Танцующая с Ауте. Трилогия - Анастасия Парфенова

Он стоит на коленях, скорчившись, зажав уши и зажмурив глаза. Не обращая внимания на разверзшийся прямо перед носом апокалипсис, твердит, что это всего лишь сон, еще один дурацкий сон, просто очередной кошмар... Я с удивлениям и яростью обнаруживаю, что ловушка рассыпается под силой неверия чужого разума. Ах так? Ну, будет тебе сон, еда!

Он вскидывается, затравленно оглядываясь, и видит, что стоит на коленях на собственной кровати все в той же комнате, мокрый, взъерошенный, но живой и бодрствующий. С протяжно-облегченным вздохом смертный падает на простыни, судорожно рыдая. Не так быстро, дружок, не так быстро...

Я заставляю круглые шары светильников яростно вспыхнуть и выступаю вперед, купаясь в их отблесках. Имитируя восторженные аплодисменты, хлопаю несколько раз: медленно, вальяжно и насмешливо.

— Впечатляюще. Очень впечатляюще. Повторишь на бис?

Он отшатывается назад в животном ужасе.

— Ты сон! Сон! Сон! Сгинь, нечистая!

Хохочу. Ага. Уже сгинула. Если у того мага, из пещеры, жесткого, умелого и выдрессированного атаковать при малейшей угрозе, не получилось от меня избавиться, то что уж говорить об этом жалком подобии волшебника.

— Не так быстро, еда. То действительно был сон. Посмотрим, сможешь ли ты так же быстро разобраться с реальностью?

На этот раз я не стала проникать в его творения, чтобы подчинить их своей воле. Я начала плести свое: медленно и не слишком уверенно, но я ведь только училась. Кровать под человеком взбрыкивает, одеяло с этакой небрежной ленцой ползет вверх с самыми недвусмысленно гастрономическими намерениями. От моего вопля звенит в ушах, мальчишка слетает с предательского ложа, стрелой кидается к двери. Выдающимся прыжком дистанцировавшись в коридор, бедняга затравленно оглядывается. Это явно не те помещения, которые он ожидал увидеть за дверью собственной спальни. В обе стороны, насколько хватает глаз, уходит длинный и прямой зеркальный зал, со строгими темными стенами, красивыми арками дверей, призрачно развевающимися белыми шелковыми занавесками. Где-то играет причудливо-томная музыка, слышатся смех и звон бокалов. Потом раздается дикий крик умирающей в ужасных муках женщины, и снова смех. Я горда собой: кажется, удалось достаточно точно воспроизвести угрожающе-готическую обстановку, которой подсознательно и ожидал этот парень.

На мальчика жалко смотреть: бледный, как мел, трясущийся с ног до головы. Страх его — как хорошо выдержанное вино. Как удачно, что человечек такой молодой, иначе я бы уже потеряла его из-за какого-нибудь глупого инфаркта...

С отчаянным стоном вор бросается назад, к своей комнате, но в проходе, через который он только что прошел, лишь клубящаяся тьма, испускающая приторный запах крови. Я добавляю чавкающие и хлюпающие звуки, мальчик в ужасе отшатывается, прижавшись к стене.

— Ну что же ты? — Он резко оглядывается, и вот она я: лежу на стене, как можно было бы лежать на полу. Затем чуть приподнимаюсь на руках, приближая свое лицо к его. Блеснули дивными драгоценностями клыки. — Где же твоя смелость?

— Изыди-и-и... — Он отшатывается и бросается бежать так быстро, как позволяют длинные ноги и немалый опыт.

Проходы, проходы, повороты и лестницы. Я сотворила настоящий лабиринт, витающий где-то на грани сна и яви. Развертываю перед бестолково мечущимся человеком все новые и новые причудливые детали обстановки. Летающие сами по себе люстры, портреты с плачущими кровью клыкастыми девами, ярящиеся в клетках леопарды в серебряных ошейниках. Он наконец останавливается, впившись пальцами в тяжелую темно-красную ткань портьеры и судорожно оглядываясь. Дыхание у человека вырывается быстрыми, короткими вздохами, глаза слишком велики для бледного лица.

Какой-то звук — он резко оборачивается и оказывается глаза в глаза со мной (пришлось чуть присесть, чтобы достичь нужного эффекта). Дав смертному долю мгновения на осознание, подаюсь вперед, впиваясь губами в его губы. Он замирает, ошеломленный небывалостью нахлынувших впечатлений, затем отшатывается с великолепнейшим воплем. И — а вот это уже что-то новенькое — подло, жестко и умело бьет с нижней позиции криво изогнутым ножом. Я, конечно, перехватываю руку и вырываю оружие, но откуда оно могло взяться? Неужели сотворил собственной волей? Точно. И это в состоянии непробиваемой паники. Силен, малыш.

Отбрасываю и нож, и его несчастливого создателя. Мальчишка отлетает метров на десять и, быстро придя в себя, следит за мной затравленными глазами. Наступаю на него, медленно, плавно, наслаждаясь каждым шагом, а тот отползает, все еще лежа на спине и забавно так отталкиваясь от пола ногами...

...тревога, тревога, тревога...

Я застываю на середине движения, напряженно прислушиваясь. Как не вовремя! Только я собралась перейти к настоящим развлечениям!

Бросаю на него полный сожаления взгляд, отворачиваюсь, стремительно заплетая в косы простирающуюся кругом реальность. Заколдованный лабиринт продержит пленника столько, сколько нужно, не слишком его пугая, но не позволяя и окончательно расслабиться. А у меня, похоже, появилось срочное дело.

Я выскальзываю в пространство, называемое Халиссой, в той же комнате, из которой совсем недавно умыкнула своего маленького вора. Что бы ни вызвало тревогу, сюда оно еще не добралось. Зажигаю магические светильники, открываю дверь и застываю на пороге, ожидая развития событий. Комната вора спрятана на совесть: островок роскоши и безопасности в каких-то совершенно заброшенных, темных и жутковатых руинах. Я выхожу, все еще освещенная падающими сзади лучами, задумчиво останавливаюсь посредине пустого каменного зала.

Она метнулась лунным бликом, прорвавшимся сквозь щели в вековечной кладке. Тенью, скользнувшей по паутине. Пригоршней снега, чертящей на полу затейливые узоры. Я стою ни жива ни мертва, следя, как она приближается, зябко кутаясь в черные крылья. Не бывает, не может быть в мире такой красоты! Миндалевидные глаза и треугольный камень меж бровей пылают темными изумрудами, черные с зеленью волосы спускаются роскошным блестящим плащом, из-под которого безупречной белизной светится молодая матовая кожи. Сила и храбрость, интеллект и душа: кажется, самое лучшее, что копилось долгими тысячелетиями, было запаяно в это хрупкое, грациозно скользящее тело.

Диво мягко и бескостно огибает меня, продолжая двигаться все той же парящей походкой. Напряженный блеск висящей на узких бедрах шпаги. Внимательный, пристально следящий, явно недовольный происходящим клинок.