Люпеном на побережье – подышать свежим воздухом и вспомнить свою золотую молодость.
Бернадетта, поначалу робея, постепенно присоединилась к нашим ночным посиделкам. По вечерам она стучалась к нам в дверь под предлогом того, что принесла чай или грелку. Смущенно улыбаясь, слушала наше хихиканье. И однажды Колетт пригласила Бернадетту остаться. Долго упрашивать ее не пришлось. Так она, в свою очередь, узнала от Колетт о тысяче и одном удовольствии, которое могут подарить нам мужчины. Как очаровать их, соблазнить, заставить полюбить себя. Одним словом, Колетт избавила нас от стыдливости.
С каждым месяцем наша троица чувствовала себя все уверенней. Иногда мы ходили с Бернадеттой на рынок, просто чтобы поглазеть на мужчин. Не утруждая себя особой осторожностью, мы комментировали все, что было «в меню». От мясника до почтальона, от продавца газет до священника – ни одна особь мужского пола не ускользала от нашего наметанного глаза. И в этой игре Бернадетта вскоре оказалась непобедимой.
– Если бы он пришел к нам ночевать, я бы точно не стала спать в ванной! – восклицала она, глядя на бицепсы рабочего.
– Отличный подбородок! Жаль только, что их три! – подхватывала Колетт, посылая широкую улыбку старому Мишелю, который всякий раз облизывался при виде прелестной блондинки.
– А этот миленький, но не годится для размножения, – высмеивала Бернадетта сына зеленщика, который был прекрасен, как Аполлон, но с трудом отличал огурец от кабачка.
Все это неизменно заканчивались неудержимым хохотом. Мы были несносны, Лиз, но это было восхитительно.
Я тоже была не прочь прокомментировать все, на что падал мой взгляд. Но за моим внешним бахвальством прятались мысли о Паскуале, в нем воплощались мои самые сокровенные мечты. Он был тайным объектом моих девичьих фантазий. Ссора между мадемуазелями в день моего рождения затмила впечатления о парне в белом костюме, с которым я танцевала чарльстон. Я просто забыла о нем. Когда я призналась ему в этом много лет спустя, он так забавно надулся, что мне до сих пор смешно об этом вспоминать. Скривившись и прижав руку к сердцу, он с преувеличенной скорбью воскликнул: «Ах, Роза! Слава Богу, мое сердце билось тогда за двоих!» Одно я знаю точно, Лиз: он меня не забыл.
Через два года я столкнулась с ним на работе: он выходил из кабинета хозяина. Стояло ноябрьское утро, солнце еще не взошло, и в мастерской было тихо.
– Так вот где ты пряталась!
Я вздрогнула. Подняла глаза от чертежной доски. Рабочие брюки и слишком просторная рубашка ничуть не отразились на его великолепии. Он зажег сигарету и кивнул мне.
– Я не пряталась, – возразила я, задрав подбородок, и заправила прядь волос за ухо.
Дон Кихот мяукнул. Он вырос в здоровенного, величественного кота, который обнюхивал мои рисунки, играл с карандашами, лентами, тыкался носом в понравившиеся ему эскизы. У этого кота, Лиз, был очень хороший вкус. Люпен утверждал, что он – реинкарнация одного флорентийского кутюрье.
Любитель чарльстона подошел ко мне. Порывшись в кармане, он выложил на стол четыре квадратные фишки. Зеленые, блестящие. В моей памяти всплыли крупье, рулетка, труба, пианино, наш безумный танец. Я же тогда выиграла кругленькую сумму. И все это время он хранил мой выигрыш.
– Это твое. Нам придется туда вернуться! – бросил он со своей обычной беззаботностью.
Меня позабавила его кривая ухмылка.
– Ты так быстро ушла, что я не успел представиться. Анри, очень приятно.
– Меня зовут Роза, – сказала я и снова занялась рисунком.
Он был очень привлекательным, но меня это не интересовало.
– Ты хорошо знаешь хозяина? – спросил он. – Я ищу работу бригадира.
– У нас уже есть один, но если ты избавишь нас от него, я сама приглашу тебя в казино.
– Как его зовут?
– Я зову его Санчо. Ты его без труда узнаешь, он самый уродливый.
Снаружи послышался скрип ворот. Двор начал заполняться работницами – жительницами Молеона с убранными в пучок волосами и темноглазыми ласточками.
– Так ты тоже живешь в Молеоне? – спросила я.
Он кивнул. Конечно, город был довольно многолюден, но меня удивило, что мы ни разу не встретились.
– Я никогда не видела тебя на мессе.
– Туда ходит мой брат, – ответил он.
– А почему не ты?
– У нас только один костюм. Он надевает его в церковь, а я – в казино.
Я не удержалась от улыбки. Анри не хватало денег, но дерзости ему было не занимать. Разговаривая со мной, он внимательно рассматривал рисунки на столе. Я работала над парой бежевых эспадрилий, украшенных большим плоским шелковым бантом. Шикарная, изысканная модель. Карандаш мой стал увереннее. Анри кивнул, впечатленный.
– Отличная работа! Ты планируешь это продавать?
– Пока нет. Когда-нибудь, надеюсь.
Зазвонил колокол. В мастерской загудели швейные машины. Начинался рабочий день. Меня ждали, я убрала свою работу. Анри проводил меня вниз по лестнице. На стене висел портрет Герреро – рука в кармане жилета, вид гордый и торжественный.
Анри бросил на него внимательный взгляд, покачал головой.
– Удача улыбается смелым.
Затонувший корабль. Неповрежденный джут. История Герреро была известна всем, и многие мечтали ее повторить.
– Если тебе повезет в казино, сможешь купить себе мастерскую, – усмехнулась я.
– И не одну, а несколько!
В этом заявлении не было ни капли иронии. У Анри были большие планы.
