Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия»{64}. Общий план действий в отношении Польши был согласован; за несколько дней до нападения Германии на Польшу, 27 и 29 августа Ф.В. Шуленбург встречался по этому поводу с Молотовым; детали сделки оставались пока не уточненными (кроме корректирования уже 28 августа линии границы по реке Писе), и это давало возможность делать их предметом дальнейшего торга, что вскоре и произошло.

Гитлер в тот момент не разменивался на такие мелочи. Убедившись в успешной реализации своего плана, он накануне подписания пакта говорил на совещании высшего командования рейха, что первейшая задача — уничтожение Польши, и не достижение войсками какой-то определенной линии, рубежа или границы, но «уничтожение врага»{65}. Эта задача остается первоочередной, даже если одновременно начнется война на западе. Двусторонние основы для успеха этой акции были заложены, оба участника сговора старались сохранить его в тайне долгие годы, хотя разведки знали свое дело, а американцы познакомились с секретным протоколом уже 24 августа 1939 г.

Гитлеровская армия, согласно плану, готовилась к вторжению в Польшу 26 августа. «Спровоцировать» его должно было польское выступление против гитлеровца Форстера, провозгласившего себя «главой государства» в Гданьске. Будет или нет убедительным пропагандистский предлог как причина начала войны, не имеет значения, говорил Гитлер на совещании командования. Во время войны победителей не судят. Однако Муссолини неожиданно сообщил 25 августа, что Италия не готова к войне и остается нейтральной. В тот же день пришла информация из Лондона: между Великобританией и Польшей заключено соглашение о взаимопомощи в случае агрессии «одной из европейских держав» — в тайном приложении прямо называлась Германия.

Гитлеру пришлось вступить в переговоры с англичанами, пытаясь убедить их в обоснованности претензий к Польше и склонить отказаться от данных Польше гарантий. Э. Даладье попытался поддержать англичан, направив Гитлеру письмо с предложением мирно урегулировать спор, но получил отказ с жестким перечнем «провинностей» Польши. Ж. Бонне и Н. Чемберлен были готовы искать любое мирное решение, вплоть до нового Мюнхена за счет польских территорий. Однако Ноэль развеял их надежды: поляки на уступки не пойдут.

Англо-германские переговоры шли несколько дней, которые были использованы немцами для концентрации армии и обеспечения нейтралитета Венгрии и Румынии, союз которой с Польшей был ограничен случаем нападения со стороны СССР.

Англичане взяли на себя инициативу посредничества, посредничать пытались Ватикан, президент США Рузвельт, от имени блока нейтральных стран Европы королева Голландии Вильгельмина... Все было напрасно, поскольку Гитлер уже принял подкрепленное сталинскими гарантиями решение. Согласие польской дипломатии на непосредственные переговоры подрывалось заведомо невыполнимыми нацистскими требованиями: уполномоченный подписать договор польский дипломат должен был приехать не позднее 30 августа, но диктуемые Польше условия не сообщались. Наконец, Риббентроп упомянул о якобы представленных 16 требованиях, которые предполагали немедленную аннексию Гданьска и такие условия плебисцита, которые обеспечивали занятие немцами польского Поморья.

31 августа Ю. Бек в 12.40 поручил послу в Берлине Ю. Липскому установить прямой контакт с Риббентропом. Именно в это время Гитлер уже подписывал приказ о нападении на Польшу на рассвете следующего дня. Когда ночью Липский зачитал Риббентропу инструкцию о намерении дать формальный ответ в ближайшие часы через правительство Великобритании «в благоприятном смысле», немец дважды жестко спросил, уполномочен ли он вести переговоры, напомнил о невыполненных условиях и о том, что «фюрер прождал целый день». Собственно, говорить было уже не о чем.

