Николай Романов — последний царь - Лев Жданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что эти слова не были простою угрозой, доказывав следующая «срочная телеграмма», которая была отправлен Протопоповым в Ставку на имя одного из наперсников царя, перед московскими съездами 8–9 декабря 1916 года[115]:
«Царская Ставка, Свиты генералу Воейкову
По соглашению с председателем Совета министров было признано необходимым мне просить генерала Мрозовского не разрешать целого ряда съездов, назначенных в Москве на 8-е и 9-е декабря и имевших целью объединить политическое боевое настроение в некоторых слоях столицы путём оглашения на съездах заранее заготовленных резких резолюций.
Съезды не были разрешены, и протесты на их запрещение от земств и городов, заслушанные в Совете министров, были оставлены Советом без удовлетворения. Как последствия неподчинения съездов объявленному распоряжению Мрозовского явились неизбежное введение на собрания чинов полиции и недопущение самовольных сборищ, а отсюда буря лжеобщественного негодования. Сегодня в думе предполагается внесение по этому делу ряда запросов, оглашение возмутительных резолюций, которые могут волновать элементы, пропитанные смутой, и переброситься далеко за Таврический дворец.
Готовится дерзновенный натиск на священные прерогативы монархической власти, попирая основные законы. Ввиду изложенного я признал необходимым, чтобы сегодняшнее заседание Государственной думы было закрытым для публики и печати.
…Я послал соответствующее требование Родзянко лично, но считаю своим долгом предусмотреть могущие произойти дальнейшие осложнения. Ввиду изложенного долгом совести почитаю просить вас доложить его величеству о том, что, в случае дальнейших осложнений, представляется необходимым высочайший указ о перерыве занятий Государственной думы, полагал бы до 1 февраля.
Ввиду исключительной остроты минуты очень прошу не отказать доложить это дело в порядке спешности. На успех твёрдых и спокойных мер в эту минуту верноподданнически надеюсь и верую в помощь Божью.
Протопопов».Конечно, Николай всегда готов был пойти навстречу мудрым политическим советам Протопопова, который в России решился разыграть герцога Альбу[116], чтобы оправдать свои слова о собственной непреклонности и жестокости…
Но налицо был ещё один, более жгучий вопрос: со всех сторон шли донесения о готовящемся народном волнении.
Как теперь выяснилось из секретной переписки бывшего министра с бывшей царицей, Алисой Гессенской, эти волнения были вызваны умышленно старою властью.
Россия могла «заключить сепаратный мир с врагами, если бы в столице вспыхнул мятеж»… И эту «благовидную» причину для чёрной измены общему делу старался создать предатель-министр всеми мерами: подвоз припасов умышленно нарушался, мародёрам дана была возможность грабить население…
Но всё-таки надо было вести игру осторожно, чтобы не выдать себя и перед страной, и перед… тем же Николаем.
Хотя он и понимал, что Вильгельм, враг России, не является «врагом Романовых», как стояло в письме, переданном царю Васильчиковой, как твердили ему все окружающие, но всё же заняться открыто провокацией было опасно.
Наконец, на очереди стоял и такой вопрос: ну, вспыхнет волнение… Начнём переговоры о мире с «нашими друзьями», с врагами России… Однако народ надо будет привести в покорность… Как это сделать?
И вот тут-то ставленник Распутина выявил себя во всю величину.
Когда стало известно, что всё рабочее население Петрограда готовится к выступлению, что Государственная дума решилась тоже резко поднять голос протеста, в Царском Селе было созвано особое совещание по этому жгучему вопросу.
Председательствовал сам государь.
В совещании участвовали князь Голицын, Воейков, Нилов, Протопопов и другие члены кабинета; приглашён был и Штюрмер.
На обсуждение был поставлен вопрос о необходимости дать некоторые уступки Государственной думе. Большинство участников совещания признавало, что начавшееся движение может захватить войска, почему следовало бы в целях успокоения Государственной думы согласиться на осуществление минимума тех свобод, которые возвещены манифестом 17 октября.
— Ну что ж, — сказал Николай. — Это, пожалуй, возможно.
Таким образом, вопрос, казалось, был предрешён. Мало того, был уже заготовлен и соответствующий акт, в котором, однако, не говорилось об ответственном министерстве, но предлагалось назначение в состав кабинета видных общественных деятелей из состава Государственного совета. Против этого, однако, восстал Протопопов:
— Ничего угрожающего в данном движении нет и быть не может, — заявил он. — Петроград мутят какие-нибудь двести — триста человек. Их необходимо уничтожить.
