Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Польский посол отказался принять ноту и решительно опротестовал как оценку состояния польского государства, так и его военную ситуацию как якобы оправданный повод для вторжения, которое является четвертым разделом Польши: «Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. По моей информации, глава государства и правительство находятся на польской территории [...]. Суверенность государства существует, пока солдаты регулярной армии сражаются [...]. То, что нота говорит о положении меньшинств, является бессмыслицей. Все меньшинства доказывают действием свою полную солидарность с Польшей в борьбе с германщиной. Вы многократно в наших беседах говорили о славянской солидарности. В настоящий момент не только украинцы и белорусы сражаются рядом с нами против немцев, но и чешские и словацкие легионы. Куда же делась ваша славянская солидарность? [...] Наполеон вошел в Москву, но, пока существовали армии Кутузова, считалось, что Россия также существует»{18}.

Информация посла была точной, юридическая трактовка ноты — безупречной. Советский Союз, участвуя в уничтожении Польского государства по воле сталинского руководства, грубо нарушал международное право — два двусторонних договора (Рижский мир и пакт о ненападении от 1932 г., пролонгированный до 31 декабря 1945 г.) и ряд многосторонних договоров, а также двусторонние торговые соглашения. Нота, которая была разослана в представительства Польши и других государств, создавала лишь видимость снятия договорных обязательств в отношении этой страны и служила прикрытием участия СССР в очевидной агрессии против Польши, в попытке ликвидации Польского государства и его армии с перекладыванием вины за эти действия на их жертву. Пропагандистская машина десятилетиями сохраняла и клишировала этот ложный стереотип.

На рассвете 17 сентября Красная Армия без объявления войны развернула боевые действия, когда польские вооруженные силы продолжали мужественно оказывать сопротивление значительно превосходящим силам гитлеровской армии, а правительство страны находилось на своей территории. Использованные для вторжения силы (466.516 чел., согласно изданию «Гриф секретности снят») почти равнялись по численности вермахту, а количество танков было почти вдвое большим. Польша, разумеется, не имела никаких шансов в борьбе против двух соседних великих держав, которые сговорились разделить ее как свою добычу. В 1948 г. на юбилейной сессии Верховного Совета УССР в день 30-летия Советской Украины Молотов заявил вполне откровенно: Советский Союз окреп и получил возможность предъявлять свои права{19}.

Сталин действовал очень осторожно: ответив Гитлеру взаимопониманием в деле раздела Восточной Европы, он старался не «засвечиваться», не давать повода для отождествления его политики с политикой Гитлера, избегать, что подметил Шуленбург, обвинения в глазах мирового общественного мнения в агрессии против Польши вместе с фюрером{20}.

Застигнув врасплох польское командование, которое имело на восточной границе только корпус охраны пограничья (на всей протяженности советско-польской границы в 1.400 км на каждый километр в среднем приходилось десять слабовооруженных пограничников), а в восточной части страны — остатки разбитых немцами частей, потери в которых достигли 70%, группы мобилизованных, но пока не обмундированных и слабовооруженных новобранцев (50 тыс. чел. на начало октября на Белорусском и 300 тыс. чел. на конец сентября на Украинском фронтах) — почти половина вообще не была вооружена, советские танковые колонны быстро решали поставленную задачу. Их почти беспрепятственное продвижение по направлению к румынской границе подкреплялось мощной пропагандистской поддержкой: сообщениями о славянской взаимопомощи, о выступлении против немцев, «политикой улыбок» и приветствий, польскими национальными флажками на люках танков и т.п.{21}

