Советское детство - Федор Раззаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще одними красными днями в календаре были совместные походы в кинотеатр. Премьеры тогда были не часты, да нас и не на все водили. Поэтому любое посещение киношки сносило крышу напрочь. До сих пор помню потрясение после просмотра «Командира счастливой «Щуки»». После этого мы с месяц играли во дворе в подводников, построив из коробок и деревянных ящиков, украденных из овощного, лодку. Каждый боролся за право утонуть, как капитан, стоя на «мостике» с палочкой в зубах заместо папиросы…
Двор жил дальше, каждый день даря сюрпризы и открытия. Вспоминая сегодняшним умом этот уютный мир, невольно сравниваешь… Ах, как тогда он многим казался тесным, как докучал этот коллективный быт и власть «народного контроля». Так хотелось уединенности и личного мирка, куда не сунет нос никто. Ну вот, имеем…
Только опять же сегодняшним умом осознаешь, что никакой бы террорист с авоськой гексогена или педофил — тогда и слова-то такого никто не ведал — не прошел бы незамеченным. Да что там, мышь не проскочила бы. Все на виду и в курсе. Любовь и ненависть, дружба, зависть — все из одного котла. Помню, по району гулял местный юродивый, тихий даун Толик. Лет ему было под сорок, но разумом не старше нас. Любил играть с детьми, в кармане у него всегда были слипшиеся карамельки. Мы его использовали как дармовую силу для раскрутки карусели. Но стоило ему облапать в игре девчонку, мгновенно бабки гнали его со двора. Нам становилось даже жаль его, не понимали суть вопроса. Да вряд ли Толик понимал. Уходил, беззлобно улыбаясь…
Как и я сегодня улыбаюсь, вспоминая свой любимый двор…»
Еще одна история — от Алексея Дедушкина: «Рождественка — тихая улица в центре Москвы. Неглинный верх. Все мое детство связано с ней. Здесь я жил, ходил в школу, гулял с друзьями.… Каждый закоулок, каждый двор был нами обследован и изучен. Тверскую мы называли улицей Горького (или Пешков-стрит), Большую Дмитровку — Пушкинской улицей, Большую Никитскую — Герцена, а Рождественку — чаще именно Рождественкой, а не улицей Жданова. Почему, сам не знаю. Зато мы знали, как перелезть из Нижнего Кисельного (3-го Неглинного) переулка через двор по водосточной трубе в Звонарский (2-ой Неглинный) и с какой именно точки взрослые мужики наблюдают за всем происходящим в женском, 10-копеечном, отделении Сандуновских бань (но, что интересно, ни я, ни мои друзья, сами ни разу в подобном «эротическом сеансе» не участвовали… Странно — дети и подростки так любопытны…), и вообще знали все, как и положено любознательным и пытливым мальчишкам.
В 70-е годы ломали старые московские домики в Большом Кисельном переулке, чтобы построить ту убогую «архитектурную конструкцию», которая «украшает» ныне район. С интересом смотрели мы, как «каменная баба», прикрепленная к стреле крана, уничтожает строения, а по окончании «трудового рабочего дня» исследовали развалины. Особенно полюбился нам один подвал, проникнуть в который можно было под качающейся каменной плитой. Только в «зрелом возрасте» пришло понимание, что плита эта могла качнуться для тебя «в последний раз».
Моя первая школа (№ 240) находилась на территории Рождественского монастыря. В детские годы вся территория монастыря — «зеленка», как она называлась на мальчишеском жаргоне, находилась в нашем безраздельном владении — стены, башни, крыши зданий келий, купола церквей. Однажды нашли лаз в подземный ход — был ли это подземный ход или просто вход в подвал, нам так узнать и не удалось — нас засекли бдительные сотрудники конторы, располагавшейся в Рождественском соборе, и прогнали. А когда через несколько дней мы предприняли новую попытку проникнуть туда, то обнаружили, к своему разочарованию, что лаз уже заложен кирпичом. Не удалось нам стать юными диггерами.
В 7 классе мы увлеклись химическими опытами, а в качестве химической лаборатории выбрали юго-восточную башню монастыря. Через эту многострадальную башню прошел, наверное, весь ассортимент магазина химтоваров, который располагался на Никольской улице (тогда 25-летия Октября). Периодически над башней поднимались клубы то белого, то фиолетового, то зеленоватого дыма. И, что интересно, никто нам не мешал заниматься там «подрывными работами» — в худшем случае, какая-нибудь проходящая мимо бабуля начинала чистить «фулюганов».
Сейчас бы, полагаю, после первого подобного «химического опыта» вся московская служба ЧС с пожарными и специалистами по разминированию уже штурмом брала бы несчастную башню (должен оговорить отдельно, что при проведении нами вышеозначенных опытов ни одна башня не пострадала).
