Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили - Габриэль Маркес

Потом мы застигли своих сопровождающих врасплох просьбой показать оригинал Декларации независимости Чили, который много лет хранился в зале Совета министров и (как мы знали) был уничтожен при бомбардировке. Не признаваясь, что с ним случилось в действительности, они пообещали выхлопотать нам попозже специальное разрешение на съемку, а потом благополучно кормили обещаниями. По этой же причине нам не смогли сказать, где находится кабинет Диего Порталеса и музей, в котором хранились предметы, переданные в дар предыдущими президентами. Музей на самом деле погиб в огне. Та же участь скорее всего постигла бюсты всех президентов начиная с О'Хиггинса, хотя есть и другая версия, что хунта просто убрала всю галерею, чтобы не ставить туда бюст Сальвадора Альенде. В общем и целом, после экскурсии по дворцу создавалось впечатление, что целью всех переделок было стереть любые воспоминания об убитом президенте.

На второй день в Ла-Монеде прямо с одиннадцати утра в воздухе повисло напряжение, слышался быстрый топот армейских ботинок и лязг ружей. Наш сопровождающий неожиданно утратил обходительность и, грубо махнув рукой, велел выключать свет и камеру. Перед нами выросли двое сотрудников в штатском с явным намерением помешать нам продолжить съемку. Мы не понимали, что произошло, пока не увидели генерала Аугусто Пиночета собственной персоной, одутловатого и зеленоватого, шествующего к себе в кабинет в сопровождении адъютанта и двух гражданских. Он появился так внезапно, что мы не успели ничего предпринять, но при этом прошел так близко, что мы услышали брошенные на ходу слова:

— Женщинам верить нельзя.

Уго застыл, прилипнув пальцем к кнопке камеры, будто перед ним представала его собственная судьба. «Надо было задумать покушение, — поделился он с нами позже, — прошло бы как по маслу». И хотя работы у нас оставалось еще часа на три, ни у кого в тот день не хватило настроения продолжать.

Сумасшедший в ресторане

Закончив с Ла-Монедой, итальянцы немедленно и беспрепятственно покинули страну с остатками отснятого материала. В общей сложности у нас получилось тридцать две тысячи двести метров пленки, из которых, после шести месяцев монтажа в Мадриде, вышло четыре часа экранного времени для телеверсии и два часа для кино.

Несмотря на полное завершение изначально намеченной программы, Франки и я остались в Сантьяго еще на четыре дня — в надежде, что удастся поймать неуловимого Дженерал Электрика. Два дня подряд я каждые шесть часов приходил в кафетерий, который мне указали по телефону. Усаживался, располагался и начинал перечитывать свой томик «Потерянных следов», служивший мне талисманом в перелетах. В предпоследний день я наконец дождался — пришла двадцатилетняя девушка с ангельским личиком, в чопорной форме колледжа «Ла-Мезонетт», и назвала следующую явку — известный ресторан «Ше-Анри» на проспекте Порталес, куда мне надлежало явиться к шести вечера с номером «Эль Меркурио» и журналом комиксов.

Я приехал с небольшим опозданием — такси застряло в пробке, вызванной уличной демонстрацией, которую устроили участники мирного сопротивления диктатуре, выросшего на волне отчаянного поступка Себастьяна Асеведо в Консепсьоне. Полиция разгоняла демонстрантов водометами, но более двух сотен промокших до нитки протестующих, не сдаваясь, прижимались к стене и пели хором гимны любви. Все еще под впечатлением от этой возвышенной акции, я взгромоздился на барный табурет и принялся, как велела мне та студентка, читать передовицу «Эль Меркурио», дожидаясь, когда ко мне обратятся с вопросом: «Любите читать передовицы?» На это я отвечу, что да. Тогда меня спросят почему, и я скажу: «Потому что в них освещаются экономические проблемы, интересующие меня в силу профессии». После этого я выйду из ресторана, и у входа будет ждать автомобиль.

Когда я уже три раза прочитал передовицу вдоль, поперек и по диагонали, кто-то подошел сзади и ткнул меня локтем в спину со словами: «Вот он». Я оглянулся. Там стоял мужчина лет тридцати, с мясистыми плечами, устремивший взгляд куда-то в направлении уборной. Я подумал, что его тычок подразумевал знак для меня проследовать туда же, но не тронулся с места, поскольку не услышал пароль. Еще немного посозерцав дверь уборной, незнакомец пошел дальше, напоследок еще раз ткнув меня локтем. Тогда я посмотрел ему прямо в лицо. У него был похожий на цветную капусту нос, искусанные губы и рваные брови.

