Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

Иван Гаврилович Барбович опустил шашку, на миг придержал коня, закусил губу, глядя на недвижное тело. Удивился, головой качнул. На красной валькирии – ремень с артиллерийской пряжкой. Непорядок!

Конский топот, конский храп. Кровавая лавина укатилась вдаль. Стих бой, слышно стало, как ковыль шумит, стрекочет в траве беззаботный кузнечик, как стонут недострелянные и недорубленные, пить просят да о смерти молят.

Курганы, бессмертные стражники, молчали на своем вечном посту.

Девушка захрипела, захлебываясь кровью, и поняла, что жива.

* * *

– В тот раз так и не померла, хоть и совсем рядом было, – спокойно заметила Ольга Вячеславовна Зотова. – И потом еще разок, под самую завязку, когда Антонова под Тамбовом кончали. Пока на фронте была, думала, война – дерьмо. А вот когда победим, в бане грязь смоем, сменим форму на цивильное, тогда и начнется всеобщее счастье, как и завещал товарищ Маркс. Не смейтесь, я ведь совсем девчонкой была, Надсона читала. «Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат, кто бы ты ни был, не падай душой…»

– Я не смеюсь, – качнул головой белогвардеец.

– Надсон – мелкобуржуазный упаднический поэт, – строго заметил красный командир. – А того, кто над вами посмеяться рискнет, я мигом урою.

– Не надо, товарищи. Я и сама ломать об колено привычна.

Бывший замкомэск поморщилась, привычным движением расстегнула кобуру. На стол упал красный табачный кисет с хитрым вышитым вензелем.

– Газетки не найдется? Только не «Правду», от нее горчит чего-то.

Обошлись «Известиями». Щелкнула бензиновая зажигалка, и по комнате пополз густой махорочный дым. Бывший офицер и его красный коллега честно попытались сдержать кашель. Ольга Вячеславовна поняла и прониклась.

– Извините, товарищи. Пообещала бы в дальнейшем курить только в здешнем нужнике, но не могу. Не работается без табака, хоть штыками коли. Я о чем сказать хотела? Кончилась война, получила я справку, приехала в Столицу, службу нашла, комнату мне в центре выделили, не поскупились. Вроде как полное счастье наступило. А уже через полгода я от этого счастья в психбольницу определилась. За что и почему, чур не расспрашивать. Хотите, в личном деле прочитайте, если очень любопытные. Такая вот у меня «Война и мир» почти по графу Толстому… Ладно, как я понимаю, это ваш «ремингтон»?

Бывший замкомкэск глубоко затянулась, пустила над столом несколько трепещущих колец дыма и неторопливо направилась к скучающей в углу пишущей машинке. Пригляделась, брезгливо ткнула пальцем.

– Хоть бы пыль вытирали, товарищи! Это же тонкий механизм, всего на свете боится. Тряпка имеется?

Белый офицер и красный командир, найдя совместными усилиями требуемое, благоразумно отступили к подоконнику. Поручик воровато оглянулся и открыл форточку.

– Знаешь, когда она кобуру расстегнула, я уже решил…

– Ага! – шепотом ответствовал красный. – Я тоже. Слушай, как она будет на машинке печатать? Ей бы станковый пулемет!

В ответ раздалась длинная очередь – заработал «ремингтон».

– Вы, товарищи, не беспокойтесь, – донеслось сквозь непрерывный стук. – Я в 1917-м курсы ремингтонистов с отличием закончила, а потом в госпиталях навыки восстанавливала, чтобы не забылись. Кстати, можете не шептать, слух у меня хороший, клопа на стене чую.

Поручик хотел напомнить, что есть еще язык жестов, но благополучно смолчал. «Ремингтон» тем временем выпустил еще несколько долгих очередей и, наконец, умолк.

– Полная боевая, – удовлетворенно заметила Зотова. – Чего печатать будем?

Молодые люди недоуменно переглянулись.

– А-а… Может, вначале чаю заварим? – нашелся красный командир. – Вы как к мяте относитесь?

* * *

Поручик был вполне согласен с красной валькирией – война, как ни крути, дерьмо. Но эта субстанция случается слишком часто, чтобы каждый раз брезгливо зажимать нос и отворачиваться в сторону. В мир без войн он не верил, чему примером была его собственная недлинная жизнь. Он родился во времена Боксерской, учился читать в Русско-Японскую, успел на Германскую и прошагал от звонка до звонка самую страшную, Гражданскую. Сначала на белой стороне, после на красной.

