Девочки Гарсиа - Хулия Альварес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем вечером мы допоздна перебирали свои недавние прегрешения в компании кузин.
– Единственное, что приходит на ум, – предположила Йойо, – что они вскрыли нашу почту.
– Может, наши отметки пришли? – высказала догадку Фифи.
– Или счет за телефон, – добавила Сэнди. Ее парень жил в Пало-Альто.
– По-моему, ужасно нечестно оставлять нас в подвешенном состоянии. – Голова Карлы была усеяна заколками и невидимками, словно к ней подключили провода для какого-то эксперимента. На Острове у нее пушились волосы, и она каждый вечер выпрямляла их, а потом закручивала в «трубочку», используя свою голову в качестве гигантской папильотки.
– Прислушайся к своей совести, – зловещим голосом произнесла Сэнди.
– Я прислушалась, прислушалась, – пошутила Фифи, – но проблема в том, что я не вижу ни одной причины для беспокойства, кроме того, что причин слишком много.
Остаток вечера мы провели, исповедуясь нашим хихикающим, чрезмерно опекаемым кузинам во всех шалостях, совершенных нами в доме храбрецов и стране свободы.
Почти пустой пакетик травки за шкафом ни разу не пришел нам в голову. У мами была горничная с Острова, жившая с нами в Штатах. Именно она, Примитива, и нашла нашу заначку. Сама Прими пользовалась похожими пакетиками, когда практиковала любительскую сантерию[40], изготавливая порошки и снадобья для избавления от прыщей и соперниц. Но зачем девочкам понадобился пакетик орегано у себя в спальне, было для нее un misterio[41], за решением которой она обратилась к своей хозяйке.
Позже из слов папи мы узнали, что перво-наперво мами рассердилась на то, что мы нарушили запрет есть в спальнях. (Орегано считался едой?) Но потом, когда она открыла пакетик, принюхалась, сунула в него палец, попробовала щепотку на вкус и заставила Примитиву сделать то же самое, обе пришли в ужас. Страшная и незаконная трава, о которой в последнее время так часто говорили в новостях! Мами была уверена в этом на все сто. Она до полусмерти боялась за нашу девственность, ведь мы достигли полового созревания в стране безнравственных и разнузданных американцев, но порок проник через другой ход, совсем неохраняемый.
Она немедленно связалась с нашим названым дядей Педро, психиатром, который вел практику в Джексон-Хайтс. К дяде Педро всегда обращались за советом, когда одна из нас, дочерей, попадала в неприятности. Он с уверенностью опознал в орегано травку, и мами пустилась во все тяжкие, напридумывав себе, чем еще мы занимались у нее за спиной. Спустя сорок восемь часов после обнаружения пакетика, когда ее самолет приземлился на Острове, мы все были наркоманками, падшими женщинами, ждущими незаконных младенцев от женатых любовников. Мами держалась лишь за крохотную надежду, что травку в доме оставил какой-нибудь рабочий или гость. Она прилетела, чтобы выяснить правду, оградив папи от этой новости и сердечного приступа, который, несомненно, убил бы его, узнай он о случившемся.
Поскольку нас застали врасплох, плана отступления мы не придумали. Сначала Карла сделала слабую попытку дискредитировать дядю Педро, поведав мами, что он всегда заканчивал наши сеансы долгими объятиями и похлопыванием по попе.
– Он распутник, – обвинила она дядю. – И потом, что святой Петр может знать о траве?
– О траве? – сердито нахмурилась мами. – Это марихуана.
Карла прикусила язык.
Не успели мы придумать стратегию получше, как Фифи удивила нас, признавшись, что пакетик принадлежит ей. Мы мгновенно сплотились вокруг виновницы.
– Это и мой пакетик тоже, – заявила Йойо.
– И мой, – подхватили Карла и Сэнди.
Мами переводила взгляд с одной из нас на другую, и каждый возглас «мой!» изобличал очередную испорченную дочь. У нее был трагичный вид Девы Марии перед преступными детьми.
– Вы все?.. – тихим потрясенным голосом проговорила она.
Фифи шагнула вперед.
– Говорю тебе, это я его туда положила, а они… – она показала на нас, – они тут совершенно ни при чем.
