В открытое небо - Антонио Итурбе

Шиффле бормочет что-то похожее на молитву, но слова от напряжения путаются, прерываются. Мермоз планирует по кругу, пока не замечает ровное местечко среди двух вершин, и решает садиться там. Места для приземления достаточно, но вот поверхность неровная, это риск.

Ладно, там видно будет…

Земля приближается, самолет раскачивается в воздухе. Когда колеса касаются усыпанной камнями поверхности, начинается безумный бег по земле со страшной тряской. Шасси подвергаются небывалым нагрузкам, еще чуть-чуть – и отвалятся опоры, что крепятся к фюзеляжу. Но опоры все же выдерживают, и «Бреге» постепенно снижает скорость и останавливается.

– Отлично! – не может сдержать восторга Шиффле.

Мермоз саркастически улыбается. Отлично? Сразу видно, что Шиффле ничего не знает о пустыне.

Регламенты, да и здравый смысл в своих рекомендациях на этот счет звучат в унисон: летчик, потерпевший крушение, должен оставаться на месте аварии, ожидая помощи. Но когда ты терпишь аварию в далеко не дружелюбных местах, где обитают племена, с нетерпением ожидающие крушения самолета оккупационной армии, чтобы дать волю своей многовековой ненависти, сидеть и ждать возле разбитой машины – не слишком удачная мысль. У них нет при себе никаких припасов, к тому же сели они в сотне километров от лагеря. Слишком далеко, чтобы преодолеть это расстояние, не имея воды.

Невозможно предугадать, какое решение приведет к гибели, а какое сохранит им жизнь: остаться возле самолета или идти пешком. Не будучи уверен, Мермоз все же предпочитает действовать.

– Пошли, Шиффле.

– А ты хоть знаешь, куда идти?

Ориентироваться можно по солнцу, но неизвестно, как далеко отклонишься от маршрута. А если они начнут двигаться зигзагом, то сотня километров вырастет в несколько раз, но говорить об этом испуганному сапожнику он не собирается.

– Прямо на восток, не сворачивая.

И произносит это настолько уверенно, что Шиффле сразу, с какой-то фанатичной убежденностью, соглашается. Он так нуждается в вере, что, если бы ему сказали, что сейчас за ними явится карета, запряженная в упряжку белых скакунов, править которой будет златовласая красавица в купальном костюме, он бы и в это поверил.

– Пошли!

Жарко, больше сорока, хотя легкий ветерок приносит некоторое облегчение. Вот только ветерок коварен, ведь он еще и сушит. Путники выбирают тропинки, которые ведут в нужном направлении, но по горам. Можно было бы спуститься напрямую, однако на равнине они, как на ладони, станут готовой мишенью для враждебных племен, так что Мермоз предпочитает спуститься в той точке, которая будет на наименьшем от лагеря расстоянии.

В пустыне все резкое, экстремальное, в том числе и ночь: она, как чернильное пятно на промокашке, расползается быстро, и земля с поразительной скоростью остывает. Механик, уставший донельзя, усаживается на камни.

– На отдых один час, – говорит Мермоз.

– Что? А спать разве не будем? Да мы ж помрем от усталости!

– От усталости никто не умирает. А вот если организм израсходует свои запасы воды, тогда мы точно умрем – от жажды. И это будет довольно скоро: два, может, три дня. А идти еще далеко.

Он умеет ориентироваться по звездам, так что, когда выходит луна, они продолжают путь. Шиффле тяжело дышит, но жаловаться не смеет.

– Мермоз…

– Что?

– Хочу тебя кое о чем попросить. Если ты выберешься, а я здесь помру, я бы хотел, чтоб ты мне пообещал, что мои деньги за этот месяц отправят в Нант, родителям. А еще хорошо бы, чтоб ты сам к ним поехал и сказал, что я вспоминал о них, часто вспоминал. Им бы полегче стало.

– Черт возьми, Шиффле. Не каркай, а? Не думай, как помрешь, лучше думай, как спастись. И главное для этого – держать рот на замке, экономить силы и слюну.

– Ладно, но пообещай мне, что выполнишь.

– Идет, приятель, обещаю. А теперь умолкни и шагай.

Молчать и шагать – именно то, чем они заняты всю ночь. И еще два дня и две ночи. Уже не разговаривают. Не могут. Губы у них высохли и потрескались до крови, во рту тоже пересохло. Когда солнце стоит в зените, в самую жару, они останавливаются передохнуть. В последний ночной переход приходится останавливаться через каждые несколько шагов – ноги сводят судороги. Мермоз рад тому, что темно, потому что так он не видит ни страданий Шиффле, ни рыданий. Он раньше и не думал, что можно плакать без слез, когда влаги внутри тебя уже не осталось. Мермоз знает, что им не дойти, и принимает решение спуститься с гор в пустыню в надежде подойти как можно ближе к лагерю: вдруг, если повезет, они встретятся с каким-нибудь караваном. Спускаются с огромным трудом. Шиффле отстал, сопит позади. Он его поджидает, дает руку на самом трудном участке. Шиффле опирается на него, а у него и у самого сил совсем не осталось.

Восход солнца – настоящее испытание огнем – застает их уже посреди пустыни. Ходьба по песку требует вдвое больше усилий, да и температура здесь выше – за пятьдесят. Продвижение вперед замедляется, а минуты удлиняются, разжижаются от жары, как липкая жвачка. Еще одну ночь в пустыне пережить им уже не судьба.

Вскоре Мермоз слышит у себя за спиной шуршание песка. Шиффле валится на землю практически беззвучно. Он подходит к механику, силится что-то ему сказать, но не может: распухший язык заполнил собой рот. Шиффле потерял сознание, но оставить его он не может. С огромным трудом он взваливает бесчувственное тело на плечо и идет вперед. Тело весит тонны, он понимает, что в этом нет смысла, но все равно идет вперед. Если ему суждено погибнуть – пусть это будет на ходу. И