Путь Абая. Том 1 - Мухтар Ауэзов

Ошеломленные бокенши сразу смолкли.

Суюндика поддержал Сугир. Он был владельцем многочисленных табунов, самым крупным богачом среди бокенши.

— Мы не одни, у нас есть сородичи, есть народ, наконец, — заговорил он негромко. — Добьемся, чтобы нам вернули наше! Передадим все на суд народа!.. Но только не забывайтесь в неразумном порыве, не затевайте недоброго!

— Зачинщики ссоры головой ответят за последствия! Помните это! — резко заключил Суюндик.

В толпе всадников, надвигавшихся на жигитов от конских табунов, находился сам Кунанбай. Его длинный гнедой конь, вскидывая голову и потряхивая гривой, шел важным мерным шагом. Приблизясь, ага-султан отослал вооруженных всадников и с небольшой свитой в десять стариков подъехал к Суюндику и его жигитам.

Взгляд Кунанбая был суров и холоден. Высокомерный, самонадеянный, он всем своим видом, казалось, говорил: «Что вы можете сделать со мной?» Голова его была надменно закинута назад. Все аткаминеры-властители обычно держатся так, но Кунанбай был как-то особенно грозен. Суюндик хорошо знал, что это внешний прием, он и сам не раз прибегал к такому способу воздействия на людей, но сейчас вместе с окружающими он невольно поддался властной молчаливой силе Кунанбая.

Бокенши первые отдали салем. Кунанбай принял приветствие, едва пошевелив губами в ответ. Некоторое время длилось напряженное молчание. Потом заговорил Суюндик.

— Мирза, что это за верховые? — спросил он (все старейшины Тобыкты называли Кунанбая мирзой[42]).

— Так… хотели клеймить коней, пора отогнать их на зимние пастбища. Вот и собрались, — ответил Кунанбай.

Разговор оборвался. Жексен обернулся назад; передний караван кочевки уже перевалил через подъем хребта и приближался к ним.

— Мирза, вот едут наши аулы. Мы пришли на свои зимовья, но их заняли другие. Как же теперь быть? — обратился Жексен к Кунанбаю.

— А кто тебя просил перекочевывать сюда? — резко сказал тот. — Зачем ты кичливо рвался вперед, почему не спросил раньше? Твои аулы вернутся обратно! — повелительно закончил он.

— Но ведь сказано: «Власть правителя — над народом, власть народа — над землей…»

— Так, по-твоему, правитель должен переселиться на небо? Где сказано, что род Иргизбай не имеет права на зимовья в Чингизе?

— Разве вам так необходим Чингиз? И без него, мирза, у вас достаточно хорошей земли для зимовки, — возразил Суюндик, пытаясь начать переговоры.

Но Кунанбай перебил его.

— Э, бокенши! — начал он, как будто был на общеродовом сборе и сообщал свое решение всему народу. — Вы — наши старшие братья. Вы возмужали раньше и завладели всем обширным подножьем Чингиза. Иргизбай были малы числом и моложе вас. Вы не дали им ни клочка земли на всем Чингизе. Ты говоришь — «другие зимовья»? Разве это зимовья по сравнению с Чингизом? Теперь я стал на ноги, — сколько же мне терпеть еще? Долго ли сидеть обойденным? Иргизбаям тоже нужны удобные зимовья… Род Иргизбай вырос и окреп. Мы не чужие, мы сородичи ваши. Разве мы какие-нибудь пришельцы, что вы не хотите отдать нам землю, на которую мы имеем такое же право, как и вы?

Слова Кунанбая были одновременно и жалобой истца и приговором судьи.

— Так сколько же зимовий, мирза, ты решил отнять у бокенши? — спросил Суюндик. Ему хотелось выведать, как велики притязания Кунанбая.

— Бокенши уступят все зимовья в этой местности.

— А куда же нам деваться? — вышел из себя Жетпис, брат Жексена.

Кругом загудели голоса:

— Неужели бокенши изгнаны совсем?

— Что же, нам откочевать отсюда?

— Некому даже вступиться за нас!

Кунанбай быстро смирил их. Его единственный глаз впился в Суюндика, и, указывая плетью на шумевших, он властно крикнул:

— Уйми их!

Суюндик, пытаясь выгородить себя перед Кунанбаем, с упреком повернулся к жигитам:

— Я говорил вам — не поднимать шуму, бестолковые крикуны! Замолчите!

Все стихли.

— Бокенши, — заговорил опять Кунанбай, — неужели вы думаете, что если у вас берут зимовья, то оставят вас без земли? Если я беру, то беру не даром: вы получите земли взамен. Я даю вам зимовья тут же, в отрогах Чингиза: в горах — Талшокы, у подошвы— Караул. Поверните ваши аулы и направляйтесь туда, — вот мое решение!

В эту минуту с двух сторон появились верховые. С запада прискакали двое. Один из них был старший сын Суюндика.

