История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти - Уильям Теккерей

В ответ Желтоплюш только захохотал; и хотя тетушка написала мистеру Эдварду Престону на редкость возмущенное письмо, в котором жаловалась на дерзость его слуг, сей достопочтенный джентльмен оставил ее письмо безо всякого внимания, лишь возвратил его, присовокупивши, что он просил бы впредь не беспокоить его столь назойливыми визитами. Ну и денек же у нас выдался, когда пришло это письмо! Прочитавши его, тетушка была безмерно разочарована и разгневана, ибо, когда Соломон, по обыкновению, подал ей это послание на серебряном чайном подносе, тетушка моя, увидав печать мистера Престона и имя его в углу конверта (что было принято среди лиц, занимавших государственные посты) - так вот, повторяю, увидав его имя и печать, тетушка воскликнула: "Ну, Мэри, кто был прав?" И тут же побилась с моей женушкой об заклад на шесть пенсов, что в конверте содержится приглашение на обед. Шесть пенсов она так и не отдала, хоть и проиграла, а только весь день бранила Мэри да твердила, что я жалкий трус, раз тотчас не отхлестал мистера Престона. Хорошенькие шутки, нечего сказать! В те поры меня за это просто бы повесили, как повесили человека, застрелившего мистера Персиваля.

А теперь я бы с радостью порассказал еще о своем опыте светской жизни, приобретенном благодаря упорству миссис Хоггарти; но надобно признать, что мне представлялось не так уж много случаев познакомиться с высшим светом и все они приходятся на короткие полгода, к тому же светское общество было уже подробно описано многими авторами романов, которых имена нет нужды здесь приводить, но которые, будучи тесно связаны с аристократией, - либо как члены благородных фамилий, либо как лакеи и прихлебатели оных, - знакомы с этим предметом, само собой разумеется, куда лучше, нежели скромный молодой служащий страховой компании.

Взять, к примеру, знаменитое посещение оперы, куда мы отправились с тетушкой по ее настоянию; здесь в особой зале, называемой фойе, после представления леди и джентльмены дожидаются своих экипажей (вообразите, кстати, каково выглядел наш щуплый Соломон с его огромной булавой среди всех этих ливрейных лакеев, столпившихся у дверей) - и в этом фойе, говорю я, миссис Хоггарти кинулась к старой графине Бум, которую я ей показал, и стала настойчиво напоминать ее милости об их родстве. Но графиня Бум помнила, если можно так выразиться, лишь то, что ей было угодно, а на сей раз сочла за благо начисто забыть о своих родственных связях с семейством Титмарш и Хоггарти. Она и не подумала нас признать, напротив того, назвала миссис Хоггарти "мерзкой женщиной" и стала громко подзывать полицейского.

Получив несколько таких щелчков, тетушка, по ее словам, постигла суетность и греховность высшего света и стала искать общества людей истинно серьезного направления мыслей. По ее словам, она приобрела несколько весьма ценных знакомств в анабаптистской церкви; и среди прочих неожиданно повстречала там своего знакомца по "Ястребиному Гнезду" мистера Граймса Уопшота. В те поры мы еще не знали о разговоре, который произошел у него с мистером Смизерсом, и Граймс, разумеется, не счел приличным посвящать нас во все обстоятельства дела; но хотя я не скрыл от миссис Хоггарти, что ее любимый проповедник был судим за подлог, она заявила, что, по ее мнению, это омерзительная клевета, а он заявил, что мы с Мэри пребываем в прискорбном неведении и что рано или поздно мы неминуемо скатимся в некую бездну, которая, похоже, была ему хорошо знакома. Следуя наставлениям и советам сего почтенного джентльмена, тетушка вскорости совсем перестала посещать церковь св. Панкратия, неукоснительно трижды в неделю слушала его проповеди, стала обращать на путь истинный пребывающих во мраке бедняков Блумсбери и Сент-Джайлса и шить пеленки для их младенцев. Однако же для миссис Сэм Титмарш, которой теперь уже, судя по некоторым признакам, пеленки тоже вскорости должны были понадобиться, она ничего такого не шила, предоставив Мэри, и моей матушке, и сестрицам в Сомерсетшире самим позаботиться обо всем, что требовалось для предстоящего события. Я, признаться, не поручусь, что она не возмущалась вслух нашими приготовлениями и не говорила, что надобно думать не об завтрашнем дне, а о спасении души. Так или иначе, преподобный Граймс Уопшот попивал у нас грог и обедал у нас куда чаще, нежели в свое время бедняга Гас.

Но мне было недосуг приглядеться к нему и к его поведению, потому что, признаться, в ту пору я оказался в весьма стесненных обстоятельствах и меня день ото дня все более тревожили и домашние и служебные мои дела.

