Догони свое время - Аркадий Макаров

Валёк скользнул бегунком молнии, и на столе появилась тёмного стекла бутылка совсем не нашего вида, а к бутылке скромно прислонилась пузатенькая банка с чёрной дробью икры, по всему видать, самодельного посола: банка ёмкая, но без опознавательных знаков.

Всё – честь по чести! А хлеб, масло, сыр, яйца мы и сами найдём!

Теперь моя тесноватая кухня приняла деловой, настоящий вид. Руки засуетились, яичница заскворчала, бутерброды отсвечивали маслянистой свинцовой дробью, намекая на свою деликатесную справу.

– Ты пошто меня ни о чём не спрашиваешь? Не интересуешься?.. – недоумевает друг.

А я нарочно тяну волынку:

– А чего спрашивать насухую! Вот сейчас водочка языки развяжет, ты и сам заговоришь.

Отвинчиваю у бутылке пробку. Разливаю по рюмкам – мать честная! В тёмной пахучей жидкости, у самого дна, ремённый шнурочек плавает. Что такое?

Валёк довольно улыбается, отвалившись на спинку стула, посматривает хитро: мол, вот как я тебя сделал!

Ну-ка, что за мерзость?

Рассматриваю бутылку. На бутылке иероглифы загадочные, а под иероглифами зелёная змейка примостилась… А-а, вспомнил! Читал где-то, что на востоке для усиления мужской потенции, водку на ползучих гадах настаивают, на тритонах разных…

– Ну что ж, – невозмутимо говорю другу, – попробовать можно, только у меня жена в отъезде…

– А мы с тобой чужих жён шерстить будем! Вот они все, в кармане! – и вытаскивает перехваченную резинкой объёмистую пачку денег. – Кого не купим – украдём!

– Ёшь твою корень! Вот это деньги! За такой кирпич зелёных мне полжизни без выходных горбатиться, пахать надо.

– А ты думаешь, я на северах не горбатился? И пахал, и сеял, и жал одновременно. Чукчанки всю мою силу взяли, мать-иху-так! Теперь вот этим делом, – показывает на змейку, – и лечусь.

– Да северянки вроде как ленивые на это дело.

– Э, не скажи! У чукчанок промеж ног всё то же, что и у Дуньки русской, только рыбой попахивает. Руку положишь – вроде тюленя поглаживаешь. – Валёк берёт рюмку, и, не чокаясь, опрокидывает в себя. – Наливай ещё!

Выпиваю и я. Водка густая, терпкая, сладковатая только.

– Ты как к чукчам-то попал? Вербовался вроде на Камчатку, на крабовую путину, насколько я помню?

– А-а, ты вот о чём? – лениво потягивается Валёк. Ему явно не хочется вспоминать об этом. – Ты бы лучше о чукчах порасспрашивал. Они народ забавный. Дети белого кита, или тюленя, как они говорят.

– О чукчах я анекдотов наслушался, ты лучше о вербовке расскажи. Задержался ты, брат, там надолго. Понравилось, кажись? За столько лет – ни слуху, ни духу. Я за твоё здоровье по церквам свечки ставил…

– За моё здоровье да и за твоё тоже, давай лучше выпьем, – Валёк подставил рюмку.

Выпили. У меня в голове после вчерашнего порядок стал восстанавливаться.

Хорошо сидим!

– А чего рассказывать? – Валёк подцепил пальцами прямо из сковороды яичный ошмёток и бросил в рот. Глотнул, почти не прожёвывая. – Чего рассказывать? Расскажу – всё равно не поверишь. Покидать бы тебе бочек на полста килограмм сельди по стеллажам – пупок развяжется. А я их на попа ставил в два яруса. А рядом бабы. Их на разделку рыбы в море брали. Голову и брюхо рыбине вспорют – и в бочки: грузись, сынок! Бывало, за смену нагрузишься, когда улов хороший, и – в каюту! Под тобой палуба ходуном ходит, вроде выпил чего. Ныряешь в койку – и забаюкался, как в качели детской. А бабы там, сучки эти, как звери. Нажрутся морских огурцов, трепангов, ну, знаешь, голотурий, которые все в колючках, как ерши для чистки бутылок, и начнут в каюты двери ломать. Мужиков им давай. А мужики с кадушками напестаются, какие из них потом грёбари? Ну, конечно, хороводили их, человек пять на одну. Ничего, справлялись, – хмыкнул, вспоминая, друг. – Полопатил я там одну путину, сошёл на берег. А на берегу – тоже бабы. Знают, мужику деньги ни к чему. Пристают, как у нас цыганки с гаданием, на шею вешаются: «Возьми меня! Возьми!», и другая так же: «Меня возьми!», да у мужика только пальцев много, а член один. Отобьёшься кое-как, и – в кабак. А там – то же самое. Не угадаешь, где очнёшься. В постели если, то хорошо, триппер вылечить можно. Но если в подворотне где-то – тогда всё! Кранты! Ни денег, ни документов. Ни дна, ни покрышки… – Валёк поиграл словами, упёрся взглядом в пустой угол кухни, помолчал, и, перехватив горло бутылки, не тратя времени на рюмку, отхлебнул прямо из горла.

