Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

О, заветный бульвар за стеной! Но теперь Дарден задался вопросом, не вернуться ли на кладбище, чтобы спрятаться там. По всему бульвару были расставлены строительные леса, а с них свисали, покачиваясь, обмякшие и похожие на тряпичных кукол мужчины и женщины. Растерзанные тряпичные куклы: мясо вырвано из задниц и спин, груди и паха, и под зеленью луны красное обращается в черное. Безжизненно смотрят глаза. Резкий ветер несет вонь кишок.

Собаки кусали ступни и ноги трупов, висящих так тесно, что, пробираясь между ними и прислушиваясь к шарканью грибожителей за спиной, Дардену приходилось пригибаться и раздвигать конечности мертвецов. Кровь капала ему на плечи, он дышал с присвистом и держался за бок, точно там что-то ныло, хотя боль ему причинял вид тел. Осознав, что на шее у него собственная петля, он стащил ее через голову так быстро, что она затянулась на лбу, оставив по себе красный след.

Мимо висящих тел и горящих зданий, подожженных моторных повозок, чтобы увидеть… гимнасты на ходулях несут отрубленные головы, которые бросают в поджидающую толпу, а та играет ими в лапту… мужчина с распоротым животом, из которого внутренности извергаются в водосток, а мучители все продолжают колоть его и рубить, а он хватает их за ноги… женщину прижали к кирпичной стене десять человек и держат ее, насилуя и нанося колотые раны… фонтан закупорен раздувшимися телами, вода стала черно-красной от крови… костры, возле которых штабелями сложены для сжигания трупы… обезглавленные мужчина и женщина еще обнимают друг друга по колено в наползающем мутном тумане… нечеловеческие вопли, привкус крови в воздухе, запах гари и паленого мяса… всадницы, на деревянных конях скачут по телам мертвецов, в их глазах все еще не видно зрачков, сплошные белки, так что они, возможно, не ведают про ужасы ночи.

О, если бы он только смог вырвать себе глаза из глазниц! Он не желал видеть, но не видеть не мог, если только хотел остаться в живых. В сравнении с этой резней убийство Дворака становилось истинным милосердием. Желчь поднялась у него к горлу, и, больной от горя и ужаса, он сблевал на колесо брошенного кабриолета. Когда тошнота отпустила, он огляделся по сторонам и нашел знакомую примету, а затем, пересекая переулки и карабкаясь по крышам тесно стоящих одноэтажных домов, выбрался к своему постоялому двору.

Постоялый двор был пустым и безмолвным.

Хромая от засевшего в ступне осколка и боли в коленях, Дарден взобрался на второй этаж в свою комнату. Внутри он даже не попытался смыть кровь и грязь, натянуть одежду, но, шаркая, добрался до своих пожитков и запихал в вещевой мешок свои рисунки, «Преломление света в тюрьме» и свидетельство об окончании духовной академии. Забросив мешок на плечо, он постоял посреди комнаты, держа в правой руке мачете, тяжело дыша и пытаясь вспомнить, кто же он, где же он и что ему делать дальше. Дотащившись до окна, он выглянул в долину. Увиденное вызвало у него смех, который вышел пронзительным и был настолько ему отвратителен, что он тут же закрыл рот.

Долина лежала во тьме, в которой перемигивались мягкие теплые огоньки. Никакие пожары в ней не бушевали. Никто не висел на лесах с высунутым лиловым языком. Никто не купался в крови мертвецов.

При виде спокойно спящей долины Дарден вспомнил, как спрашивал себя, не живет ли его возлюбленная там, среди мирных людей, где не ходят миссионеры. И Живых святых там нет. И никаких Кэдимонов. Никаких Двораков. Он поглядел на дверь. Опасная дверь, обманчивая дверь, ибо за ней лежит мир во всей его грубой жестокости. Дарден постоял еще несколько мгновений, думая о том, как красива была женщина в окне третьего этажа, в каком он был упоении, когда ее увидел. Каким прекрасным казался тогда мир, как это было давно.

С мачете наготове Дарден вышел за дверь в безмолвную ночь.

VII

Когда Дарден наконец добрался до конторы «Хоэгботтона и Сыновей», на бульваре Олбамут было пусто. Только одна девочка в рваном цветастом платье слушала побитый граммофон. Звучала ария из оперы Восса Бендера:

Глубокой зимой:Песни к вам в гости.Ветвей покойХрупче кости.

Лица не видать.Зачем меня знать?Изморозь в волосахГолода бубенца.

Небо очистилось, и в черноте ночи, в зеленоватом свете луны засияли холодные, белые точки звезд. Чернота, в которой плыли луна и звезды, была абсолютной: она поглощала свет города, приглушала все, кроме теней, которые множились и рябью расходились во все стороны. За спиной у Дардена шум погрома становился все ближе, но здесь магазины и лавки, хоть и казались призрачными, были нетронуты. Но и тут на фонарных столбах висели мужчины, женщины и дети, глядя вниз потерянными, пустыми и удивленными глазами.

Девочка стояла на коленках перед граммофоном. На плечах у нее лежала тень огромного мерцающего ока, сияющего и абсолютно слепого ока красочного дирижабля-кальмара, чьи щупальца трепал ветер. В их фальшивых кольцах запутались трупы: сидели, лежали, раскинувшись в утробе или в плавательной воронке матерчатой твари, точно утонули среди щупальцев и с ними были вымыты на берег, где уже коченели.

Дарден подошел к девочке. У нее были русые волосы и темные, непроницаемые глаза с длинными ресницами. Она плакала, хотя с ее лица давным-давно были стерты и печаль, и радость. Она смотрела на граммофон так, словно он казался ей последней разумной вещью на свете.

Он тронул ее за плечо:

— Уходи. Ну же! Уходи с улицы. Здесь небезопасно.

Она не шелохнулась, и он поглядел на нее со смесью печали и раздражения. Тут он бессилен. События уплывали от него, подхваченные подводным течением, более сильным, чем в самой Моли. Можно только пытаться сохранить собственную жизнь: кровь на мачете — свидетельство превратностей Бюрократического квартала, через который он возвращался на Олбамут. Томные, ностальгичные улицы светлого времени суток превратились в поле битвы, тысяча стальноглазых убийц пряталась среди вики и жимолости. Именно там он снова наткнулся на мимов-пьеро, запутавшихся в плюще, их лица наконец замерли в смерти.

Дарден прошел мимо девочки, и вскоре перед ним замаячила контора «Хоэгботтона и Сыновей». Тускло-красный кирпич стены ночью казался ярче, будто в нем отразились горящие по всему городу костры.

«Итак, все закончится там, откуда началось», — подумал Дарден. У двери этой самой конторы. Не будь он таким трусом, все могло бы завершиться много раньше.

Дарден осторожно поднялся по ступеням. Разбив уже изуродованным кулаком стекло в двери, он охнул от боли. Боль пульсировала где-то далеко-далеко, отделенная от его великолепной наготы. «Мурашки на душах далеких грешников». Распахнув дверь, Дарден хлопнул ею с таким грохотом, что испугался, что кто-нибудь его услышит и погонится за ним по бульвару. Но никто не появился, и его ноги, босые, грязные и порезанные, продолжали шлепать по лестнице так громко, что, будь его женщина жива, несомненно убежала бы, приняв за преступника. Но куда ей бежать? Поднимаясь, он слышал собственное затрудненное дыханье: его шорох затоплял лестничные площадки, пространства между ступенями, его самого наполнял решимостью, ибо был самым существенным признаком того, что, невзирая на все мытарства, он еще жив.