Убийство на Неглинной - Фридрих Незнанский

– Было, точно.

– Петрович, надо срочно узнать, кто там возглавляет дежурную бригаду, и дать им следующее задание. Эксперт-криминалист труп, конечно, запечатлел, пусть и лицо отчетливо снимет, даже если оно разбито. В квартире необходимо найти фотографию этого рыжего, желательно, конечно, из последних прижизненных. Можно и из паспорта. Понимаешь, какое дело? Если все это завязано в такой тесный клубок, я бы проверил все фотики на том Грише. И Рыжего, и фотороботы киллеров. Соседей бы порасспрашивал, тоже предъявил им картинки. Это – во-первых. А во-вторых, надо не просто зафиксировать смерть от… Скажи, чтоб все пробы с ходу отдали биологам и химикам на экспресс-анализ, так у нас уже к утру может быть достоверная картина. Слишком лихо сработано. Не верю я ни в какие наркотики. Хотя…

Гоголев тут же засел за телефон, через дежурного по городу узнал, какая бригада на выезде. Затем перезвонил к себе в угрозыск и выдал экстренное задание. Там, похоже, стали упрямиться, но Гоголев был непреклонен. Положив трубку, удовлетворенно заметил:

– Пусть побегают. Совсем разленились. Подай им, видишь ли, на блюдечке. В общем, все сделают. Ну, наливай, давай помянем этого Копперфилда, земля ему, дураку, пухом.

– Почему Копперфилд?

– Иван сказал, что фамилия самоубийцы Копер. Кстати, не из тамбовских. Да, клубочек, однако… Но теперь мне интересно, какое место здесь занимает Рафалович?

– Сдает помаленьку и тех и других? Ты это хотел сказать?

– Боюсь, другое, Александр Борисович. Выбрасывает лишних. Но так, что нам остается только удивляться. И пить с ним водку при случае.

– Ну наш-то случай, прямо скажем, не самый обычный!

– А я не про нас. Я – про теньденьсию! У вас, в Москве, что – иначе?

– Та же картина, и та же, ты прав, тенденция. Но у вас все равно лучше. У вас миноги продают!… Кстати, сожаление у старика звучало абсолютно искренне, слух меня не обманывает. И тем не менее это он торопит события. Зачем?

– Значит, мы где-то все-таки наступили на него. Или на того, кому и он служит. Но твоему Щербине, мне кажется, подкинули еще подарочек.

– Во-первых, не моему, а вашему. А во-вторых, я бы пока подождал приобщать это дело к делу об убийстве Михайлова. Доказательств-то пока никаких. А что мы с тобой тут себе думаем, к делу не пришьешь. Тухлый «висяк» – хуже не придумать…

КАЖДОМУ – СВОЕ УТРО

Непогода в Москву приходит, как правило, из Питера. Там начнется дождь – жди его через день-другой в столице. Вот и теперь навалилась холодрыга – хмурая, неуютная. А ведь только начался сентябрь. Что ж дальше-то будет?…

Вице– премьер российского правительства Михаил Нечаев ехал на Неглинную, где располагалась основная резиденция Центрального банка. Там в скором времени должен был состояться серьезный разговор с его председателем. Ну, не такой, скажем, чтобы беспокоиться за его исход, скорее очередная рабочая встреча, однако на душе у Михаила Гавриловича было сумрачно, будто по погоде. Тому было несколько причин: и первая, вот уж когда воистину и природа плачет, -пришедшая несколько дней назад из Питера трагическая весть об убийстве Васи Михайлова.

Василий, к которому Нечаев уже много лет испытывал самые лучшие дружеские чувства, был постоянным и верным участником грандиозной программы приватизации, разработанной и последовательно проводимой в жизнь Михаилом Гавриловичем, кстати, также не без активной помощи все того же Михайлова. Но каждый шаг этой программы, каждое очередное решение правительства вызывали все увеличивающееся сопротивление противников экономических реформ, а их хватало и в Совете Федерации, среди «красных» губернаторов, и в Госдуме, да и в самом правительстве, и даже в банках. Уж им-то, кажется, чего возражать, банкирам-то?… Им и карты в руки! Нет, те же политические игры. Да оно, в общем, и понятно: происхождение капитала и диктует свою политику.

