Автономия и ригидная личность - Дэвид Шапиро

БЕСПОКОЙСТВО, НАВЯЗЧИВЫЕ МЫСЛИ И РИТУАЛ

Не приходится сомневаться, что напряженная, целенаправленная деятельность и работа одержимо-навязчивых людей приводит к многим объективно ценным результатам. Конечно, иногда от их ригидности и чрезмерной добросовестности результат может страдать — например, слишком много редакторской правки для популярного фильма, — но, по крайней мере, вполне возможно, что результат окажется полезным. Однако есть некоторые разновидности навязчивых действий, в каком-то смысле, работы, где объективного результата вообще нет. Одержимость беспокойством и разными мыслями не имеет никаких объективных результатов. У навязчивого ритуального действия есть объективный результат, но он не имеет производственной ценности. Вместе с тем все это представляет собой преисполненную долга или добросовестную деятельность и мотивируется и формируется процессами и установками, похожими на общие установки, которые вообще вызывают навязчивые действия.

Наличие проблемы, неопределенности, случайности или ошибки серьезно налагает на добросовестного человека ответственность, побуждающую его с этим что-то сделать. Иными словами, осознание того, что что-то делается не так, как следует, или что-то оставлено без внимания, заставляет его вносить коррективы или проявлять предусмотрительность. Человек с исключительным чувством долга чувствует на себе такую ответственность при любой, даже при самой ничтожной возможности подобных событий. Он добросовестно ищет малейший шанс появления проблемы или неприятности и всегда больше думает о том, что уделяет ей слишком мало, а не слишком много внимания. Если возможность появления неприятности мала, он досконально проверяет эту ничтожную возможность, и исходя из нее продолжает заниматься поисками дальнейших возможностей. Каждый физический симптом может свидетельствовать о наличии раковой опухоли или сердечного приступа, каждая неудача в бизнесе может стать началом конца, каждый школьный экзамен — провалом, а каждый несданный экзамен вызывать тяжелые последствия. Короче говоря, такой человек всегда предполагает худшее.

К тому же человек, испытывающий такое — одержимое — беспокойство, не обязательно вносит коррективы или проявляет предусмотрительность, по крайней мере — в обычном смысле этого слова. Конечно, он может быть обеспокоен происходящим, например недавно проваленным экзаменом, когда постфактум ситуацию исправить уже невозможно. Но даже там, где вполне можно действовать, это не в его правилах. Мужчина, одержимый тревогой относительно возможной раковой опухоли, ни в коем случае не пойдет к врачу. Женщина, встревоженная возможной потерей работы («Они меня доконают! Я точно знаю!»), далеко не всегда готова заниматься поисками новой работы. В таких случаях побуждение к действию не совпадает с внешним напряженным беспокойством. Иными словами, беспокойство — это нечто вынужденное и чем-то вызванное, и обеспокоенный человек по-настоящему не убежден в необходимости действовать. Человек до конца не уверен в беде, которая вызывает у него беспокойство. Если бы он был уверен, то вел бы себя совсем иначе.

Он до конца не верит в возможность несчастья; но, обладая особой добросовестностью, не может совсем отбросить эту возможность или отнестись к ней легче. Он чувствует, что к этой возможности он должен отнестись серьезно, с достаточным вниманием или тревогой, и предполагать худшее. Любая другая установка кажется ему беззаботной и безответственной, своим безразличием зазывать к себе беду, по выражению одного человека, — значит «жить в раю для дураков». Отсюда и преувеличенное внимание к такому беспокойству, и эмоциональный, вынужденный стиль его выражения («Они меня доконают!», или «У меня несчастье!», или «Наверное, это рак!»). Это псевдодействия, ритуальная подмена реальных мер предосторожности в связи с возможным несчастьем; обеспокоенный человек должен постоянно себе напоминать о возможности такого несчастья, постоянно о нем думать и уделять ему почтительное и пристальное внимание.

Поскольку такое беспокойство фактически оказывается обязательным и вынужденным и не отражает ни подлинной оценки происходящего, ни уровня обеспокоенности им, то по своему качеству оно является формальным и ритуальным: например, оно все время повторяется.

Один мужчина находит у себя болячку в полости рта и говорит жене: «Наверное, она злокачественная! Как ты думаешь?» Та ему напоминает, что у него и раньше были похожие болячки, в которых с медицинской точки зрения не было ничего серьезного, и тогда мужчина чувствует себя лучше. Проходит полчаса, и он снова обращается к жене: «И все-таки это может быть рак! Как ты считаешь?» Он повторяет это много раз, забывает, вспоминает и снова воспроизводит ту же мысль в тех же словах.

Если такое понимание правильно, в одержимости беспокойством ригидная, преисполненная долга, навязчивая воля проявляется ничуть не меньше, чем в общем при навязчивой работе и целенаправленной деятельности. Я понимаю, что кажется странным считать проявление беспокойства преднамеренным и даже ригидно-обязательным. Более вероятно, что человек, одержимый беспокойством, в той мере, в которой он признает эту тенденцию, считает его расстройством, которое, будучи совершенно непреднамеренным, существует против его воли и вопреки его желанию успокоиться. Конечно, как тенденция это беспокойство несомненно является расстройством и отражением общей психологической картины, которую действительно никто не выбирал и не создавал. Но навязчивая личность не может пренебречь именно природой этого расстройства, чтобы думать о любой возможности беды или болезни, не испытывая мучительного чувства безответственности и безразличия. Несомненно, такое беспокойство может слишком подавлять, как бремя любого долга. Но деспотичное переживание беспокойства, как нагрузка и напряжение, присущие навязчиво вынуждаемой работе (compulsively driven work), само является воздействием обязывающей и принуждающей воли. Испытывая это воздействие, человек заставляет себя снова и снова представлять худшее, не пытаясь от него уклониться, а перебирать до изнеможения все возможные варианты. По существу, можно сказать, что беспокойство одних людей может быть столь же вынужденным (driven) и обязательным, как работа других.

В одном важном аспекте, который прямо влияет на субъективное ощущение человеком беспокойства, оно отличается даже от безжалостно вынужденной работы. В случае работы навязчивое добросовестное ущемление и подавление себя в конечном счете служит продуктивной деятельности и в какой-то мере оправдывается ею. В дальнейшем такая тяжкая ответственность за окончание работы в той или иной мере растворяется под воздействием подлинного интереса к работе или по ее завершении. С другой стороны, в случае беспокойства цель и конечный результат такого принуждения по существу заключаются именно в том, чтобы вызвать состояние страдания у самого обеспокоенного человека.

Другое ощущение навязчивости (или одержимости), тесно связанное с беспокойством, но встречающееся реже, — это навязчивое мышление. Например, у некоторых людей, находящихся на большой высоте, иногда возникает навязчивая мысль о том, чтобы спрыгнуть вниз, вызывающая у них сильный дискомфорт, а иногда вселяющая ужас. Такие мысли не только периодически повторяются, зачастую под воздействием самых обычных обстоятельств, но и, однажды появившись, уже не могут исчезнуть и должны постоянно возвращаться. Например, они могут включать в себя мысли о потере самоконтроля