— Привет! — сказал он. — Как дела?

— Отлично.

Он уселся на соседний табурет и спросил панибратским тоном:

— Ты меня помнишь?

— Ну конечно, — подыграл я. — Разумеется, помню.

В таком духе мы перебрасывались фразами еще пару минут, причем я демонстративно утыкался в передовицу, чтобы он все-таки вспомнил про пароль и отзыв. Безрезультатно. Он сидел рядом и смотрел на меня.

— Славно, — сказал он. — Тогда, может, угостишь меня кофе?

— Конечно, приятель, с удовольствием.

Я заказал официанту два кофе, но он принес только одну чашку.

— Я же просил два. Один для этого сеньора.

— Да-да, — кивнул официант. — Принесу, чуть попозже.

— А почему не сейчас?

— Секундочку, все сделаю.

Но кофе он не принес. Самое странное, что мой собеседник и на это не обратил никакого внимания, и нелепость ситуации только усилила мое беспокойство. Незнакомец положил мне руку на плечо.

— По-моему, вы совсем меня не помните. Я как раз решил, что пора уходить.

— Честно признаться, нет, не помню.

Тогда он вытащил из бумажника пожелтевшую и потрепанную газетную вырезку и сунул ее мне под нос.

— Вот он я.

И я узнал. Бывший чемпион по боксу, довольно известный — причем не своими победами, а душевным расстройством. Я окончательно понял, что надо уносить ноги, пока еще не все на нас пялятся, и попросил счет.

— А мой кофе? — спохватился боксер.

— Еще с кем-нибудь выпьете. Я вам денег дам.

— Дались мне ваши подачки! Думаете, вырубили меня, теперь можно втаптывать в грязь? Не дождетесь!

На его возмущенные вопли стали оборачиваться посетители. Пришлось схватить его за мощное боксерское запястье и сжать железной хваткой дровосека, которую я, по счастью, унаследовал от отца.

— Сидите тихо, понятно? — глядя ему прямо в глаза, велел я. — Больше ни слова!

Мне повезло, он успокоился моментально, так же как и завелся. Поспешно расплатившись, я вышел в ледяную ночь и на первом же подвернувшемся такси поехал в гостиницу. На регистрационной стойке меня ждало срочное сообщение от Франки: «Твои чемоданы перенес в 727». Я понял сразу. Под «семьсот двадцать седьмым» скрывался на самом деле дом Клеменсии Изауры, а то, что Франки перевез туда мой багаж, в спешке покинув гостиницу, означало, что кольцо вокруг нас сомкнулось окончательно. Не задерживаясь, я поехал на перекладных к Клеменсии Изауре, которая, как всегда невозмутимо, смотрела по телевизору Хичкока.

«Тикай или ложись на дно»

Франки передал через Клеменсию Изауру вполне исчерпывающие разъяснения. Под вечер в гостиницу явились двое в штатском и стали спрашивать про нас. Переписали данные из регистрационной книги. Когда портье сообщил Франки об их визите, тот сделал вид, что ничего необычного в этом не усматривает — мало ли, может, так и должно быть при осадном положении. Не выказывая ни малейших признаков беспокойства, Франки выписал нас из гостиницы, попросил портье вызвать такси до международного аэропорта, пожал ему руку на прощание и оставил щедрые чаевые. Но портье оказался не промах. «Могу порекомендовать гостиницу, где вас ни за что не отыщут». Франки, разумеется, предпочел притвориться, что не понимает намека.

Клеменсия Изаура уже приготовила мне комнату для ночлега и отослала служанку и шофера, чтобы у стен не оказалось ушей, а у зеркал — глаз.

Дожидаясь меня, она приготовила великолепный ужин — свечи, изысканные вина, сонаты ее любимого Брамса. Потом был долгий разговор, состоявший из запоздалых сетований. Клеменсия Изаура огорчалась, что растратила свои годы на воспитание богатеньких детишек и игры в канасту с пустоголовыми матронами, а теперь остается только вязать носки под слезливые телесериалы. В свои семьдесят два она поняла, что истинное ее призвание — вооруженная борьба, конспирация, хождение по лезвию ножа. «Чем умереть в собственной постели от болезни почек, лучше пусть меня сразит свинец в уличной стычке с военщиной».

На следующее утро приехал Франки, сдав машину, которой мы пользовались до этого, и взяв напрокат другую. Он передал мне категоричное указание, прибывшее по трем разным каналам: «Тикай или ложись на дно». Последнее означало затаиться надолго, бросив всю работу, о чем и речи быть не могло. Франки придерживался того же мнения, поэтому купил два последних билета на вечерний рейс до Монтевидео.