Скрижали судьбы - Себастьян Барри

И тут позади него показался другой мужчина. Повезло же мне, что в таком уединенном месте оказался еще кто-то. К тому времени Джо Брэди уже сделал ко мне последний шаг и — так, будто бы желал этого превыше всего на свете — ухватил меня за цыплячью шею и потянул к себе. И тут я как-то поняла, совершенно ничего не понимая, что он копается у себя в штанах, чтобы выпустить наружу, что у него там было. Господи Боже, мне было всего шестнадцать, и хотя я знала про птичек и пчелок, больше я не знала ничего, кроме того, что иногда проходишь мимо парня и что-то вдруг в тебе подымается, но отчего — не знаешь. На том этапе своей жизни я была, наверное, самой невинной девушкой в Слайго, и даже сейчас я пишу и ясно помню, что сначала подумала, что он вытаскивает из карманов нож или пистолет, так как до того я видела, как именно оттуда вытаскивали оружие, из которого потом стреляли.

Будто бы в унисон с этой моей мыслью, человек, стоявший у Джо Брэди за спиной, и впрямь достал оружие, огромный, тяжеленный карабин и опустил его на затылок Джо Брэди таким движением, будто в руках у него был серп, которым он собирался срезать чертополох. И все это я увидела и запомнила, хоть и тонула тогда в ужасе. Джо Брэди с первого удара он не уложил, но тот упал на колени, я с отвращением и болью заметила, что между ног у него болтается разбухший пенис, и закрыла лицо руками.

Второй мужчина вновь размашисто ударил его своим карабином. Я тогда подумала: неужели у всех тут есть оружие, неужели мне суждено тут всегда его видеть? Джо Брэди теперь тихо лежал на полу. Я отняла руки от лица и поглядела на него, затем поглядела на того, кто стоял за ним. Это был тощий черноволосый парень.

— Эй ты, жива? — спросил он. — Это твой отец?

— Нет, это не мой отец, — ответила я, уже на пути к истерике. — Мой отец умер.

— Ясно, — сказал парень. — Не помнишь меня? Я тебя помню.

— Нет, — сказала я. — Не помню.

— Ну, — сказал он, — мы как-то встречались. Я уезжаю в Америку и зашел попрощаться со своим братом Вилли.

— Кто это? — тупо спросила я. — Что он тут делает?

— Да похоронен он тут. Не помнишь, что ли? Это ж ведь ты та девчонка, что привела к нему того чертова священника да и, наверное, солдат вместе с ним? Так вот, те солдаты нас забрали, кое-кого убили, а я чудом выбрался и сбежал домой.

— Я знаю, — сказала я. — Я тебя знаю.

И его имя всплыло у меня в голове, быть может, только потому, что отец однажды произнес его, когда читал газету в нашей маленькой гостиной, или это было тут, на кладбище?

— Ты Джон Лавелл. С островов.

— Джон Лавелл с Инишке. И я уезжаю отсюда, подальше от этой вонючей гнилой страны, с ее гребаной клятвой верности и покойниками, которых она предала.

Я так и уставилась на него. Ну и призрак мне явился.

— И раз уж я сделал доброе дело и спас тебя, — сказал он со злой отвагой в голосе, — доброе дело, которое ты-то для меня не сделала, так, может, скажешь мне, где могила моего брата, потому что я тут ходил туда-обратно и никак не сумел его отыскать.

— Я не знаю, не знаю, — ответила я. — Но… но в книге, наверное, записано, вон она, лежит на столе. А этот человек, что, умер?

— Не знаю, умер он или нет. Забавно, что это не твой отец, хотя я б его все равно прибил. Знаешь ведь, твоего отца приговорили к смерти за то, что он сделал. Или не он, а ты — за то, что солдат тогда привела. Но девчонок мы не убиваем.

— Думаю, вы и девчонок могли бы убивать, если б захотели. Как это — отца приговорили к смерти?

— Пока еще шла война, мы ему послали письмо, где объявили ему смертный приговор, — повезло ему, что после войны мы решили его не разыскивать.

— Повезло? — слова хлынули у меня изо рта потоком ярости. — Да он был самый невезучий человек во всей Ирландии! Он лежит в могиле на соседнем кладбище. Письмо ему послали? Разве вы не знали, как тяжко ему потом пришлось? Какая судьба его ждала? Я так и думала, что чего-то еще не знаю! Ты, ты, ты убил его! Ты убил его, Джон Лавелл!

Теперь этот Джон Лавелл умолк. Его выцветшее взволнованное лицо переменилось. Внезапно он заговорил очень ровно, даже вежливо. Почему-то, я до сих пор не могу осознать почему, я знала, что говорю неправду. И горжусь, что смогла понять это. Что бы там ни натворил этот юноша, отца моего он не убивал.

— Ну, — сказал он, — жаль, что твой отец умер. Да, мне жаль. Ты ведь знаешь, моих товарищей убили. Забрали их и расстреляли безо всякой жалости, ирландцы убили своих же ирландцев.

