Птички в клетках (сборник рассказов) - Виктор Притчетт

Затем было долгое молчание, и он слышал, как она дышит в трубку.

— Да, действительно, лучше где-нибудь еще, — сказала она. И прибавила: — У нас сложная проблема, вы правы.

А после этого обеда и следующего она сказала:

— Вообще бездна проблем. Я вас почти не знаю.

Так они проговорили все лето, и завсегдатаи ресторана чего только про них не рассказывали и диву давались, когда в октябре они перестали ходить. Хозяин слышал только, что оба дома они продали, правда, он и цену знал. Хозяин купил Сониного пса. Был еще фокс, говорил хозяин, но про того ничего не известно.

Фантазеры

Перевод В.Хартонова

— Мы сегодня при полном параде, — спускаясь в кухню от старой дамы, объявила мужу хозяйка. — Кольца с бриллиантами, изумрудное колье — все, что есть, надела. Я говорю: "Вы точно для гостей — при полном параде". — "Да, — говорит, — я жду Гарри". Как дитя малое. Не доверяю я этому типу. Нахальный и врун. И знаешь, что она сказала?

— Что? — спросил муж.

— Сегодня, говорит, четверг, миссис Лекс, сегодня врать буду я.

Февральский день клонился к вечеру. Наверху, в черном парике, с Бодлером в руках — еще отцова книга, — сидела в постели старая дама. Она упивалась чтением; огромные из-за очков глаза рыскали вдоль строк; выставив длинный нос и растянув длинную полоску рта, словно ощерившаяся на первый снежок волчица, она трепетно внюхивалась в слова.

За вас душой измаявшись в аду,Несчастные, люблю вас и жалею,—

вполголоса смаковала она. На постели вперемешку лежали французские и английские книги, газеты, забракованные детективы. День тянулся долго, и время от времени она посматривала на улицу; дождь всех разогнал. Только старый дрозд торчал на ветке платана за окном понуро и сиротливо.

— Опаздываешь, — нетерпеливо кутаясь в шаль, сняв очки и открыв крепкие заждавшиеся зубы, сказала старая дама, когда в четыре к дверям подошел Гарри. Ее расседланный нос глядел укоризненно. Принесенные для нее библиотечные книги Гарри сложил на столике у окна, рядом с постелью. Гарри был высок, краснолиц, в его глазах масляно стыло изумление человека, чудом не задохнувшегося в тесном костюме и от обилия новостей.

— Заходил постричься, — сказал он и из свалки вещей потянул плетеный стульчик. Старая дама нетерпеливо ждала, когда он сядет.

— Но не в том суть, — сказал он. Старая дама глубоко вздохнула и осклабилась голодной улыбкой.

— Не в том суть, — сказал он. — Произошла жуткая вещь, когда я шел из парикмахерской. — Старая дама ровно выдохнула и в счастливом изнеможении прильнула щекой к подушке.

— Я встретил своего двойника, — сказал Гарри.

Два года назад она попала в больницу, а до этого Гарри в погожие утра возил ее в коляске по набережной. Когда же ее забрали в больницу, он пошел работать буфетчиком в "Куинз-отель". Теперь она не вставала, и он носил ей книги. В ту пору, когда он еще вывозил ее на прогулку, он решался вставлять только "да, мисс Рэндл" или "в самом деле, мисс Рэндл?" в ее рассказы о городе, каким он был в годы ее детства, о семье, в которой, кроме нее, все поумирали, об отце, известном журналисте, причастном к событиям в Версале после войны 1914 года, очевидце ирландских беспорядков, о ее жизни с отцом в Лондоне. И в свою очередь Гарри рассказывал о себе. "Я родился в Эннискиллене, мэм". — "Это вроде бы пограничный город, Гарри?" — "Там живешь, как на вулкане, мэм. Мой отец сражался с англичанами". — "Очень глупо с его стороны", — говорила старая дама. "Конечно, глупо, — говорил Гарри. — Из-за него мы взлетели на воздух". — "Неужели англичане бросили бомбу?" — "Да нет, это была отцова бомба, самоделка, она и рванула в доме". — "Тебя не ранило, Гарри?" — "Я был у тетки. Потом ушел в море". — "Я знаю, ты говорил, причем корабль тоже взорвался". — "Нет, мэм, взорвался котел. Ливерпульской приписки был корабль, Грэнтам"". — "Два взрыва подряд? Что-то не верится, Гарри". — "Истинная правда, мэм. В нью-йоркском порту. А в Буэнос-Айресе я уволился — на этой посудине все было не слава богу". — "И определился на ту гасиенду. Хотя нет, сначала ты вроде бы работал в отеле?" — "И не в одном, мэм, это уже после американка взяла меня к себе на гасиенду". — "Смотреть за лошадьми?" — "Совершенно верно". — "Та самая американка, что верхом на лошади поднималась к себе в столовую?" — "Нет, мэм, она въезжала в дом и по мраморной лестнице поднималась в спальню". — "Невозможная вещь, Гарри. На муле — да, но не на лошади". — "Как раз это у нее получалось, мэм; другое дело — как свести лошадь вниз. Тут она звала меня и еще одного парня, индейца, мы и сводили, а это двадцать пять мраморных ступеней. Сама стоит наверху и покрикивает: "Не заденьте картины!"" — "На гасиенде, я полагаю, тоже не обошлось без взрыва, Гарри?" — "Нет, мэм, зато там порхали бабочки величиной с тарелку, с ног сбивали…"

— Гарри, — сказала однажды старая дама, — ты такой же выдумщик, как в свое время муж моей сестры.