Строго говоря, она была права. Это был ее пакетик. Остальные из нас употребляли наркотики, только когда наши парни забивали косяк или на дружеской вечеринке все по очереди затягивались передаваемой по кругу сигаретой. И все-таки в том, что Фифи взяла всю вину на себя, было что-то неправильное, потому что до сей поры мы всегда разделяли друг с другом радости и горести, выпадавшие на нашу долю. Она горячо попросила у мами прощения и принялась убеждать ее, что сестры не должны быть наказаны вместе с ней. Как ни странно, мами согласилась. Впрочем, она попросила нас не рассказывать о случившемся папи, если мы не хотим провести в заточении на Острове всю жизнь. Не исключено, что в маминой душе назревала собственная маленькая революция и она не хотела доносить на своих девочек, тем самым привлекая внимание к себе.
В последнее время она начала расправлять крылья, записалась на взрослые курсы по недвижимости, международной экономике и деловому администрированию и стала мечтать о жизни вне семейного круга. На словах она по-прежнему поддерживала старые порядки, но подспудно поклевывала запретный плод.
В общем, она согласилась, чтобы три старшие дочери в конце лета вернулись в школу. Фифи был предоставлен выбор: либо провести год на Острове в доме тети Кармен, либо вернуться в Штаты, но не в прежнюю школу-пансион. В последнем случае ей предстояло жить дома с мами и папи и посещать местную католическую школу.
Фифи предпочла остаться, рассудив, что лучше уж стать одной из дюжины неусыпно опекаемых кузин, чем находиться дома, где мами и папи будут стоять у нее над душой, а Питер Пэн лапать за задницу.
– И потом, я хочу попробовать пожить тут. Может, мне понравится, – заявила Фифи, оправдывая перед нами свой выбор. Будучи младшей из четырех девочек, она не имела возможности привязаться к Острову до нашей внезапной вынужденной эмиграции, со времени которой прошло почти десять лет. – К тому же в Штатах я несчастлива.
– Господи, да ты в разгаре переходного возраста! – Карла уже выбрала своей специализацией психологию и часто давала нам бесплатные рекомендации. – Тебе положено быть несчастной и неприкаянной. Это указывает на твою нормальность и уравновешенность. Если останешься здесь, станет только хуже, это я тебе гарантирую!
– Может, и нет, а может, я вас всех удивлю, – ответила Фифи.
– К концу года ты полезешь на стену, – предостерегла ее Карла.
Мы взглянули на высокую каменную стену за бассейном. Одна из служанок развесила на ней свое нижнее белье. В чашке бюстгальтера слабо виднелась головка ящерицы, надсадно прочищавшей горло, как если бы она только что затянулась травкой и задерживала дыхание, пока дурман не окутал все маленькие клетки ее мозга.
К Рождеству мы с нетерпением ждем новостей об опальной Фифи. От мами мы узнаем, что наша сестра прекрасно приспособилась к островной жизни и учится стенографии и машинописи в профессионально-техническом училище фонда Форда. А еще она встречается со славным юношей.
Разумеется, это опасно для всех нас. Успешно репатриировав одну дочь, папи вполне может выдернуть оставшихся сестер из универа и отправить обратно. Не говоря уже о том, что мы в ужасе от такой перемены в бунтарке Фифи. Карла утверждает, что это шизофреническая реакция на травматическое культурное перемещение.
Едва сойдя с самолета, мы видим, что мами не преувеличивала. Фифи, приехавшая в аэропорт встретить нас, увешана звенящими браслетами. Каскад завитых кудрей очень изящно перехвачен сбоку большой золотой заколкой-пряжкой. Глаза младшей сестры с затемненными черной тушью ресницами выделяются, словно она слегка ошарашена своей удачей. И это Фифи, всегда заплетавшая волосы в две фирменные индейские косы, которые в жару зашпиливались, как у австрийской доярки. Фифи, принципиально не наносившая макияж и не наряжавшаяся. Теперь это женщина с фотографии «после» из журнальной рубрики «Невероятное преображение». Мами назвала новый имидж Фифи elegante[42], но мы подобрали бы другие эпитеты.
– Она превратилась в И. А. П., – бормочет Йойо, имея в виду