А еще было здорово, вооружившись пистонными лентами для игрушечных пистолетов и камнем, поджидать в темном и безлюдном Кисельном тупике припозднившуюся влюбленную парочку и радоваться произведенному эффекту, полученному от «сильного поступательного давления» камня на пистонную ленту. А лампы «дневного света», которые мы бросали плашмя на асфальт в аналогичной ситуации… Сейчас сам бы за это как следует «надрал уши», а тогда это было безумно весело.
Нашей главной спортивной площадкой был Цветной бульвар. Это было и футбольное поле, и хоккейная площадка (правда, без коньков и льда, но с клюшками и теннисным мячиком вместо шайбы), и велотрек (проехать «без рук» из конца в конец с разворотом). Какие жаркие футбольные баталии разворачивались на асфальтовом пятачке перед входом на бульвар со стороны Трубной площади. Воротами служили большие гранитные тумбы с каменными чашами. Играли резиновым мячом, зелено-черным, разрисованным под настоящий футбольный. Стоил такой мяч 70 копеек в «Детском мире», и срок его «жизни» был, как правило, недолог. Особенно если после сильного удара он вылетал за пределы «футбольного поля» через газон на мостовую под колеса машин. После футбольных баталий противоборствовавшие стороны шли пить сок или молочный коктейль в продуктовый магазин на углу Трубной площади и Петровского бульвара. Сейчас дом, в котором находился этот магазин, снесен, и на его месте красуется стилизованный под XIX век «новодел».
Сок наливали в граненые стаканы продавщицы-сатураторщицы. Предпочтение почти всегда отдавалось нами томатному и иногда — березовому. Для томатного сока рядом с сатуратором стоял стаканчик с солью, а из другого стакана с мутно-бурой водой торчали две-три чайные ложки. Стакан молочного коктейля, томатного или березового сока стоил 10 копеек.
Сейчас мой любимый бульвар огламурен и, не побоюсь этого слова, кастрирован. Деревья вырублены, уничтожена и замечательная сирень… «Город должен развиваться»… А в детстве мы собирали на бульваре шампиньоны (тогда мы еще не знали, что собирать грибы в мегаполисе нельзя), из желудей делали забавных человечков (справедливости ради, все, что осталось от Цветного — это несколько старых дубов — только их «развиватели города» и пожалели…)».
А вот что вспоминает другой автор из Интернета — Сергей Дроздов: «В ленинградских дворах 60-70-х годов росло наше поколение. Это было счастливое и непростое время. Все мы, пацаны, были уверены, что растем в самой лучшей стране на свете. И это — была искренняя вера.
Мне очень жаль нынешних мальчишек, которым уже с детства вдолбили, что они живут «в стране дураков», что все и вся в этой жизни продается, что «где хорошо, там и Родина!», а главная ценность в мире и мерило всего — это деньги, «бабки», «капуста», баксы», «еврики». Многие из них ведь так и проживут всю жизнь, уверенные в том, что цель ее — «делать деньги»!
К счастью, у нас были тогда идеалы. Не все они выдержали испытание временем, но очень многое — в душах сохранилось.
Наши семьи жили, конечно же, небогато, мягко говоря. Все проживали в коммуналках, с их «прелестями» и проблемами. Свободное время мы проводили во дворах: у дома или в школьных. Там были свои простые, суровые и справедливые законы.
Наши мальчишеские драки имели свои правила: «Лежачьих — не бьют!», «До первой крови!». Никто не стал бы бить ногами упавшего противника… Не было принято и налетать «шоблой» на одного.
Жадность, скопидомство, торгашеский дух — беспощадно высмеивались и откровенно презирались.
Даже в играх нельзя было ловчить или пытаться преждевременно «выйти» из них. «Вода-вода, неотвода, поросячая порода!!!» — скандировали тогда пытавшемуся выйти из игры «не по правилам».
Наказание тоже было простым и неотвратимым: «Синки — синки — синки! Тридцать три волосинки и стакан крови!». Была такая присказка для хитрецов. Это не значило, что ее надо понимать буквально, но сильно дернуть за чубчик тех, кто пытался уйти, не «отводив» своего «кона» — могли запросто.
Во дворах нас воспитывали в основном бабушки. Родители — весь день были на работе, а дедушки у большинства погибли на войне или во время ленинградской блокады.
И бабушки очень хорошо нас растили. Мы с малолетства были приучены первыми здороваться со всеми взрослыми обитателями двора, и жителями своего дома. Не поздороваться со взрослым — было серьезным проступком. Об этом могли сообщить (и сообщали) нашим бабушкам. Тогда уж они ругали и укоряли нас за это.