Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда

Она не договорила, потому что Вацлав Кнедл внезапно поймал ее за запястье и притянул к себе, вынудив обогнуть стол и сесть к себе на колени.

— Должны быть чисты, — с издевкой договорил он и стянул косынку с ее головы. — Знаешь, как сильно я этого хотел?

И аккуратно дернув сколотый шпильками пучок, распустил ее волосы, вдохнув их запах хозяйственного мыла, которым чернавкам разрешено было совершать свой туалет

Склонив к себе ее голову, комиссар накрывает губами ее губы, а его рука ложится на ее колено и медленно ползет выше, задирая черную бумазейную ткань. Этот не тот неумелый поцелуй пятилетней давности, а властный поцелуй хозяина положения, который имеет полное право на свою собственность. На собственность, которой он не оставляет и единого шанса не подчиниться ему и вырваться.

Джин охватывает дикое чувство, будто она медленно распадается на клетки- квадраты, каждая из которых ощущает его по отдельности. Вацлава Кнедла слишком много — вокруг ее, под ней, на ней, и в ней — в ее губах и рте, который он терзает мучительно-долгим поцелуем. Он забирает ее в свой плен — сразу, мгновенно, без оружия, не дав малейшей возможности сопротивляться своему резкому напору.

И когда он наконец отрывается, Джина с трудом переводит дыхание, чувствуя себя на грани помешательства от двойственности происходящего. Она никогда не любила и не хотела его — эта вынужденная близость судорогой сводит скулы, противной дрожью отдается в кончиках пальцев, ощущающих текстуру его пиджака, на который в неестественном объятии ложатся ее руки. Но он мужчина, восхитительно сильный, вожделеющий ее мужчина, какого властного у нее не было ни разу в жизни и…

Да, давно. У нее не было мужчины давно.

Где-то на периферии сознания мелькают мысли о том, что стена пробита, но чтобы чудовища смогли выбраться, она должна, сыграв безоглядную, неземную страсть, до основания разрушить ее, тем самым открыв путь на волю себе…

Ведь это оказывается неожиданно так просто, просто и возбуждающе приятно — чуть раздвинуть бедра, позволив его руке скользнуть между ног, неотрывно глядя в его призрачные глаза и позволяя наслаждаться своей реакцией на его прикосновения.

— Ты изменилась, любовь моя, — хрипловато проговорил Вацлав ей на ухо, касаясь тяжелым подбородком ее виска. — Умело прячешься под маской смирения, но я знаю, что ни пестуньям, ни мне, ни даже моему дяде не сломать твою гордость. Ты не чернавка. Ты — королева. Даже в этом монашеском платке все равно несравненно прекрасна. Я знаю, чего ты хочешь. Но у тебя не получится сбежать отсюда — можешь даже не пытаться. Со мной, Джина. Теперь со мной.

Она подавила взметнувшееся внутри желание отпихнуть его и осыпать ругательствами и проклятиями. Несмотря на то, как в свою очередь сильно изменился он и как хорошо ее читает, он мужчина, просто влюбленный в нее мужчина, а значит, она сможет усыпить его бдительность. Или она не Джина Моранте!

— С тобой. С тобой, Вацлав, — повторила Джин, запрокинув к нему лицо, и мягко провела ладонью по его скуле.

Слишком близко, отвратительно близко и пугающе нежно… Вацлав крепко сжал ее руку и поднес дрожащие ледяные пальцы к своим твердым горячим губам.

Это прикосновение — самое откровенное, что она когда-либо испытывала с мужчиной. Даже если они были обнаженными, и он вошел в нее и двигался в ней, все равно это было не так бесстыдно, как один его призрачный взгляд, в котором можно было прочитать столько, что хватило б на несколько книжных томов.

Тем сильнее пробирающий до мурашек поцелуй, уже не такой жадный, а медленный, тягучий, к финалу становящийся все горячее и неистовее, забирающий всю ее энергию, подавляющий волю. Наверное, нечто подобное чувствует сосуд, из которого вампир выпивает всю кровь, хотя вообще-то вампир здесь она. Но теперь она знает, что чувствует жертва и эти ощущения отвратительны.

Джина просто не выдержит, если Вацлав продолжит — он выжрет всю ее, до смерти иссушит силой своей сумрачной преступной одержимости.