Впрочем, попав летом 1921-го в Туркестан, поручик с удивлением сообразил, что не чувствует себя «краснопузым». На его гимнастерке не было привычных погон, к нему обращались «товарищ», но армия оставалась армией, а Россия – Россией. Полвека назад Скобелев и Кауфман железом и кровью присоединили эти земли к Империи. Инородцы, воспользовавшись русской Смутой, посмели взбунтоваться, и он, офицер Русской армии, был готов вести бойцов в буденовках против слишком возомнивших о себе беков и курбаши. «Классовая борьба» и прочая вредная чушь остались далеко, в Европе, здесь же имелись только свои и чужие. Он не Голем в волчьей шкуре, а, как и прежде, служит Родине.

С бойцами поручик был ровен и требователен, с комиссарами вежлив, чекистов обходил стороной. От штабной работы отказывался, просился в строй, на рискованные операции всегда вызывался первым.

Храброго краскома ценили.

5-го сентября 1922 года банда курбаши Асадуллы, сотня всадников при двух пулеметах, была настигнута в кишлаке Кайнар, что в восьми верстах от маленького глинобитного Нарына. Поручик атаковал прямо с марша. После короткого боя басмачи бежали, но красный отряд, нагнав их, заставил вновь принять бой. Через два часа банда перестала существовать, немногие уцелевшие, бросив пулеметы и вьюки, скрылись в непроходимых песках. Труп Асадуллы нашли на окровавленном поле среди нескольких десятков джигитов, разделивших его судьбу.

Мертвых свалили в кучу и запретили хоронить, отрубленную голову курбаши кинули в кожаный курджум.

Обо всем этом поручик узнал только через две недели, очнувшись в Ташкентском госпитале. Операция прошла успешно, он выжил, но служить в армии бывшему скауту было уже не суждено. Перед демобилизацией вручили орден. Командарм долго жал руку и пытался подбодрить.

Пришлось начинать жить сначала.

2

– «Полно, Миша! Ты не сетуй!..» – задумчиво проговорил Виктор Вырыпаев, аккуратно перекладывая машинописную страницу.

– А? – Семен Тулак недоуменно моргнул, оторвавшись от изучения какой-то таблицы.

Каждый, взяв по папке с документами, устроился на привычном уже месте: Семен за столом, батальонный же на широком подоконнике. Технический работник Зотова отбыла, дабы, по ее собственному выражению, «провести рекогносцировку пешей по-конному». Переспрашивать и уточнять никто не отважился.

– «Полно, Миша! Ты не сетуй! Без хвоста твоя ведь жопа. Так тебе обиды нету в том, что было до потопа», – с чувством продекламировал альбинос. – Граф Алексей Константинович Толстой, «Послание к Лонгинову о дарвинисме». Там в некотором роде тоже про обезьян.

– Работай, работай, та-ва-рисч! – подбодрил его ротный. – У меня вообще про эти… кара… каротиноиды. Я не ругаюсь, тут так написано. И ничего, не жалуюсь. «Разведчик трудолюбив и настойчив».

– Всегда готов! – вздохнул Виктор, вновь углубляясь в чтение. Но поработать им не дали. Черный телефон, уже два дня, как молчавший, внезапно подал голос.

– Гриша Каннер, – уверенно заявил Вырыпаев, – не может он без нас.

Ротный с сомнением поглядел на аппарат, потянулся левой рукой.

– Техническая группа при Научпромотделе. Алло? Да, Тулак Семен Петрович, сотрудник. Кто?!

Вырыпаев спрятал листок в папку и медленно встал.

– Слушаю, товарищ Лунин. Так точно. Да… Так точно. Сейчас буду. Сенатский корпус, третий этаж, понял.

Трубка упала обратно на рычаг.

– Можешь не пересказывать, – батальонный хмыкнул. – Объявился страшный товарищ Лунин из Центральной контрольной комиссии. Сейчас тебя польют подливой и подадут ему на блюде.

Тулак шутки не принял. Поморщился словно от зубной боли, отодвинул документы, левая, здоровая, рука нырнула в ящик стола.

– Здесь где-то был ключ. Да, вот… Зря радуешься, гимназист. Лунин потребовал все документы по санаторию «Сеньгаозеро» – дело про красных амеб…

– …Однако у нас имеется противоположное указание, – подхватил Виктор. – Поскольку получили мы его от прямого и непосредственного начальства, то документы мы не отдадим, к товарищу Лунину пойдем вместе…

– …А папку я спрячу куда подальше. Жаль, сейф нам до сих пор не выделили.

И белый поручик, и красный командир не слишком любили общаться с руководством, тем более, с посторонним. Бывший офицер резонно опасался, что незнакомый Красный Скорпион может обратить на его скромную личность слишком пристальное внимание. Краском же заранее предвкушал встречу с раздувшим от важности «комсановником». Тяжелые шторы на окнах, серебряные подстаканники, услужливые холуйки. «Обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй». Когда же секретарь в приемной принялся выяснять, почему их двое, а не один, бывший «юкист» понял, что не ошибся.