Первой реакцией польского командования была попытка организовать на новом фронте активное сопротивление. Однако боеспособные части бились с наступающими немецкими войсками и о реальном противодействии советским танкам не могло быть речи. Стало очевидно, что надежды на продолжение вооруженной борьбы на территории страны полностью перечеркнуты: этот «коварный удар в спину окончательно решил судьбу кампании»{22}. Попытка выслать парламентеров ни к чему не привела: они были арестованы. В ставке воцарилось мрачное, подавленное настроение, прерываемое всплесками отчаяния. Начальник Главного штаба генерал В. Стахевич засвидетельствовал в воспоминаниях всеобщее понимание того, что противостоять продвижению Красной Армии невозможно, вооруженная борьба «не могла дать никаких конкретных результатов. Речь могла идти только об одном — о вооруженной демонстрации протеста перед миром против коварной агрессии второго врага. А этим протестом были выстрелы отступающих частей корпуса охраны пограничья...» Главнокомандующий пресек предложения стоять насмерть. «...Что Польша будет иметь от этого? — спросил он. — Будем формировать армию во Франции. Надо сражаться дальше»{23}. Поскольку первый день прошел, согласно получаемой информации, без особых обострений, был принят план быстрого перемещения воинских частей потерявшего свое значение южного плацдарма на территорию Румынии и, во вторую очередь, Венгрии. Э. Рыдз-Смиглы подписал роковой для сопротивлявшейся армии приказ: «Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию...»{24} Это был приказ не атаковать советские войска, если они не будут ввязываться в бои или пытаться разоружать польские части. Одновременно он распорядился, чтобы администрация и полиция, управление железными дорогами и военные власти оставались на своих местах и путем переговоров с советскими командирами обеспечивали перемещение воинских частей, перед которыми по-прежнему стояла задача сопротивления немцам. Руководители шефов военных миссий Англии и Франции поддержали этот план.

Вслед за вооруженными столкновениями на границе бои были перенесены на внутренние территории и разворачивались с разной интенсивностью в зависимости от получения приказа командования и позиций командиров обеих сторон.

Вовне эти действия с первого дня были обставлены весьма миролюбивым образом. Послам и посланникам государств, имеющих дипломатические отношения с СССР, была вручена нота от 17 сентября с приложением известной ноты Правительства СССР на имя польского посла В. Гжибовского с той же датой и заверением о намерении СССР проводить политику нейтралитета в отношениях с каждой из этих стран.

18 сентября по предложению Риббентропа было принято совместное германо-советское коммюнике, определившее целью акции «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»{25}. Оно было опубликовано 20 сентября, в обстановке проявления обеспокоенности мирового общественного мнения по поводу советских намерений в отношении Польши, советско-германского взаимодействия и раздела территорий между Германией и СССР, будущности их населения. Определенная конструктивность тональности коммюнике, а также перенесение разделительной линии на контуры намеченной в былые времена линии Керзона авторства политиков Запада оказались весьма результативным, тщательно продуманным ходом, фактором, сдерживавшим давление на СССР. Советский Союз как бы и не покушался на чисто польские этнические территории, что, как заметил Риббентроп, в глазах мирового общественного мнения освобождало Россию от польского вопроса. А тем временем эффективное взаимодействие в деле ликвидации польской армии, лишения ее возможности продолжать широкомасштабное сопротивление гитлеровской армии позволяло, согласно заявке Риббентропа, освободить последнюю «от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы».

В приказах наркома обороны, командующих фронтами, боевых приказах штабов, а также аналитических документах военных историков из различных советских ведомств боевые действия в «польскую кампанию» именовались «польско-советской войной 1939 года», говорилось о «ходе войны», в которой противник нес потери «убитыми, ранеными и пленными», а разрозненные подразделения польской армии и «мелкие банды» быстро ликвидировались, моторизованные части «уничтожали по пути отдельные очаги сопротивления...»{26}.

В этом деле взаимодействие с немецкими частями в соответствии с секретной договоренностью осуществлялось весьма четко. В частности, в «Военно-историческом описании боевых действий 10-й армии в польскую кампанию» подчеркивалось, что в случаях обращения немецкого командования к командованию частей Красной Армии за помощью в «уничтожении польских банд» выделялись «необходимые силы»{27} для прикрытия отхода немецких частей.