Что касаемо первых, миссис Хоггарти дала мне пятьдесят фунтов, но из этих пятидесяти фунтов мне надобно было оплатить переезд из Сомерсетшира, перевозку всей тетушкиной мебели, ковры, окраску и оклейку обоями моего дома, коньяк и прочие крепкие напитки, которые употреблял преподобный Граймс и его приятели (ибо сей почтенный джентльмен заявил, что Росолио ему вредно), и, наконец, тысячи мелких счетов и расходов, неизбежных во всяком лондонском хозяйстве.

К тому же в это самое время, когда я испытывал столь острую нужду в деньгах, я получил счета от мадам Манталини, от господ Хоуэлла и Джеймса, от барона фон Штильца, а также от мистера Полониуса за оправу для бриллиантовой булавки. Все они, будто сговорясь, прислали счета на одной и той же неделе; и вообразите мое изумление, когда, принеся их миссис Хоггарти, я услышал от нее:

- Что ж, мой дорогой, ты получаешь весьма порядочное жалованье. Ежели тебе угодно заказывать платье и драгоценности в наилучших магазинах, изволь за них платить. И не надейся, что я стану потакать твоим сумасбродствам или дам тебе хотя бы шиллинг сверх того, что так щедро плачу за стол и квартиру!

Ну мог ли я рассказать Мэри в ее деликатном положении о таком поступке миссис Хоггарти! И самое печальное, что, как ни худо обстояли дела у меня дома, на службе они складывались еще того хуже.

Ушел не только Раундхэнд, теперь нашу контору покинул и Хаймор. Главным конторщиком стал Абеднего; и однажды в нашу контору явился его старик-отец и проведен был в кабинет директора. Вышел он оттуда, весь дрожа и, спускаясь с лестницы, бормотал что-то невнятное и бранился на чем свет стоит.

- Господа, - начал он, видно, желая обратиться ко всем нам, конторским, с речью. Как вдруг из кабинета выскочил мистер Брафф, умоляюще поглядел на старика, вскричал: "Обождите до субботы!" - и кое-как выпроводил его за дверь.

В субботу Абеднего-младший навсегда покинул нашу контору, и я сделался главным конторщиком с жалованьем четыреста фунтов в год. То была роковая неделя и для нашей Компании тоже. В понедельник, когда я пришел в должность, занял место за первой конторкой и первый, как мне теперь полагалось, раскрыл газету, мне сразу же бросилось в глаза следующее сообщение: "Страшный пожар на Хаундсдиче! Сгорела дотла сургучная фабрика мистера Мешаха и соседний с нею склад готового платья мистера Шадраха. На фабрике находилось на двадцать тысяч фунтов стерлингов лучшего голландского сургуча, который в мгновение ока был поглощен ненасытным пламенем. Уважаемый хозяин склада как раз только что заготовил сорок тысяч мундиров для кавалерии его высочества касика Пойесского".

Оба этих почтенных иудея, добрые знакомые Абеднего, были застрахованы в нашей Компании на всю сумму их нынешнего убытка. Виновником несчастья сочли подлого пьяницу ирландца, ночного сторожа, который опрокинул бутылку виски в складе мистера Шадраха и неосторожно зажег свечу в поисках пролитого напитка. Хозяева привели сторожа к нам в контору, и мы имели возможность убедиться собственными глазами, что даже и тогда он был еще вдребезги пьян.

И, словно этого было не довольно, в той же газете был некролог, извещавший о кончине олдермена Пэша, - зная его как гурмана, мы в веселую минуту называли его между собою Пэш-поешь; но в тот час нам было не до шуток. Он был застрахован у нас на пять тысяч фунтов. Тут я понял, как прав был Гас, когда говорил, что общества по страхованию жизни преуспевают первые год или два, а потом застрахованные начинают умирать, и тогда доходу получается куда меньше.

Эти два еврейских пожара оказались тяжелейшим из всех ударов, которые обрушились на нашу Компанию; ибо хотя хлопкопрядильные фабрики Уодингли, сгоревшие в 1822 году, стоили Компании восемьдесят тысяч фунтов, а фабрика патентованных спичек "Герострат", взлетевшая на воздух в том же году, еще четырнадцать тысяч фунтов, поговаривали, что Компания потеряла на этом куда менее, нежели предполагалось, и даже что Компания сама сожгла эти предприятия для собственной рекламы. Но об этих делах я не могу ничего утверждать с определенностию, так как отчеты тех лет через мои руки не проходили.

Вопреки ожиданиям всех наших джентльменов, которые сидели мрачные, как на похоронах, мистер Брафф подкатил к конторе в своей карете четверней с каким-то приятелем, смеясь и перебрасываясь шутками.