К тому времени в Москве закончилась сессия Верховного Совета СССР, начавшаяся с доклада В.М. Молотова о ратификации договора о ненападении с Германией. Молотов заявил: его подписание — результат того, что зашли в тупик англо-франко-советские переговоры, западные державы отказались от принципов взаимности и равных обязательств, а Польша — якобы неблагодарно действующая по указке Англии и Франции — от военной помощи СССР. Молотов характеризовал договор как результат поворота Германии в сторону добрососедских отношений с Советским Союзом и победы курса на устранение угрозы войны. Он скрыл существование секретного приложения, умолчал о подлинном содержании сговора, а при этом предостерег от «всякого рода догадок» и «вычитывания» из текста «больше, чем то, что там написано». Он отметал, ссылаясь на интервью Ворошилова газете «Известия», версию о заключении пакта как причине срыва переговоров военных миссий. Почти половину беседы Ворошилова занимали вопросы о потенциальной помощи Польше — сырьем, военными материалами. Вопрос о размещении Красной Армии на ее границе, а также о возможном занятии польской территории до начала военных действий вызвал гневную отповедь маршала{66}.

В докладе Молотова нашел место и ответ на обвинение в отсутствии в договоре пункта о его денонсировании в случае, если одна из договаривающихся сторон «окажется вовлеченной в войну при условиях, которые могут дать кое-кому внешний повод квалифицировать ее нападающей стороной». Без такого пункта СССР не был обязан делать прямой вывод из нападения на Польшу. Более того, в советской прессе Германия изображалась как невинная «вовлеченная сторона», Польша же — уже в докладе Молотова — как истинная виновница отказа от обеспечения безопасности{67}.

Энтузиазм зала был обеспечен императивом Молотова: «Пусть повоюют сами, без СССР». Пакт, который готовился Сталиным и Молотовым, обсуждался с представителями Германии и подписывался вместе с тайными протоколами, которые были изъяты из процедур ратификации, без ведома советского народа, ЦК ВКП(б), Верховного Совета и правительства СССР, был ратифицирован под «бурные продолжительные аплодисменты» внеочередной 4-й сессией Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. Это произошло за несколько часов до практической реализации его замысла, до начала войны, до нападения гитлеровского агрессора на Польшу (о чем Риббентроп сообщил в тот же вечер Сталину). Одновременно был принят закон о воинской обязанности, призывавший три возраста для расширения рядов армии. Через полвека, 24 декабря 1989 г., постановлением II съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» будет четко признано, что Молотов не имел полномочий подписывать такой договор, который к тому же «являлся изначально противоправным документом, представляя собой сговор, выражающий намерения подписавших его физических лиц». Это был «акт личной власти», юридически противоречивший суверенитету и независимости ряда стран, в том числе Польши, а секретные протоколы были юридически несостоятельны с момента их подписания, хотя использовались Сталиным и его окружением для силового давления на другие государства, для нарушения взятых перед другими странами правовых обязательств{68}.

Ратификация договора стала желанной для Гитлера поддержкой вторжения в Польшу, явным выражением солидарности с завтрашним агрессором, попыткой обелить его. Кстати, осуждения агрессии не последовало с советской стороны ни на следующий день 1 сентября, ни в течение всей германо-польской войны 1939 г. Вина была возложена на Польшу: якобы польский народ в эту войну «был ввергнут его неразумными руководителями»{69}.

Сталин никогда не отступал от оценки пакта с Гитлером как пакта о мире, обеспечившего полтора года мирного развития, указывая на его достоинство: ни прямо, ни косвенно он не задевал территориальную целостность СССР{70}. Вытекавшие из секретного протокола вооруженные действия в отношении соседей и «приобретения» получили противоречащую фактам, но закрепленную в официальной брошюре «Фальсификаторы истории» форму элементов «Восточного фронта» против «фашистской Германии, вклада в дело безопасности СССР и борьбу миролюбивых государств против гитлеровской агрессии»{71}. Для идейно-политического оправдания сталинских деформаций советской внешней политики кануна и начала войны там получил применение термин авторства Черчилля.

1. Безыменский Л.А. Указ. соч. С. 258—271.

2. Сталин И. Вопросы ленинизма. Изд. 2-е. М., 1953. С. 607—612.

3. См.: Гибианский Л.Я. Поворот в советско-германских отношениях в 1939 г. и восточно-европейские проблемы (некоторые аспекты) // Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы (далее — Политический кризис 1939 г.). М., 1989. С. 75—77.