В боксе, которым и Михаил, и Василий когда-то в юности занимались, любительским, естественно, всегда особенно ценилось умение держать удар. Так вот, Вася – и это видел Нечаев, и за это крепко ценил друга – умел держать удар. Даже в ситуациях невероятно трудных, как эта, последняя. Но кто ж мог предполагать, что противник, вместо честного боя, предпочтет запретный прием?… А если проще, внесет в экономическую политику в качестве решающего аргумента главный способ бандитских разборок. Поэтому в той трагедии, что случилась в Питере, Нечаев видел и свою вину. Правда, битвы без жертв не бывает, это известно, но как объяснить сей постулат близким этой жертвы? Да самому себе, наконец…

Другая причина скверного настроения имела тоже сугубо личный характер. Она заключалась в совершенно потрясающем, ничем не исправимом провинциальном мышлении дорогой его супруги Инессы Алексеевны. Как была инспектором дошкольных учреждений, так ею и осталась, несмотря на резко изменившиеся жизненные обстоятельства, быстрое возвышение мужа, иной образ жизни, быта, вообще все то новое, что принес переезд в Москву. Ее раздражали многочисленные приемы и презентации, на которых он, Нечаев, просто обязан присутствовать, ей не нравился определенный светский лоск, обретаемый мужем, ей всюду и постоянно чудились его измены, а по поводу поздних возвращений даже и мыслей других не было: «Ну конечно, я же видела по телевизору, как ты ел эту суку глазами!» или: «Но ты же не возражал, когда эта тварь лезла к тебе со своими развратными поцелуями!» Редкие совместные посещения некоторых относительно спокойных мероприятий все равно превращались для него в пытку – у жены тут же возникал хорошо известный всем психологам так называемый синдром жены советского президента, и Инессу несло. «Мы тут решили… мы посоветовались… но ведь это дураку ясно…» И тому подобное, от чего хотелось иной раз провалиться сквозь землю. Растерявшая прежних друзей, она не приобрела новых и, вероятно, страдала от одиночества. Но Михаил ничем не мог помочь ей, ибо обязан был бывать там, где ей не нравилось. Он уже не принадлежал себе, сохранение определенного имиджа требовало игры по общеизвестным правилам. Тебя никто особенно не уговаривал, но ты подписался и теперь играй по определенным правилам. Таков закон, и не тебе его менять…

Во все остальные причины возникшей душевной тяжести даже и углубляться не стоило. Среди них было и недавнее выступление президента в Государственной Думе, после которого осталось ощущение, что того постоянно и целенаправленно подставляет его же окружение. Эти деятели вкладывают в уста первого лица в государстве правильные в общем-то мысли, но придают им такой оттенок, что они кажутся абсурдными. Да, нет сомнений, надо амнистировать заграничные капиталы российских бизнесменов, чтоб они наконец начали работать на отечественную экономику. А что тут же было предложено? Обложить их налогом! Да тут впору самому государству приплатить, чтоб только вернуть миллиарды долларов в родную экономику! Смеются ж люди!

Вот об этом и пошел тогда резкий разговор у председателя правительства, во время которого Нечаев не сдержался и рубанул от души, что называется. За что получил жесткий «отлуп» от самого премьера, ибо были задеты его личные приоритеты, в частности нефтяные квоты на поставки за границу. Другие вице-премьеры знали эту «юношескую», первую, так сказать, любовь Виталия Сергеевича Михеева и без чрезвычайной нужды на рожон не перли. А Нечаев – попер. За что и схлопотал. А ведь премьер сам – впрочем, не исключено, что и по инициативе президента, тепло относившегося к новому «вице», – передал Нечаеву этот один из самых склочных участков экономики. В качестве дополнительной нагрузки. Так ведь знал же Михаил, чьи интересы задел! Уже на следующий день склоняли его имя как «великого борца» с нефтяной мафией. И опять ночные звонки «доброжелателей», пока советующих поумерить пыл и попытаться договориться. Пока. Сколько оно еще будет длиться?…

С переднего сиденья новенькой, специально для правительственных целей модернизированной «Волги» обернулся Геннадий Борисович, личный охранник вице-премьера.

– Будем заезжать во двор или паркуемся у ворот, Михаил Гаврилович?

Машина с Театрального проезда, без всяких правил, заворачивала на Неглинную. Шофер просто включил мигалку и коротко рявкнул сиреной, отчего несущиеся с Лубянской площади автомобили заметно вздрогнули и, как собаки, на миг присели, пропуская нахала.

– Заезжать не надо, – ответил Нечаев. – До совещания еще почти час.

– А чего ж тогда так рано? – недовольно спросил охранник.

– У меня есть одно небольшое дельце… Тут, рядом.

– Не нравятся мне эти незапланированные дела, – более резко заметил охранник, отворачиваясь. Он был старше Нечаева и иногда позволял себе делать замечания более суровым, чем следовало бы, тоном.

– А я тебя, Геннадий Борисович, вовсе и не заставляю ходить за мной следом. Посиди в машине.