Пока я делал ему бутерброд с икрой, крупной, зернистой, как чёрный жемчуг, Валёк вытер губы тыльной стороной ладони, закурил и брезгливо посмотрел на приготовленный мной деликатес:

– Убери с глаз! До смерти надоела эта погань. Пока с бичами по теплотрассам скитался, только ей и питались, хлеба нет, а рыбы с икрой сколько угодно по берегам навалено. Браконьеры, они как медведи-шатуны захоронки делают. А мы у них навроде санитаров. Соль, правда, всегда в дефиците была. А так выберешь бельдюгу, кижуча, или кету перезрелую, главное, чтоб пузцо ещё не лопалось. Рыба, она ведь как кремлёвское правительство, с головы гниёт. А головы нам к чему? Посмотришь, если под жабрами цвет розовый, смело вспарывай брюхо и в посуду подходящую сдаивай. Плёнку потом снял, присыпал сольцой. И минут через двадцать за ложку берись смело. Иногда, правда, понос прошибёт. Самоочищение организма, все яды вымываются, только воды побольше пей. А через день опять бери ложку… Ну, ты чего? – посмотрел он на меня. – Пей, да закусывай!

Я с изумлением уставился на старого товарища. Предполагал всё, но чтобы Валёк, герой моего детства и юности, в бомжи подался – это уже слишком. Характерный человек, крутой, такого сломить трудно. В детстве всяко было. Напрокудничаешь в школе – дружок, зная моего родителя, всю вину на себя брал. А в разное время вина была разная, и часто – не безобидная. Всякая вина…

7

Работал у нас киномехаником мужик один, дядя Саша, по прозвищу Богомол. Кличка эта к нему шла. Как потная рубаха к телу прилипла – не отдерёшь.

Какой-то остроум однажды как назвал его Богомолом, так и пошло. Маленькая головка на длинной шее, долговязый, худой, и весь он был в своём постоянном сером костюме, как сухая изломанная осиновая ветка. Богомол и богомол – ни дать, ни взять. Голос надтреснутый, скрипучий, вгонит кого угодно в тоску. Одно преимущество у него было – кино крутить.

Кино, кроме понедельника, шло каждый день. А деньги давались родителями раз в месяц и то не всегда.

Софи Лорен вкупе с Лолобриджидой начинали сниться нам в мальчишеских снах, потому мы стремились правдами и неправдами попасть на любой сеанс, где бы хоть чуточку приоткрывались женские ноги.

Мы уже входили в законный возраст – от материнской груди отпали, а к другой ещё не прилепились. Но чего-то уже хотелось в пятнадцать младенческих лет, хотя тогда наш возраст младенческим никак не казался.

С Богомолом нас связала одна страсть – картинки.

Выкрав, неведомо как попавшую в нашу районную библиотеку книгу, старинную книгу, «Мужчина и Женщина», мы с другом, сидя на бережку в упоении разглядывали соблазнительные женские детали, и не заметили, что картинки эти, стоя за нашими согнутыми в напряжении спинами, разглядывает с ещё большей страстью и Богомол.

– Мужики, давай, дашь-на-дашь меняться – прерывисто задышал Богомол. – Вы мне книгу, а я вас – на любой сеанс для взрослых.

Мы с другом переглянулись. Предложение соблазнительное. Книгу мы уже порядочно засалили глазами, залистали, но всё равно отдавать жалко. И в кино когда вздумается! – тоже заманчиво…

– Идёт, – сказал друг, подавая ладонь Богомолу.

– Идёт! – повторил я.

И вот мы в уютной кинобудке Богомола. Смотрим, затаясь, «Фан-Фан Тюльпан», разрешённый к просмотру только для взрослых.

Теперь нам никаких препон!

Киномеханик ленту крутит, а мы в окошко поглядываем, в кулаки похихикиваем.

Так вот и сдружились с Богомолом: за вином ему бегали, сами угощались, покуривали «Беломор». На десятку учились туза вытаскивать – картишками баловались.

В «очко» играли на сигареты, когда денег на вермут не было.

Жили – ничего себе. Иногда и друзей приводили.

Вроде маленького подросткового клуба кинобудка была. На улице «чичер» – дождь или метель, а в будке на втором этаже районного дома культуры, рядом с библиотекой, уютно, тепло. Культурно так, что домой приходили к полночи, а то и за полночь. Родителям говорили, что кружок у нас «юных киномехаников». А особенно одарённых будут рекомендовать в институт кинематографии, в Москву.

Помню, мать меня жалела. Бывало, откроет дверь, а я на пороге согнулся, лицо отвернул, чтобы в сторону дышать. Спешу сапоги снять – и в постель побыстрее нырнуть. Мать озабочена:

– Что же ты, сынок, себе покоя не даёшь? На часах уже полпервого ночи, а тебе завтра с утра в школу. Бросил бы ты эти занятия! Гляди, шатает всего!

А ты затаишь дыхание, и – шмыг на печку! Как в бездну провалишься.

Одноклассниц заманивали в свой кружок, но те понимающе хихикали, пугливо оглядывались по сторонам, и убегали.