И словно в ответ на ее спотыкающиеся, неверные мысли где-то далеко, будто в параллельном мире раздается приятная мелодия. Это звонит с вороха бумаг, лежащих на столе, его сотовый телефон.

Вот только комиссар будто бы не слышит, покрывая поцелуями ее шею и расстегивая крючки на черном платье, чтобы спуститься ниже, к груди. К полному ужасу Джин, сотовый замолкает, но затем разражается трелью вновь. Оживает и стационарный телефон, что уже громче и пронзительнее. И когда ко всему этому присоединяется настойчивый стук в дверь кабинета со стороны улицы, Джина понимает, что спасена.

Вацлав с трудом отрывается от нее.

— Иди в свою комнату, — холодным господским голосом велит он, но у него зачарованный взгляд человека, только что побывавшего в иной, волшебной реальности и пока что не отошедшего от того, что он там увидел.

Джине не надо приказывать дважды. На ватных ногах она идет к двери, но, повинуясь какому-то быстрому импульсу, претворяет ее за собой неплотно, что позволяет ей услышать взволнованный голос поверенного Вацлава, которого он впустил в кабинет с веранды.

— Комиссар Кнедл, на лидера республики только что было совершено покушение! Снайпера поймали и уже начали допрашивать! Он молчит, но очевидно, что он из Лилейной Угрозы… Комиссар Пий требует вас немедленно!

Лилейная Угроза… Наверное, это название группировки, членам которой хватает духа сопротивляться людоедскому режиму Догмы. Группировки, в которой состояла прошлая служанка Кнедла. Та чернавка, которую расстреляли. Ах, как жаль, что их снайпер промахнулся, и дядюшка Пий остался в живых!

Она шла по темному коридору медленно. Очень медленно, ведя пальцами по золотистому индийскому орнаменту на стене.

Вацлав Кнедл впервые на ее памяти не ночует дома и при этом он взял с собой значительное количество охраняющих дом солдат, которых сейчас стягивают к верховному комиссару в опасение того, что покушение повторится…

Узор на стене закончился. Перед дверью своей каморки Джин остановилась, отняв руку от стены. Витающие в голове возбужденные обрывки мыслей легли в ровные четкие строчки.

Не раздумывая больше ни секунды, Джина резко развернулась и направилась в комнату Дороты Лесьяк, которая при ее появлении лениво приподнялась на кровати.

Но сонное выражение лица пампушки в мгновение ока сменилось испуганным.

— Чего тебе надо? Зачем сюда пришла? А ну, убирайся из моей комнаты прочь..

Массивная Дорота попыталась оттолкнуть Джину. Наивная… Она всего лишь человек, тогда как Джин…

Вампир.

И пусть подавленные вефриумом клыки поначалу не слушаются, не желая прорезываться, но затем она улавливает запах и ток живой человеческой крови и животная, вампирская природа берет свое.

Легко справившись с испуганной девушкой, Джина с наслаждением вонзает клыки в ее сонную артерию и пьет восхитительный нектар большими, вкусными глотками.

Несколько алых капель падает на белую сорочку Дороты, но, наверное, пампушка все-таки сможет потом отстирать. Хотя, ей-богу, лучше бы выкинула этот отвратный парус, на который смахивает ее ночная рубашка больше всего.

Опустошать мессалину в планы Джины не входит — с филигранной точностью она берет ровно столько крови Лесьяк, чтобы та, лишившись сознания, мягкой кучей осела на своей постели и не путалась под ногами.

Благословенная жидкость разливается по телу тысячью шипящих бордовых пузырьков, блаженно-восхитительным жаром насыщения и силой ее любимого волшебного дара, ее во весь голос закричавшей сверхспособности, словно проснувшейся от долгого сна.

Подойдя к зеркалу, Джин с наслаждением провела руками по неказистому черному платью и невзрачному серому фартуку. И они на глазах трансформировались в длинное коричневое платье, подпоясанное ремнем, напоминающий армейский, и шитый из той же ткани жакет до пола. В довершение образа на голове ее возникла коричневая шляпа с широкими полями.

Джина сдвинула шляпу на лицо и легонько улыбнулась своему отражению.