Зиэль - О`Санчес

Вот тут уже ахнули в голос все присутствующие до единого! Его Величество дотерпел до середины танца и покинул бал. Её Величество осталась продолжать веселье, благодушно и безмятежно улыбаясь всем присутствующим, в то время как в душе ее боролись противоречивые чувства: в одной стороны очень даже хорошо, что муженек получил, наконец, по носу, а с другой стороны – как эта нахалка посмела при всех так обращаться с ее ненаглядным… Нет, пора ей в поместье, засиделась во фрейлинах! Замуж собралась – вот пусть и едет осваивать новый удел ее нового княжеского рода.

Я тоже там был, на балу. Но я ничего никому не сказал по этому поводу, только руками развел: воистину людишки самые забавные животные на свете, их надобно беречь.

Глава 4

Я не умею мечтать, просто не знаю, как это делается. Самому странно думать подобные слова: «не знаю, не умею», да ведь против правды не попрешь!

При этом я уверенно понимаю, что такое мечты. Что такое мечта? Это когда человек не имеет чего-то, но очень хочет обрести и представляет себе сбывшееся будущее, то есть, как его желание вдруг исполняется, принося ему радость. Бывают мечты пустые, вроде как о вечной молодости и красоте – им не суждено стать явью, и бывают мечты попроще: поесть вволю, увидеть море, освободиться от рабства, разбогатеть, доконать врага, влюбить в себя объект своей любви, выздороветь и так далее. Это-то я все хорошо знаю, наизусть знаю – я прочувствовать смысла мечты не могу! Мне стоит только головой тряхнуть – и я буду сыт любыми желаемыми лакомствами, стану предметом воздыханий самых красивых и горячих женщин мира, буду есть, пить, спать и плясать на золоте, если захочу… Но я не захочу. Я могу послать швыряльный нож или кинжал дальше всех и точнее всех, могу превратить цуцыря в жабу, а жабу в корешок хвоща. Я могу летать. Вечная молодость в человеческом облике всегда при мне, если есть на то моя воля, но я могу и состариться на некоторое время… Помню, довольно долго жил я в одном городище… далеко, по ту сторону океана… старейшиной жрецов среди отъявленных дикарей. Долго жил, пока, наконец, не утомился постоянными покушениями на мою жизнь со стороны нескольких поколений нетерпеливой жреческой молодежи – им, видите ли, мечталось расти, а я свет заслонял… Что ж… такова грустная изнанка бытия и обновления вечно юной природы… Я осознал и исчез оттуда, не споря, тихо, с виноватой улыбкой, с низким прощальным поклоном странника, уходящего в одиночество ночи, смиренно оставляющего им на потеху и поругание скромное свое наследство… Хотя, нет… это я из другой жизни так испарился, а там, в городище, вроде как я – на добрую память – вытоптал до последнего стебелька всю юную жреческую поросль… вместе с вождями и невежественной толпой… Забыл, надо будет проверить по памяти. Впрочем, и то, и другое пустяки, а главное – чтó я испытал, вернув себе телесную молодость! Ведь я очень бодрый был старикашка: жилистый, ясноглазый, с крепким здоровьем, здравомыслящий, острый на язык… Живи – не хочу! И вдруг!.. С глаз моих словно толстенный слой пыли убрали: все видят, каждую соринку и морщинку, издали и вблизи, уши мои отныне слышат как стрекоза чавкает, ноги мои чуть ли не сами по земле вприпрыжку пляшут, руки то к мечу тянутся, то к ближайшим женским прелестям! А дышать-то как славно, вкусно! Во всю грудь! С тех пор я решил для себя бесповоротно: сходство сходством, смирение смирением, но буду я отныне человеком крепким и молодым! Сие мне забавнее. Так вот о мечтах, продолжу. Все мои желания становятся явью или могут ею стать в любой удобный для меня миг, а несбыточных желаний я представить себе не могу. Ну не могу! Спотыкается на этом всемогущество мое. Но во всем остальном – бесперебойно мне служит. Прикажу – и ящерная корова с медведем будут плясать передо мною парный танец урожая! Объявлю новый закон природы – папоротник зацветет золотыми цветами. Нужды нет, что папоротники не умеют цвести – моею волей научатся! И когда-нибудь, для смеха, я их к этому склоню. Если я захочу погибнуть или умереть… я, наверное, и это сумею… Но я даже не хочу этого хотеть. Хватит с меня того, что я не в состоянии вспомнить вселенную, бывшую до меня. А может быть, попытаться помечтать о том, чтобы вспомнить это? Чушь какая. Это придется все последующее бытие на воспоминания пустить. Не хочу. Но – на заметку возьму: авось, при случае… О, где вы, где вы, мои мечты и грезы… – Ты чего, Горошек?

