Прорыв из Сталинграда - Лео Кесслер

— Благодарю вас, рейхсфюрер!

— Ну что ж, я больше вас не задерживаю. Главное сейчас — это скорость. Но вы должны обязательно немедленно информировать меня о развитии событий на Сталинградском фронте. Желаю удачи вам и всем вашим бравым парням.

Берта подняла глаза от своей пишущей машинки и с любовью посмотрела на Гиммлера.

— Как же здорово ты провел весь этот разговор, Генрих, — проворковала она. — Ты был таким уверенным и ничем не продемонстрировал, как сильно ты беспокоишься по поводу всего этого дела, связанного с «Вотаном».

Рейхсфюрер СС придал своему лицо особое «военно-государственное» выражение, которое ежедневно тренировал перед зеркалом в ванной, и посмотрел на Берту:

— Когда ты находишься на вершине власти, то не имеешь права демонстрировать свои эмоции, дорогая. Это может быть принято за слабость. А командующий, который посылает своих людей в бой и, возможно, насмерть, не должен показывать свою слабость.

Берта чуть-чуть надула губки.

— Но ты все-таки ведь будешь время от времени демонстрировать небольшую слабость — передо мной, мой миленький? — и она потянулась к его ширинке.

Гиммлер отпрянул от нее, точно боялся быть ужаленным.

— Сейчас совершенно нет времени для подобных вещей, Берта! — твердо проговорил он. — Меня ждут неотложные государственные дела исключительной важности. Я должен беречь для них всю свою энергию.

— Ну конечно, ну конечно, — с готовностью закивала секретарша и вновь склонилась над машинкой. Мгновение спустя она стала печатать ответ на письмо одного эсэсовца, который пожаловался Гиммлеру, что находится на русском фронте без перерывов еще с 1941 года и что за это время жена родила двух детей, отцом которых он не является.

«Рейхсфюрер поручил мне сообщить вам, что ваша супруга занимается важной работой в интересах фронта и что ее не следует считать "грязной маленькой шлюхой", трусики которой следует "держать в холодильнике", поскольку они являются "такими горячими" (как вы об этом пишете). Стране требуются новые люди для того, чтобы восполнить потери, понесенные на фронте. Очевидно, что ваша супруга делает все от нее зависящее для того, чтобы способствовать решению этой важнейшей задачи. Ввиду этого…»

Больдт вошел в помещение, где уже собрались готовые к вылету пилоты, рядом с которыми находились все их любимые талисманы — плюшевые мишки, заячьи лапки, женские трусики и все остальные причиндалы, без которых они никогда не поднимались в воздух, — и рявкнул:

— Тишина в борделе! Кончай дрочить — пора служить!

Барон Карст прихлопнул своим кавалерийским стеком по голенищу своего начищенного сапога и воскликнул:

— Нам предстоит знатная охота, верно?

— Вот именно, — кивнул Больдт. — Я получил приказ от рейхсфюрера…

— Как это мило со стороны рейхсфюрера! — закричал один пилот. — Как же мы любим нашего старого доброго рейхсфюрера!

— Заткнитесь, вы, сброд недисциплинированных олухов! — закричал гауптштурмфюрер, перекрывая голоса пилотов. — Нам предстоит разбомбить понтонно-мостовую переправу, которую возводят русские через реку Карповка. Обычная работа… Одновременно мы должны попытаться обнаружить «Вотан». Батальон должен находиться где-то в этом же районе.

— А как насчет трехдневного отпуска в веселом городке Пари за счет рейхсфюрера? — спросил кто-то. Но Больдт, пропустив этот вопрос мимо ушей, продолжил:

— По моим прикидкам, «Вотан» должен находиться где-то в районе этого места. Поэтому, когда мы закончим налет на мост, который пытаются возвести там русские, штандартенфюрер Гейер сможет атаковать русских и быстро выбить их с этого плацдарма. Есть вопросы?

Он всегда завершал свой инструктаж перед предстоящим вылетом этими словами, но никто никогда не задавал ему вопросов. Все эти пилоты-аристократы полагали, что и так знают все на свете не хуже него самого, и поэтому у них не возникало никаких вопросов. Этакие Иисусы, шагающие по воде. Им и так все было ясно. На мгновение Больдт почувствовал, как у него в душе поднимается невольная неприязнь ко всем этим «голубокровным» снобам.

— Отлично, — бросил он, — тогда пора действовать.

Пилоты подхватили свои карты и талисманы и не спеша, с видимой ленцой направились к выходу. Больдт подумал, что никогда не сможет до конца понять столь расслабленное поведение перед лицом практически неминуемой гибели. Возможно, все это объяснялось благородной кровью, которая издревле текла в их жилах. Пожав плечами, он вышел вслед за ними на обжигающий мороз.

Между самолетами деловито сновали техники. Возле деревянной вышки замер один из унтер-офицеров с сигнальным пистолетом в руке. Когда все будет готово к вылету, он запустит в небо зеленую ракету, и самолеты начнут взлетать.

