Последняя песня - Николас Спаркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какие дела? И куда ты идешь сейчас?
Именно этого она и старалась избежать.
— Не твое дело.
— И сколько тебя не будет?
— Не знаю.
— Вернешься к обеду или к ужину?
— Не знаю, — повторила она. — Я ухожу.
Отец снова стал играть. Третья пьеса, с которой она выступала в «Карнеги-холле»!
С таким же успехом он мог поставить диск матери!
— Мы сегодня собираемся запускать змеев! Я и па!
Ронни, словно не слыша его, резко повернулась к отцу:
— Да замолчи ты!
Он перестал играть.
—Что?
— Музыка, которую ты играешь! Вообразил, что я не узнаю пьесы? Я понимаю, что ты делаешь, и уже сказала, что не подойду к пианино!
— Я тебе верю, — кивнул отец.
— Почему же ты пытаешься заставить меня изменить решение? Почему каждый раз, когда я тебя вижу, ты сидишь тут и барабанишь по клавишам?
Отец, казалось, искренне недоумевал.
— К тебе это не имеет никакого отношения. Просто... так я себя лучше чувствую.
— А меня от этого тошнит! Не понял еще? Ненавижу пианино! Ненавижу, когда приходится играть каждый день! И видеть не могу эту чертову штуку!
Не дожидаясь ответа, она повернулась, выхватила печенье у Джоны и вылетела за дверь.
Прошло часа два, прежде чем она отыскала Блейз в том же музыкальном магазине, где они были вчера, в паре кварталов от пирса. В первое посещение Ронни не знала, чего ожидать: подобные магазины казались устаревшими в век айподов и «Youtube», но Блейз заверила, что оно того стоит, и не преувеличила. Кроме дисков там были настоящие альбомы с виниловыми пластинками: тысячи альбомов, многие — коллекционные, включая ни разу не открытый экземпляр «Эбби-роуд», и пластинки на сорок пять оборотов, просто висевшие на стенах, с подписями знаменитостей вроде Элвиса Пресли, Боба Марли и Ричи Валенса. Ронни поразилась тому, что пластинки не заперты под замком. Они, должно быть, дорогие, но парень, который управлял магазином, выглядел так, словно навек остался в шестидесятых и знал всех музыкантов. Длинные седые волосы были стянуты в доходивший до талии хвост, а на носу сидели очочки, как у Джона Леннона. Сандалии, гавайская рубашка... И хотя Ронни он годился в дедушки, все же знал о музыке больше, чем любой из ее знакомых, и со знанием дела рассуждал о многих представителях андеграунда, которые были абсолютно Ронни неизвестны. Вдоль задней стенки были разложены наушники, чтобы покупатели могли прослушать альбомы и диски и записать музыку на айподы.
Заглянув в окно этим утром, она увидела Блейз, прижимавшую наушники к уху одной рукой и отбивавшую ритм по столу — другой.
Видимо, она вовсе не собиралась проводить день на пляже. Ронни глубоко вздохнула, прежде чем войти. Как бы ни паршиво это звучало, она считала, что Блейз вообще не должна пить, но все же надеялась, что та была настолько не в себе, что не помнила случившегося. А еще лучше, если бы она была настолько трезвой, чтобы понять: Ронни Маркус не интересует.
Шагнув в проход, где продавались диски, она сразу поняла, что Блейз ее ждет, потому что уменьшила громкость, хоть и не сняла наушники совсем, и обернулась. Ронни все же слышала музыку, что-то оглушительное и агрессивное, хотя не знала названия. Блейз собрала диски.
— Я думала, мы подруги, — начала она.
— Мы и есть подруги. И я искала тебя, потому что не хотела, чтобы ты не так поняла случившееся прошлой ночью.
Лицо Блейз было словно высечено изо льда.
— Это когда ты просила Маркуса погулять с тобой?
— Все было не так, — умоляюще пробормотала Ронни. — Я не просила его. И не понимала, в чем заключается его игра.
— Его игра? Его?
Блейз отшвырнула наушники.
— Я видела, как ты на него смотришь! И слышала, что ты сказала!
— Но я ничего не говорила! И не просила его погулять...
— Ты пыталась его поцеловать!
— О чем ты? Я ничего подобного не делала.
Блейз шагнула вперед:
— Он сам мне сказал!
— В таком случае он лжет! — отрезала Ронни, стараясь держаться спокойно. — С этим парнем явно что-то не так!
— Нет-нет... даже не начинай...
— Он лгал тебе. Я бы ни за что не стала его целовать. И он мне даже не нравится. Я и пошла с вами только потому, что ты настояла!
Блейз долго молчала. Ронни гадала, сумела ли достучаться до нее.
— Да ладно, — сказала наконец она тоном, не оставлявшим сомнения в значении слов. Она прошла мимо Ронни, толкнув ее, и направилась к двери. Ронни смотрела вслед, не понимая, обижена она или рассержена таким обращением, прежде чем решить, что, вероятно, тут присутствует и то и другое.
Вот тебе и попытка помириться!
Ронни не представляла, что делать дальше. Она не хотела идти на пляж, но и домой возвращаться не было ни малейшего желания. Машины у нее не было. И она никого здесь не знала. Это означало... что? Провести лето на скамейке, где она будет кормить голубей, как полубезумные старики в Центральном парке? В конце концов она даже будет давать им имена...
Она подошла к выходу, но остановилась, оглушенная воем сигнализации. С любопытством оглянулась, и только тогда поняла, что случилось. Из магазина был всего один выход.
Не успела она опомниться, как менеджер бросился к ней. Ронни не пыталась бежать, зная, что ни в чем не виновата. Когда менеджер попросил у нее сумку, Ронни спокойно ее протянула, посчитав, что произошла ошибка. И пребывала в этой уверенности, пока мужчина не вынул из сумки два диска и с полдюжины пластинок с автографами. Значит, Блейз специально поджидала ее. Именно эти диски она держала и, кроме того, успела снять пластинки со стен. Потрясенная, девушка с трудом сообразила, что Блейз все это задумала заранее.
Почти теряя сознание, она услышала, как менеджер предупреждает, что полиция уже едет.
Стив
Купив необходимые материалы, в основном клееную фанеру и гвозди, Стив и Джона все утро заколачивали нишу. Получилось не очень красиво, отец, наверное, умер бы от позора, но Стив считал, что сойдет. Коттедж рано или поздно снесут, поскольку без него земля будет стоить больше. Домик стоял в окружении трехэтажных особняков, и Стив был уверен, что соседи считали коттедж бельмом на глазу, обесценивавшим их собственность.
Стив забил гвоздь, повесил фотографию Ронни и Джона, которую забрал из алькова, и отступил, чтобы полюбоваться делом рук своих.
— Что ты думаешь? — спросил он.
Джона наморщил нос.
— Думаю, мы сделали уродливую фанерную перегородку и повесили на нее фотографию. И больше ты не сможешь играть на пианино.
— Знаю.
Джона склонил голову набок:
