Шпеер - Fanfics.me Magenta

С замирающим сердцем Г. Дж. атаковал немецко-английский словарь.

«Schurke — негодяй, мошенник, подлец», — сообщил словарь. — Schlaumann — умный, догадливый человек».

— О, черт, — прошептал Гарри. — А имена?..

Дрожащими пальцами он потыкал в кнопки, отыскивая «значения имен».

«Айзек, Исаак — «Тот, который будет смеяться». Давид — «Любимый».

Смеяться полагалось мошеннику Айзеку, а вовсе не возлюбленному Давиду.

Повалившись спиной на развратный алый диван, Гарри захохотал сумасшедшим истерическим смехом, размазывая слезы по лицу.

Козлоногие сатиры над головой ухмылялись лукавыми чертями.

________________________________________________________________________________________

1) Английская народная песня «Слуги короля Артура», перевод Т. С. Сикорской

2) Arsch mit Ohren — жопа с ушами.

3) Was geht ab? — Что происходит? (В чем дело, что за хрень?).

* * *

60. Счастливого Рождества

— Liebster! Ты был в Альберт-Холле?

С безмолвной мольбой Гарри глядел в глаза Северуса, тщетно отыскивая искру притворства.

Ничего, кроме волнения, беспокойства и нежности, в возлюбленных глазах не обнаружилось. Не было в них и привычного живого света, острый взгляд потух, хотя по-прежнему оставался мягким и теплым — взгляд, незаслуженно предназначенный ему одному, Г. Дж.

Выглядел Северус отвратительно: лицо казалось серым, больным и усталым; вчерашней бодрости как не бывало — Большой Зверь до странности медленно сел на постели. Не глядя Гарри в глаза, Мэйсон упомянул о тестировании, проведенном «коллегами из МИ-6». Сердце Г. Дж. охватил страх: какой допрос учинили инквизиторы международного масштаба, оставалось только гадать.

«Они убьют его! Сведут с ума!»

— Не пугай меня, — пробормотал Северус, прожигая его все тем же встревоженным взглядом. — Признавайся, ничего не вышло?

«Невозможно ТАК играть! — с ужасом подумал Гарри. — Я всё выдумал! Мне просто безумно, безумно хотелось, чтобы он притворялся!»

— Вышло, Шатц, — он сел на постель, бережно обнял Большого Зверя и в бог знает который раз протянул ему телефон. — Вот, смотри.

Придвинувшись поближе, как голубь, жмущийся к теплой каминной трубе, Гарри молча разглядывал нервную чуткую руку, мягко легшую на его колено. Смотреть в экран сил не было: Г. Дж. до тошноты возненавидел проклятую запись в проклятом Альберт-Холле.

— Скримджер сказал, в дневнике Риддла не хватает нескольких страниц, — он потрогал кончиками пальцев голубоватую веточку вены на бледной коже.

— Нда? — только и сказал Северус. — Хм... Надо же.

Гарри поднес к губам его руку, тихо целуя и подбираясь к локтю. Задрав рукав пижамы, он застыл в ужасе — на сгибе руки багровели следы свежих инъекций, достойных потрепанного бурями наркомана.

Ненависть, глухая и бессильная, стукнула в сердце тяжелым молотом. С губ сорвалось беззвучное ругательство.

«Я заберу тебя отсюда, Шатц! Не дам им тебя уничтожить! Никогда и ни за что! Сегодня же!»

* * *

Г. Дж. Поттер не любил Рождество.

Не просто не любил.

Г. Дж. ненавидел Рождество всеми фибрами души.

С декабря по январь он особенно остро сознавал, как бесконечно одинок — до щемящей боли в груди, до гложущей тоски и мутного беспокойства.

Быть может, Г. Дж. Поттер был не такой, как все.

Ненависть к светлому божьему празднику превратилась в привычку, засела где-то глубоко внутри. Гарри ничего не ждал от Рождества, кроме распродаж в супермаркетах, чужого веселья и необъяснимой грусти, крадущейся к сердцу тихими кошачьими шагами.

Еще в далеком детстве Г. Дж. был лишним за праздничным столом. Лет в семь он написал Папаше-Рождеству проникновенное письмо и честно бросил в камин. Старый весельчак не только не ответил, а и вовсе забыл о его, Гарри Поттера, существовании. Хорошо, тетя спохватилась и подарила племяннику блокнот, в котором Гарри тут же зафиксировал серьезное жизненное наблюдение: «Фазэ Крисмас свинья».

Конечно, в последние годы было грех жаловаться: одно Рождество повезло провести в задымленном баре с крепко выпившим крестным, второе, домашнее и романтическое, — при свечах с Чоу. Праздник с пьяным Сириусом оказался повеселей свечной романтики, несмотря на нелюбовь Г. Дж. к попойкам.

В этом году про Рождество и думать было глупо. И всё же, хотелось того или нет, но оно было здесь, незримо и торжественно ступая праздничными башмаками по городским мостовым.

Гарри брел в толпе жизнерадостных и смеющихся, чувствуя себя пришельцем из другой галактики. Счастливцы громко разговаривали и толкались, кто-то пьяно похлопал Г. Дж. по плечу, а хохочущая девушка осыпала горстью серебристого конфетти.

Где-то в отдалении распевали рождественские гимны. Все вокруг — огоньки, крикливое убранство витрин, суета и шумиха — казалось нарисованным, ненастоящим, картинкой из книжки, которую хочется закрыть и спрятать подальше в чулан.

Он забрел в кишащий народом супермаркет и надвинул на глаза выданную Скримджером кепку. Впрочем, никто его и не узнавал — Гарри вновь превратился в черноглазого мальчишку лет семнадцати.

«Что я здесь делаю?» — он мрачно оглядел витрины с мужскими аксессуарами вроде браслетов и цепочек. Что-то подсказывало ему, что Северуса не удивить мишурой, даже если это дорогие часы Van Cleef с картой звездного неба.

«Ты просил рассказать тебе сказку, Шатц... А я... не могу думать ни о чем... Пусто. Страшно. Что они с нами сделали?»

Он оглянулся, пытаясь вычислить охраняющего его агента, но по-прежнему никого не заметил: невидимый ангел-хранитель слился с толпой. Внезапно Гарри замер, вглядываясь вдаль.

Вниз по эскалатору, наводненному пестрым людским потоком, плыла пани Барбара, обвешанная пакетами.

Забыв обо всем на свете, Гарри рванул к лестнице, проворно распихивая людей локтями.

— Барбара! — крикнул он и отчаянно замахал рукой.

Пани Шпеер едва не упала, от удивления забыв перешагнуть с эскалатора на пол. Гарри подхватил ее в объятья вместе с многочисленными сумками и корзинкой.

— Что с твоими глазами, Гарри? Прямо как у Се... Ох. Черные совсем.

— Как у Северуса. Вот именно, — радостно оскалил зубы Гарри. — Наконец-то вы попались, пани!

Барбара рассмеялась и погладила его по щеке.

— Мы на «ты», забыл?

Г. Дж. смотрел в ее сияющие глаза: там уютно пряталось то волшебное домашнее Рождество, о котором он не смел и мечтать.

— Я ничего не забыл, — сказал он.

* * *

— Нет-нет, пана Малфоя я сама понесу, — вцепилась в корзинку Барбара.

— Кого-кого? — не понял Гарри.

— Замминистра.

Она откинула плетеную крышку, и на Г. Дж. вытаращились голубоватые кошачьи глаза с длинным зрачком. Не успел Гарри и моргнуть, как в край корзинки вцепились серые когтистые лапки, пленник переносного домика мяукнул и пружинисто рванулся, намереваясь покинуть тесную обитель из лозы.

Пани Шпеер по-хозяйски затолкала голову кота внутрь, прикрыла мохнатое тельце пледом и захлопнула крышку.

— А что ты хотел, — сказала пушистому спутнику она. — Тут тебе не Литтл-Уин. И к ветеринару надо, и по магазинам.

— Я его знаю! — по-детски обрадовался Гарри. — Это вредный кот с Прайвет-драйв! Дядя его отравить хотел. Малфой? — он расхохотался, только сейчас сообразив, какой клички удостоился любитель напакостить в чужой гостиной. — Почему Малфой?

Пани Шпеер прижала к бедру корзинку, чтобы та не тряслась. Они побрели по улице, не беспокоясь, куда и зачем.

— Характер у него гордый, о mój Boże, — сказала Барбара. — Прибегает голодный, ему миску накладываешь, а пан Котовский ходит вокруг, в независимость играет, мол, я еще подумаю, съесть ли ваше кушанье, или уйти, подняв хвост. Отвернешься — миска пустая, мыть не надо. Когда уехала с Джимми в реабилитационный центр, оказалось, закрыла пана в гараже, видно, спал он там... Два дня взаперти просидел. В гараже стол и лавки у нас, мы накануне с приятелем Райнера сидели, пили, Джимми провожали, ужин так и остался неубранный, и колбаса, и ветчина. Наш пан и колбасного кружочка не тронул, а ведь какой голодный-то был!

— Не допрыгнул, может? — засмеялся Гарри, отогнав видение: заместитель министра в дорогом сером костюме лежит на штабеле дров и тоскливо косится на объедки пьяного пиршества польских эмигрантов.

— Моль поймать на антресолях — допрыгивает, — возразила Барбара. — Малфой самый настоящий.

Дойдя до пустующей скамейки, Гарри стер ладонью росу с деревянного сиденья и сгрузил многочисленные пакеты.

— Расскажи про Джимми, — сказал он.

Барбара села, поставив на колени кошачью корзинку и обняв ее руками. Г. Дж. невольно засмотрелся на профиль своей спутницы — тонкий красивый нос, изящный изгиб бровей, высокий лоб — немолодое, но до странности привлекательное лицо.

«Лучше, красивей, благородней Ее Величества! — почти с благоговением подумал он. — В сто, в тысячу раз!»

— Джим всего три дня, как в Центре, — сказала Барбара. — А я... уже скучаю по нему, дуреха. Хоть и навещаю каждый день. Умом понимаю, надо переступить через себя. Северус... Раз уж ты узнал, кто он для нас... Пан Северус когда-то заявил, мол, нельзя жить для других, даже если это наши дети. Каждый должен жить для себя. Глупо жертвовать собой ради кого-то. Может, намекал, чтоб замуж вышла, уж не знаю. Но когда я видела его в последний раз... Он сказал, что берет эти слова назад. Странный человек, правда?