Фельдфебель, который, как говорили, служил еще под началом Красного Барона[22], помог Больдту забраться в кабину. Пропеллер командирской «штуки» стал раскручиваться, и гауптштурмфюрер с удовольствием прислушался к рокоту мотора — тот работал ровно и чисто, без всяких помех. Пилот стал готовиться к взлету.

Неожиданно над летным полем показался советский «Як» с красными звездами на крыльях. Он несся прямо на стоявшие неподвижно на взлетно-посадочной полосе немецкие самолеты, паля по ним из всех своих пулеметов. Больдт увидел, как рухнул на землю один из техников, изрешеченный пулями. «Як» взмыл вверх, и из него на землю посыпались десятки маленьких бомб[23]. Зенитчики открыли по ивану бешеную стрельбу из спаренных пулеметов, но трассирующие пули пролетали мимо корпуса русского самолета. «Як» маневрировал в небе чересчур резво, чтобы немецкие зенитчики могли достать его. Бомбы стали сыпаться по всему летному полю. У стоявшего неподалеку от Больдта самолета оторвало одну из опор шасси, и он тяжело опустился на крыло, точно птица, которой перебили ногу. Больдт почувствовал, как взрывная волна задела его собственный самолет, тот едва не перевернулся. У пожилого фельдфебеля, который подсаживал Больдта в кабину, взрывом оторвало голову, и она покатилась по взлетному полю, словно мяч. Но у Больдта не было времени думать об убитом унтер-офицере. Следовало как можно скорее подняться в воздух. «Як», устроивший такой переполох на их аэродроме, должен был с минуты на минуту оповестить русских о том, что немцы собираются вылететь на боевое задание. Если он успеет сделать это, русские как следует подготовятся к их прилету. Больдт дал полный газ и помчался по взлетной дорожке. Остальные самолеты последовали его примеру.

Проезжая мимо искореженного самолета барона Карста, он увидел скорченный труп летчика внутри разбомбленной кабины. Больдт покосился на него и произнес без малейшей жалости:

— Ну что, барон, твой чертов кавалерийский стек и сапоги не помогли тебе уцелеть, не так ли?

В следующую секунду гауптштурмфюрер взмыл в небо.

Глава шестая

— Я сидел в одной пивной — в Берлине, кажись, — рассказывал Матц, — когда в нее вошел один пьянчужка и обратился к кельнерше: «Я трахнул тебя в прошлом году где-то под Рождество, помнишь?»

Бойцы «Вотана» сгрудились в замерзшей крипте под полом церкви, куда их загнали дамы из женского полка «Мертвая голова». Из ртов эсэсовцев вылетали облачка пара. Они с мрачным видом слушали россказни Матца. Пьяный гвалт и крики над их головой давно прекратились. Сверху слышались лишь мерные шаги часовых. Очевидно, Ханно фон Эйнему удалось восстановить какое-то подобие дисциплины среди дезертиров и навести относительный порядок.

— Кельнерша отвечает ему: «Иди поссы» — вежливенько так, культурненько. Тогда пьяница и говорит ей: «Значит, ты не помнишь мою рожу. Но я могу спорить, что ты сразу вспомнишь это». И он вытаскивает из штанов свой инструмент — и кладет его прямо на барную стойку. Но это еще не конец истории. Кельнерша спокойно глядит на его причиндалы, а затем, не говоря ни слова, берет вилку, которой они выуживают из банки соленые огурцы, и втыкает ее прямо в член пьянице, пригвождая его к стойке. Клянусь великой блудницей вавилонской, этот несчастный взвыл так, что его рев можно было бы услышать на другой стороне земного шара!

Матц широко осклабился. Но на его товарищей этот скабрезный рассказ не произвел никакого впечатления. Они выглядели такими же мрачными и подавленными, как и прежде.

Одноногий роттенфюрер обменялся взглядами с фон Доденбургом. Командир первой роты пожал плечами. Он понимал, что Матц из кожи вон лез, чтобы хоть чуть-чуть развеселить и подбодрить молодых, вселить в них бодрость духа, но в этих тяжелейших условиях у него мало что получалось. «Я и сам был бы не прочь, если бы меня кто-нибудь подбодрил», — мрачно подумал фон Доденбург. Ситуация, в которой он оказался, была поистине ужасной. Нет, он никогда в жизни не стал бы всерьез рассматривать возможность встать на сторону Советов и воевать против собственного народа. Сама мысль об этом претила всему его нутру. Но в то же время штурмбаннфюрер фон Доденбург знал, что если он не сделает этого, то не только он сам, но и все его бойцы будут обречены на смерть. Он был уверен, что прекрасная полковник Кирова в этом вопросе будет твердой как сталь. Что же касается Ханно фон Эйнема, то тот конечно же не сделает ничего, чтобы попытаться остановить ее. Фон Доденбург решил, что Ханно превратился в одного из типичных оппортунистов немецкого розлива — в одного из тех людей, которые меняют свои убеждения так же легко, как рубашки. Фон Эйнем просто хотел во что бы то ни стало оказаться на стороне победителей — при этом решил, что победителями должны стать русские…