— На нашем зимовье расположились братья мирзы — Жакип и Жортар. Что нам делать? — спросил он отца.

С востока подъехал жигит Сугира.

— На наших зимовьях разместились дяди мирзы — Мирзатай и Уркер. Как нам быть с кочевьями? Мы не можем разгружаться, не знаем, что делать, — сказал он.

С разных сторон по четыре, по пять человек подъезжали старшины аулов, лишившихся зимовий. Все были мрачны и озлоблены. Казалось, они привезли с собой все проклятья, весь гнев и возмущение своих сородичей.

Толпа бокенши продолжала увеличиваться. Но Кунанбай оставался невозмутимым. Суюндик понимал безвыходное положение своего народа. Он сам был унижен, уничтожен, сам растоптан Кунанбаем.

— Что делать? Что я могу сделать? Если бы еще нас обидел кто-нибудь чужой… — начал было он.

Но Жетпис не дал ему договорить:

— Нет больше справедливости! — вскрикнул он. В толпе опять зашумели:

— Некому вступиться за нас!

— Лучше бы выгнали совсем, чем так издеваться!

Из-за бугра показались еще две кучки верховых. В первой, числом около десяти, были все знатные аткаминеры рода Котибак во главе со старейшиной его— Байсалом. Они подъехали к Кунанбаю. Отдали салем и приветствовали его с самым сердечным видом:

— С новосельем, мирза!

— Дай бог удачи на долгие годы!

— Пусть новые места принесут и новое счастье!

Вслед за ними приблизилась вторая группа под предводительством старика Кулиншака. Он — старейшина рода Торгай, с ним пятеро его сыновей, прозванных «пятью удальцами», воинственных, ловких в бою на пиках. Подъехав к Кунанбаю вплотную, Кулиншак обратился к нему:

— Здравствуй, свет мой Кунанбай! Поздравляю тебя с новосельем!

Это открыло глаза всем бокенши: не в одиночку род Иргизбай совершает насилие над ними — злое дело Кунанбая поддерживают все старейшины родов Котибак, Торгай к Топай.

А Суюндик так надеялся на котибаков! «Байсал прямодушен, тверд, он-то, наверное, не примет участия в грабеже», — думал он. Неужели они договорились тайно? Может быть, они скрывают еще что-нибудь? Кто знает! Видно, Кунанбай сумел привлечь на свою сторону старейшин крупных родов. И этот приезд Байсала и Кулин-шака, эти поздравления — не простая случайность… Нужно было показать их дружбу перед всеми бокенши — и Кунанбай сам подстроил все заранее.

Так думал не только Суюндик: Жексену тоже все стало ясно. Он гневно вскричал:

— Боже мой, ведь это зимовье предков моих! Здесь, у подножия утеса, была пролита кровь одного из сыновей бокенши! Земля моя, кровью мужчины-сородича омытая!..

Его слова поразили всех. Суюндик неодобрительно пробормотал:

— Правду говорят: от горя теряют разум… К чему вспоминать это?..

Слова Жексена озадачили и Кунанбая, — он не ожидал, что кто-нибудь вспомнит о Кодаре. Но тотчас же, решив повернуть это в оправдание захвата земель, он грозно спросил Жексена:

— Что ты сказал? Ты, верно, впал в слабоумие от старости? «Достойного мужа», говоришь ты? Если он у вас храбрец,[43] кто же такие все вы, бокенши? Кодар не муж достойный, а негодяй, от которого отступился дух предков бокенши! Он отвергнут всем Тобыкты! Для того я отдал эти зимовья другим, чтобы стереть последние следы святотатца, изгнать из памяти людей и воспоминание о нем! Не болтай вздора!

Точно пощечина, прозвучали слова Кунанбая, словно камнем бросил он во всех бокенши. В один миг им открылась истинная цель убийства Кодара: захват их зимовий.

Даже Суюндик не выдержал:

— Боже мой, что слышу? О мудрый Божей! Никогда не забыть мне твоих слов! Правду ты сказал: «Не на Кодара накинули вы петлю, с божьей помощью она накинута на вас всех!» О безвинный отважный лев мой, за что ты погиб!.. Кодар мой!..

Словно комок застрял в его горле. Он обхватил шею своего коня и безмолвно склонился.

Жексен вдруг зарыдал:

— Уа, позор на лице моем! Проклятье голове моей! Собака я несчастная! Ой, родной мой! Родной мой Кодар!.. — И, ударив коня, он поскакал к зимовке Кодара.

Слова его были искрой, упавшей на сухую траву. Вся толпа бокенши с жалобным криком: «Ой, родной мой!»— поскакала за Жексеном. Со всеми мчался а Суюндик.

Байсал и Кунанбай вместе с окружавшими их остались одни на бугре. Кунанбай пожалел про себя: «Не надо бы говорить этого!», но он и виду не подал Байсалу, что раскаивается в своих словах. Он молча смотрел вслед скакавшим, обдумывая, как бы лучше объяснить эту внезапную вспышку возмущения…