Газета День Литературы # 106 (2005 6) - Газета День Литературы

В романе Бориса Ильина есть место, где автогерой напрямую излагает свое кредо (которое проявляется, конечно, и в его поступках). Оно то же, что и у матери автора — вот она, эстафета. Ни при каких обстоятельствах, говорит он, нельзя забывать о той части своей души, которая "не от мира сего", которая вложена в нас свыше. Можно совершать самые сумасшедшие поступки, можно жертвовать и жизнью — если жертва не темный психический срыв, "не побочный продукт страха", а веление высшего Смысла. "Бог перед каждым ставит задачу…" Прежние русские люди отличаются от нас тем, что знали это с самого раннего детства.

И этот роман, признаюсь, оживил мои личные воспоминания. Ведь через четверть века после Бориса Ильина (который на четверть века меня старше) и я оказался там же, в Германии, тоже отбывая воинскую повинность в "оккупационных" войсках. Впечатления от немцев и Неметчины оказались во многом презанятным образом сходны. Будто все еще длилось эхо той далекой войны. Вот хоть такой памятный эпизод: с пакетом от главкома громыхаю на видавшем виды уазике ("козле") по берлинской Унтер ден Линден в наше посольство, а навстречу мне от Бранденбургских ворот в шикарном своем шевроле катит мой явный ровесник американец, тоже очкарик и тоже в новенькой, только мышиного цвета форме, и мы дружелюбно, но веско киваем друг другу: мол, хэллоу, союзничек, — словно воскрешая из прапамяти нашей, совместной, те давние, описанные Ильиным годы... Удивительная вещь всё же история. И то, как нас в ней разместили.

Удивительны памятные словесные знаки ее. Особенно, когда они являются так нежданно. За этот подарок нельзя не поблагодарить два музея Боратынского — казанский, что издал роман "День восьмой", и мурановский во главе с его главным хранителем С.А.Долгополовой, отыскавшей "Зеленую линию" и озадачившей "саму" Наталию Трауберг переводом.

Как же мы все-таки богаты! Иной раз и сами не знаем, насколько.

Владимир Смык ПАМЯТИ ОТЦА ДИМИТРИЯ ДУДКО

Как быстро таял твой земной состав —

Освобождаясь от всего, что тленно,

Ты уходил. И плакал я, узнав.

Как он велик уход души смиренной.

Теперь она в раю, а мой удел

Печаль и слезы...Так недавно было:

Ты с Богом говорил, а я глядел —

Да что я мог еще? — тебе в затылок.

Ах, славно до чего тогда жилось!

Блестел затылок. Тихий белый пламень

Над ним струился реденьких волос,

Как нимб его запечатлела память.

Я знаю, что и многогрешный аз

Порою был предметом разговора.

Ты с Богом говорил, о тех которых

Любовью — не жезлом железным — пас.

...Под ветром, налетевшим в час заката,

Как угли гроздья вспыхнули рябин.

Где твой затылок,

сильный мой ходатай?

Один я перед Господом, один.

Регина Григорьева ФИЗИОЛОГИЯ СТИХА

ДЕТИ ГАМЕЛЬНА

под касанием легкой флейточки

расступается тишина,

отражается в окнах стрельчатых

перламутровая луна,

и текучим холодным пламенем

нежной музыки злой каприз

заливает булыжники Гамельна

и сбегает по улицам вниз.

и распахиваются оконца,

и вдоль узких лестниц ручьем

за насмешливым незнакомцем,

за звенящим лунным лучом,

с одеяния шутовского

не сводя восхищенных глаз,

подпевая и пританцовывая,

перешептываясь и смеясь,

мимо сонных взрослых — на пальчиках:

осторожней, не разбуди! —

только девочки, только мальчики,

по мерцающему пути,

оставляя спящее прошлое,

вы идете, вам дела нет,

что в высоком окне над площадью

я стою и смотрю вам вслед —

истекая холодным пламенем,

не сводя восхищенных глаз...

уходящие дети Гамельна,

я — последний, кто видит вас.

***

Должно быть скоро я ни зла,

ни счастья от тебя не вспомню...

Но страсть — какая страсть была

твоё лицо держать в ладонях...

А целовать, ласкать, любить —

что может эта малость значить,

когда могла перелепить,

пересоздать, переиначить?

И покрывало темноты

лишь для того, казалось, надо,

чтобы любимые черты

не исказить влюблённым взглядом.

И билось бабочкой в виски:

постой, помедли, пресеки,

не позволяй мне в настоящем

закончить властный жест руки,

творящей и боготворящей.

KАРИАТИДА

Почти неотличима

среди иных сестёр,

а вот проходишь мимо

и не отводишь взор —

как луч скользит по крыше

рассеянной рукой,

и мягкий мрамор дышит

легко и глубоко.

Задумчиво-спокойно,

потупя очи вниз,

как облачко лепное,

несет тяжелый фриз,

и я дивлюсь, как ладно

вся в тучах и лучах

лежит небес громада

на девичьих плечах.

А ей не в тягость ноша

и смена не нужна,

но всё ж бывает ночью

мне страшно, что она

один в лесу дитячьих

неслышных голосов

узнает и заплачет,

и бросится на зов.

ФИЗИОЛОГИЯ СТИХА

1.

меня окружают чужие слова,

шуршат как листва,

шелестят как трава.

от них спозаранок в ушах толкотня,

прибьётся подкидыш и: "пестуй меня!"

что делать —

приходится на руки брать,

строжить и лелеять, носы утирать;

а глянешь порою —

дыханье встаёт:

и где здесь чужое?

и что здесь своё?

2.

когда тошнит от фильмов и от книг

и кажется невмочь любое дело,

когда немеют губы и язык,

и, напрягаясь, тяжелеет тело,

и медленно кренится мир вокруг,

и твердь плывёт, качаясь под ногами —

и что сказать?..

не ошибись, мой друг —

так я хожу, беременна стихами.

3.

приодевшись словами едва,

не набравшись ни силы ни страсти,

на себя заявляют права,

заставляют с собою считаться,

расшибают колени и лбы,

украшают себя синяками,

словно малые дети — слабы,

словно малые дети — упрямы,

и заботы мои ни к чему,

и советов моих не услышат...

я никак до сих пор не пойму

как живут они, чем они дышат.

4.

когда я на стихи свои глядела,

отказывая в праве бытия

им, слабым, до того мне было ль дело,

что Он поступит так же, как и я,

и над черновиками мирозданья,

холодным взором рассекая синь,

без гнева, без любви, без состраданья

взойдет звезда по имени Полынь.

***

в долгих странствиях внезапно

в предрассветной полутьме