Почуял что-то коняга мой. Глазом коричневым добрым помаргивает, дескать, удила не прожевать, словами внятно не рассказать – сам уж догадывайся, на то и хозяин! Тревожное почуял. Оглянулся я окрест – мне и в мысли Горошковы забираться ни к чему, и так все понятно: демон Горы нас подстерегает по ходу движения.

Горошек мой любит равнины гораздо сильнее горных перевалов, а нагромождениям льда и валунов предпочитает имперские дороги и летние пастбища. Я его за это ничуть не осуждаю, ибо и мне самому развлекаться за столом и перед камином приятнее, чем всухомятку и в седле. Худо-бедно, а под размышления да воспоминания добрались мы с Горошком до подножия Безголовой; то есть, до цели моего путешествия сутки-двое осталось, а там и Морево… Но сегодня конец света по-прежнему за горами… за горой, и я буду жить и дышать так, словно бы этому миру ничего окончательного не угрожает… А жаль будет, если что… Но я же свою четверть битвы проведу! Я же не уклоняюсь! Почему именно четверть, а не половину, и не всю? Да – просто, вздумалось мне так. Чем половина – лучше четверти и хуже целого? Ничем! Здесь можно рассуждать в понятиях больше-меньше, а никак не в лучше-хуже, стало быть, выбором своим в пользу четверти я ни с какой стороны упрека не заслуживаю.

– Что скажешь по поводу мудрствований моих, пресветлый разумом святой отшельник Снег?..

Увы, нет рядом Снега, а с демоном Горы не больно-то порассуждаешь… У Горошка и то мозгов больше.

Демон Горы отзывается на имя Камихай, но бесполезны попытки смертных управлять демоном, имя его познав, ибо Камихай не имеет ни души, ни сердца, а только прожорливое брюхо и клыкастую пасть. Ну, голова есть, со слабыми зачатками разума, лапы есть, верхние и нижние, ибо демон всегда выходит к людям на задних лапах, причем, передние тут же становятся похожими на руки… А сам он имеет отчетливое сходство сразу с двумя горными обитателями – медведем и цуцырем. Изредка, если годы на урожай из человеков очень уж обильные, Камихай добавляет в себя и людские черты.

Цуцыри, как гораздо более слабые демоны в сравнении с Камихаем, редко шныряют в окрестностях Безголовой, а и горные медведи тоже здесь не водятся, потому что в этой местности Камихай главный охотник и победитель. Разве что изредка и по ошибке забежит с соседних пригорий косолапый… ненадолго. В драке связываться с демоном прибытку нет – ни медведю, ни человеку, ни демону помельче. Камихай может запросто сожрать взрослого медведя, не то что медведицу с медвежатами, я сам эти ошметки да огрызки видел, наоборот – ни разу ни у кого не получалось. Иногда я думаю, что неплохо бы стравить его в драке с тургуном, да все забываю, да все некогда… Тургун – теплолюбивый зверь, болотный да равнинный, в горах ему неповадливо будет… Нет, не получится из этого зрелища.