Гарри с опаской взглянул на нее и обернулся посмотреть, кто есть поблизости на случай помочь.

— Все истинная правда, — торопливо и встревоженно сказал он.

— Бывает правда — и бывает истинная правда, — сказала старая дама. После этого случая ее и забрали в больницу.

— Значит, ты встретил своего двойника, Гарри, — сказала старая дама. — Встань-ка, я посмотрю.

Гарри встал.

— Тебе высоко подняли затылок, вся шея сизая. Знаешь, чей ты двойник, Гарри? Мужа моей сестры. Тоже вроде тебя в отеле работал.

— В самом деле? — сказал Гарри. — Ваша сестра была замужем?

— Я не перестаю об этом думать с тех пор, как ты устроился в "Куинз", — сказала старая дама. — Он был повыше тебя и пошире в плечах, блондин, а не как ты — шатен, и с очень белым лицом — лицом лондонского полуночника, а ноги носками врозь, как у тебя. Сядь, Гарри.

— Наверно, — сказал Гарри, знавший уже не одну версию этой истории, — наверно, он был управляющим?

— Управляющим! — воскликнула старая дама. — Слышал бы он тебя! Посол, архиепископ, премьер-министр — никак не меньше! Он и говорил, и выглядел соответственно — во всяком случае, мы его так воспринимали. Он был метрдотелем в ночном клубе.

Глядя перед собой немигающими глазами, она затихла.

— Нет, истинная правда, — перехватил инициативу Гарри. — Я уже шел из парикмахерской, а книги ваши забыл, пошел обратно, и, когда вернулся на перекресток, зажегся красный свет. На переходе собрался народ — и тут я вижу этого парня. Он стоял на той стороне, тоже переходил. Я на него смотрю — и он на меня смотрит. Копия друг друга! Словно перед зеркалом стою.

Старая дама покойно опустила голову на подушку, лицо ее осветилось улыбкой, и она взяла из коробки печенье.

— И точно так же одет? — лукаво спросила она.

— Если не считать шляпы, — сказал Гарри. — Моего роста. Уставился на меня. Мой нос, мои глаза — все мое. Дали зеленый свет, он сошел на мостовую, и я сошел, и оба глазеем друг на друга. А когда встретились на середине улицы, я больше не мог на него смотреть, отвел глаза. Обходим друг друга, а у меня с его стороны весь бок ледяной.

— Он не обернулся? Он-то тебя узнал?

— Нет, не обернулся. Я сам обернулся, когда мы разошлись, а его уже нет. Как растаял. Я дошел до тротуара и еще раз обернулся. Пропал!

— Затерялся в толпе.

— Не затерялся. Никакой толпы не было. С той стороны он один переходил. Если бы не шляпа — вылитый я.

Зрачки в его карих радужках встали торчком. С ним сыграли злую штуку, и он надулся, обида распирала его.

— Словно с айсбергом в океане разминулся. Или с привидением, — сказал Гарри.

— Привидение — подходящее слово для мужа Деб, — сказала старая дама. — Он три года прожил над нами, прежде чем мы увидели его. Обычно в четыре утра мы слышали его такси. Его не было ночью, нас — днем. Деб у себя в изостудии, я работала в папиной газете.

— Могли вообще не увидеться, — сказал Гарри. — Я целый год не видел ночного швейцара в "Куинз".

— Да лучше бы и вообще, — сказала старая дама.

— Если увиделись, то чисто случайно. Что-нибудь у вас случилось? — с невинным видом предположил Гарри. — Когда я работал на гасиенде, у той американки, что разъезжала в спальне на лошади…

— Да, случилось, — сказала старая дама, — и ты это знаешь, я рассказывала.

— Он не вынул затычку в раковине, — сказал Гарри.

— А кран закрыл плохо, — сказала старая дама. — Деб приходит вечером и слышит: с потолка льет на папин стол. Она подставила таз, все папины книги намокли. У нас была замечательная квартира, не то что эта. После папы остались очень красивые вещи. Я страшно рассердилась на Деб, когда вернулась. Сколько можно витать в облаках! "Чем допускать такой разгром, — говорю, — лучше бы отправила наверх хозяина". Пришлось самой звонить, а он глухой как тетерев, вроде вашего кока. Ну, того, что оглох после взрыва на твоем "Кэрнгорме", помнишь?