Внезапная перемена в нем была заразна, как простуда, и я ее подхватила.

— И мне тоже их жаль, — сказала я.

И отчего я вдруг почувствовала себя так глупо и неловко?

— Мне так жаль их всех. Я не приводила солдат. Даже и не думала. И наплевать мне, если ты думаешь, что я их привела. Мне наплевать даже, если ты меня пристрелишь. Я любила отца. А теперь и твои товарищи умерли, и отец мой умер. Я никому и слова не сказала, кроме священника, и по дороге даже никого не встретила. Неужели непонятно, что солдаты следили за вами? Думаете, вас никто не видел? У этого города есть глаза. Уж не волнуйся, этот город знает все секреты.

Он все глядел на меня своими глазами странного цвета подгнивших водорослей. В глазах у него были водоросли его острова. Кто знает, может, водоросли перекатывались во чревах их женщин, людей, вышедших из моря, словно те первые бахромчатые создания при сотворении мира, если верить тому, что пишут в книгах.

И тут взгляд его стал чище, он поглядел на меня, и я впервые увидала, что еще таилось в Джоне Лавелле — что-то вроде доброты. Сколько такой доброты война покрыла трупами и струпьями, я и не представляла.

— Покажешь мне могилу брата? — спросил он таким голосом, каким обычно говорят: «Я люблю тебя».

— Покажу, если найду.

Я взяла ту книгу и принялась просматривать записанные в ней имена. Там были прекрасные синие строчки, выведенные отцовским каллиграфическим почерком, рукой подлинного писца, хотя уж им он никогда не был. Я отыскала его под буквой «Л» — Вилли, Вилли Лавелл. Я запомнила нужные цифры и, будто бы я и была отцом, а не девчонкой шестнадцати лет, которую только что сбили с ног и чуть не изнасиловали, прошла мимо обмякшего тела Джо Брэди, мимо Джона Лавелла, пошла по кладбищенским улочкам и отвела Джона Лавелла к его брату, чтобы он мог с ним попрощаться.

Потом Джон Лавелл, наверное, уехал в Америку, потому что много времени прошло, прежде чем он снова дал о себе знать.

Джон Лавелл отправился в Америку, а я отправилась в место под названием кафе «Каир», которое было гораздо ближе.

Глава одиннадцатая

Джон Кейн пришел сегодня с невероятным заявлением. Сказал, что подснежники в этом году ранние. Вот уж от кого не ждешь рассказов про подснежники. Говорит, в дальнем саду, куда позволено заходить только сотрудникам лечебницы, он видел цветущий крокус. Он все это очень любезно рассказывал, стоя посередине комнаты со шваброй в руках. Вообще-то он зашел вымыть пол, рассказал мне про эти чудеса и ушел, так ничего и не помыв. Наверное, его отвлек этот внезапный приступ поэзии. Что вновь доказывает — мало кто всю жизнь держится своего характера, люди все время от себя отступают. Однако же он по-прежнему не знался с умывальником, и ширинка у него была расстегнута, как обычно. Однажды какой-нибудь зверек заметит его расстегнутую ширинку, залезет туда и станет там жить, будто ежик в манящем сыром ясеневом дупле.

Я пишу это все очень спокойно, хотя спокойной меня сейчас ну никак не назовешь. После обеда заходил доктор Грен, просидел час. Меня поразило его посеревшее лицо, и вдобавок он еще был в темном траурном костюме, потому что только что вернулся с похорон жены. Он называл ее Бет, наверное, это сокращение от Бетти, а это сокращение — от какого имени? Я даже не помню. Наверное, от Элизабет. Сказал, что на похоронах было сорок четыре человека, он их всех сосчитал. Я подумала, что на моих-то будет еще меньше, гораздо меньше, никого там не будет, если только доктор Грен не придет. Но какое это имеет значение. Горе было видно во всех его морщинках, и на месте сбритой бороды у него теперь была яркая красная сыпь, до которой он то и дело осторожно дотрагивался.

Я сказала, что в такой день на нас не стоило бы тратить время, но он ничего не ответил.

— Я тут внезапно нашел кое-какие дополнительные материалы, — сказал он. — Уж не знаю, помогут ли они нам, так как речь там идет о делах давно ушедших дней. Как говорится.

Кто это так говорит? Люди, с которыми он общается? Старики времен его молодости? Когда доктор Грен был молод? Наверное, в пятидесятых — шестидесятых годах прошлого века. Когда королева Елизавета была молодой, а Англия — старой.

— Это небольшой отчет, написанный много лет назад, — я даже не знаю, был ли он сделан здесь или попал сюда вместе с вами, когда вас перевели из Слайго. Тогда я хотя бы могу надеяться на то, что у них сохранился оригинал. Копия отчета в очень плохом состоянии, бледная машинопись под копирку, чего и следовало ожидать. Да и та нашлась не целиком.