Из одного дорожного дневника - Николай Лесков

По всей мельнице, до самого верха, проведена трубами вода и устроены краны на случай пожара, а от реки к мельнице прорыт канал, по которому к ней будут подходить суда, но канал этот еще не окончен. Вообще мельница прекрасная.

Завод стеариновых и сальных свеч и мыла, принадлежащий г. Ботте, недавно сгорел, но отстроен снова, и в полном ходу. Мыловаренным отделением заведует немец, а стеариновым поляки; на пильне, которая идет локомобилем, тоже поляки. Фабрика устроена, сколько я могу судить об этом деле, сообразно новейшим системам. Вырабатываемые здесь свечи так хороши, что в целом крае встречается беспрестанная подделка под фирму Ботте, и он теперь клеймит каждую свечку. Нет сомнения, что при огромном запросе на свечи и мыло фабрики Ботте и это не поможет, а вырабатывается здесь, как мне сказали, сальных свеч около 12000 пуд<ов>, стеариновых около 10000 пуд., а мыла около 14000 пудов в год. Сверх того, с этой фабрики отпускается олеин на фабрики суконные. Весь отпуск производится в Варшаву или каналом через Брест, или сухим путем, и перевозки обходятся весьма дорого.

Общественная еврейская больница на Каролине устроена и содержится пинским купечеством. В ней семь палат, где больные распределены по роду недугов. После московской Мариинской больницы, даже после менее блестящих столичных больниц пинская еврейская больница то же, что пинская еврейка в буром парике и ватном кринолине после обоворожительнейшей из дочерей нашей милой отчизны; но если ее сравнивать с уездными городскими больницами, то она будет относиться к ним гораздо выгоднее для своей репутации. Чистоты в ней нет, т. е. нет той чистоты, какую мы привыкли видеть в домах русских и малороссийских; но относительно опрятности здешнего населения, и особенно еврейского, которое г. Крашевский называет просто “brudni żydzi” (грязные евреи), больница еще весьма терпима. По крайней мере в ней хорошо то, что принимают всякого, не исключая и христиан, что лечат в ней внимательно и успешно и дают больному все, что ему нужно. Больничная аптека, сколько я понимаю, гораздо полнее всех аптек уездных городских больниц, которые я видел. Прислуга почтительная. Для людей с самыми ограниченными требованиями и еще с более ограниченными средствами, конечно, и это благодеяние. Но, собственно, досадно смотреть не на то, что больница грязна, а на то, что весьма образованным из здешних евреев эта грязь вовсе не кажется грязью и что, по их мнению, всему этому так надо быть. Странный народ с своею любовью к ватным халатам и к двойным окнам без замазки, к довольству и к неряшеству! Говоря о пинской еврейской больнице, нельзя не упомянуть о докторе Фишкине, умершем около года назад. Доктор Фишкин, еврей по происхождению и религии, был необыкновенно светлый и честный человек, пользовавшийся огромным уважением всего города. Он был известен не только как хороший врач, но и как бескорыстный врач. Целью всей его жизни было служить человечеству, забывая свои личные интересы. Он заявил мысль устройства в Пинске еврейской больницы для бедных, хлопотал о воплощении своей благородной идеи, был в ней врачом без всякой платы и умер, как чаще всего умирают добрые люди, т. е. о нем нигде и никто не кричал и не благовестил. Только здешние христиане, нередко позволяющие себе издеваться над бедными евреями, не позволили евреям превзойти себя в выражении видимых знаков признательности и проводили тело умершего еврея-бессребреника на его последнюю станцию.

Возле больницы устроен приют для бедных еврейских мальчиков. Их теперь всего до ста в этом приюте. Приют устроен очень известною здесь еврейкой Хайкой Аюрий, а содержится он на счет общественного пожертвования, по копейке серебром с каждой свечи, зажигаемой в шабаш в каждом еврейском доме.

Еще видел фортепианную фабрику г. Ошмянца. На этой фабрике в год делают до 20-ти роялей, очень хорошего тона. Они продаются от 300 р. до 350 рублей за каждый. Сверх того, г. Ошмянец делает церковные органы высокого достоинства. Недавно им сделан орган, проданный за три тысячи рублей серебром.