Протопопов настаивал на предоставлении в его распоряжение кредита в триста пятьдесят-четыреста тысяч рублей «для подавления революции в самом зародыше».
— У меня имеется верный план для борьбы с гидрой революции. Эта сумма необходима для того, чтобы петроградских городовых можно было обучить стрельбе из пулемётов. Тогда правительство может вполне спокойно покончить с движением. Кучка людей, желающих перемены, будет просто расстреляна из пулемётов, и таким путём всякая опасность минует.
Николай, почти уже согласившийся на подтверждение конституции 1905 года, неожиданно переменил своё решение и тут же заявил:
— Если вы убеждены в этом, то выполните свою программу.
Протопопову были отпущены триста пятьдесят тысяч рублей из десятимиллионного фонда.
Всем полицейским от имени Протопопова особым секретным циркуляром было объявлено, что за каждый день обстрела с крыш «уличной сволочи», как выражался диктатор, будет выдаваться по семьдесят пять рублей. В случае если они «продержатся» на крышах в течение недели, получат особое единовременное пособие в очень крупном размере, а семьям, в случае гибели городового, будет даваться пенсия в три с половиной тысячи рублей.
Высшим чинам полиции министры сулили золотые горы.
Наёмные палачи, «фараоны» и охранники по мере сил старались добросовестно выполнить работу… Тысячи трупов пали от предательских пуль, от залпов, которыми поливали народ пулемёты, спрятанные на чердаках и на колокольнях церквей…
Но расчёты распутинского ставленника не оправдались: народ победил…
Теперь надо вернуться к вдохновителю министра-палача — к Распутину, который ещё до переворота пал от пули заговорщиков из царской семьи, поддержанных, по слухам, и пресловутым В. Пуришкевичем[117]…
Вот что говорил о смерти своего покровителя сам Протопопов в беседе с тем же журналистом Я. Я. Наумовым:
— Это было не простое убийство — это итальянская мафия, в которой участвовали озлобленные люди, превратившие убийство в пытку. Распутина живьём топили в реке. Его ранили — я не знаю подлинно, как происходило дело во дворце Юсупова, а затем связанного по рукам и ногам, бившегося, в автомобиле везли через весь город, чтобы оросить в прорубь. Шарлотта Корде нанесла сразу свой удар[118] — это было политическое убийство. Здесь же какое-то мрачное дело мщения, какая-то мафия в полном смысле слова…
Как мы уже знаем, великий князь Дмитрий Павлович и Ф. Ф. Сумароков-Эльстон, обвиняемые в этом деле, были высланы из столицы.
Третий участник, В. Пуришкевич, поспешил удалиться сам «за пределы досягаемости», уехал в армию, на фронт где его не смели тронуть даже агенты Протопопова, где были бессильны даже приказы Николая.
Царь ограничился тем, что постарался оказать всякое внимание останкам «стойкого старца», неутомимого хлыста выразил полное сочувствие неутешному горю своей супруги, совершенно забывшей о том, что надо хотя бы соблюсти приличие перед взрослыми дочерьми.
Правда, Алиса пыталась мистическим образом оправдать своё отчаяние.
Она напоминала всем, что «духи» не раз при помощи различных медиумов вещали:
— Пока будет жив Григорий Ефимович, пока он вблизи царской семьи, династия обеспечена от всяких бед. А не станет его — и для царства, и для дома Романовых придут чёрные дни.
— Мы погибли теперь без Григория Ефимовича! — твердила истерически Алиса.
Хмурился и Николай. Он тоже не знал: верить ли спиритам и медиумам или не верить.
Царь слишком привык при жизни Григория Ефимыча делать самые важные шаги по указке этого пройдохи.
Доказательством могут служить, например, телеграммы, какие посылал в Царское Село Распутин из Сибири, когда уезжал туда на побывку домой.
Хотя эти документы приведены в книге бывшего инока Илиодора (Труфанова), заклятого врага Распутина, но слог телеграмм настолько близок к подлинному языку «старца», что внушает доверие к содержанию «рескриптов» чудодея-варнака, получившего право в своих писаниях величать «папой» и «мамой» императора и императрицу всероссийских.