Вот что я, при помощи г. Киневича, видел в первый день моего пребывания в Пинске, — в том самом Пинске, о котором многие знают только потому, что в “Heck Europäisches Russland” крупно напечатано “Pinsker Sümpfe”,[34] а не будь этой благодетельной надписи, или не издай Русское географическое общество карты России, продающейся в Петербурге по 18-ти рублей серебром за экземпляр, еще меньше было бы людей, способных скоро попасть пальцем на место, где смешные немцы в карте России, продаваемой по 1 р. 50 к. за экземпляр, написали “Pinsker Sümpfe”. Господи, Боже мой! Только что отойдем, да поглядим, каково мы сидим, так и полезет в голову одна мысль за другою, и все они так одна с другою путаются, так одна за другую цепляются, что темна, темна становится вода в облацех небесных! Посмотришь на поляков, посмотришь на себя, сообразишь чванство мурмолок, косых воротов и цветных ластовиц; взглянешь в киченье широких лакированных поясов с эмблематическими пряжками, и хочется, крепко хочется спросить и тех, и других:

Какую же мысль собою вы отстояли?Посеяли какие семена?..

Зайдет у евреев трехдневный праздник — сидят три дня с черствым хлебом; не вздумает мудрый немец издать в опрятной папке “Europäisches Russland” — не достанут дешевле 18-ти рублей подробной карты родного края. А слова! Кто сговорит<ся> с нами?

На словах — соколиный полет.

Слово мысль обгоняет, друг другу выговорить не дадут, от нетерпения захлебываются патриотизмом, в азарт от славянства лезут… Проснись, Тарас Григорьевич! Скажи им еще раз своими честными устами:

Славяне! Славяне!Славных прадедов великихПравнуки погани.

После десятидневного пребывания в Пинске я уже затрудняюсь и писать о нем в моем дневнике. Не собирая никаких определенных сведений, а смотря на вещи глазами туриста, я беспрестанно развлекаюсь различными мелочами, стараясь из них извлечь такие разносторонние результаты, каких, может быть, из них вовсе и невозможно извлечь. Благодаря вниманию г. Киневича, я уже в первые дни моего пребывания в Пинске видел бόльшую часть тех достопримечательностей Пинска, на которые указывают история и народные предания. В последующие дни мне случилось познакомиться с священником приходской церкви, что на Леще, и он подарил мне несколько довольно интересных списков с документов, оставленных в его церкви отцами базилянами. Документы эти по преимуществу касаются различных тяжебных дел, весьма интересных для охарактеризования эпохи борьбы православного духовенства с униатами и духовенством католическим. Из одного такого списка видно, что монахи православного исповедания имели однажды весьма серьезную ссору с униатскими монахами ордена св. Василия; но кто из них остался победителем — неизвестно.

Церковь на Леще очень древняя; сначала она принадлежала православным, и у них была отобрана поляками и отдана униатам; потом у униатских монахов отобрана русскими и отдана православному духовенству. Редких вещей в ней, однако, нет, кроме резного изображения Спасителя, как говорят, чудотворного и пользующегося большим уважением в окрестности. В церкви есть книга, в которой издавна записываются чудеса, совершенные этим изображением; чудеса состоят в исцелениях и в даровании детей. Еще достойно внимания озерцо, принадлежащее этой церкви. В нем бывает такое обилие рыбы, что ее можно ловить просто руками. Несколько лет тому назад в нем была поймана рыба совершенно неизвестной породы; священник отослал редкий экземпляр к местному пинскому естествоведу для определения вида, а естествовед ее сварил и съел. В лесах около Пинска есть остатки развалин (как говорят) замка королевы Боны; но трудно поверить, чтобы сказания эти были сколько-нибудь справедливы. Видел я на дворе полиции старую чугунную пушку, найденную помещиком Эйсмонтом в болоте у с. Мисковичи. Говорят, что это шведская пушка, потерянная Карлом XII, но я не могу судить, какая она. На ней нет никаких других знаков, кроме тех, которые сделаны солдатами, избравшими ее местом своих бесед. Пинского городничего я не видал, но видел на полицейском дворе одного жеребца и одну корову; животные очень разлопались. Был в детском приюте, но, к крайнему сожалению, не застал дома панны Целины. Девочки все, числом, кажется, около пятидесяти, уже пообедали и сидели в классе. С ними занимались две молодые девушки. Видел двух последних сестер базилянок упраздненного костела: одна уже на ладан дышит, другая еще свежа, трудится, работает и живет в прошлом. В с. Охове замечателен алтарь, сделанный г-жею Скирмунд, весьма серьезною артисткою. Сверх всего этого, я видел еще замечательный униатский требник, в котором напечатан любопытный чин расстрижения священника.