Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Их посадили в товарные вагоны и в 5.30 пополудни привезли в Эссен, в распоряжение администрации Круппа.

Фельдфебель вермахта, увидев вновь прибывших, расхохотался: «Теперь вам предстоит работать на Круппа, а для вас это будет означать «ба-бах! ба-бах! ба-бах!». – Увидев изумление слушателей, он пояснил: – Я говорю о бомбежках». Новоприбывших переодели в серую с желтыми полосами лагерную одежду из мешковины и отправили в Дехеншуле, в уже известную нам комнату 2а, с ее страшной скученностью и антисанитарией.

В полдевятого вечера двери заперли на ночь, а через восемь часов снова открыли, и группа охранников в синей униформе криками и ударами начала будить заключенных. Начался обычный день новой жизни. Вечером того же дня, после двенадцати часов работы в качестве грузчика, когда отцу Кому в одном из цехов пришлось таскать вверх и вниз по лестнице мешки с цементом, он начал делать свои заметки. Писал он в объективно-повествовательном стиле: «Лагерь, окруженный стенами и колючей проволокой, день и ночь охраняется военизированными подразделениями фирмы. Заключенные разделены на группы, распределены по цехам и участкам предприятий Круппа и работают под охраной тех же вооруженных людей… Два раза в сутки, утром и вечером, проводится перекличка. Еду дают такую же, как низшему разряду заключенных с Востока (миска водянистого супа и немного хлеба, без добавок)».

Через некоторое время отец Ком заметил, что именно священникам здесь стараются давать самую тяжелую или грязную работу, вроде той, что выполнял он сам, причем у них были и самые короткие перерывы. Сначала он подумал, что нарушил какие-то правила распорядка, однако не мог припомнить, какие именно. Затем он заметил, что, как только кто-либо из товарищей по рабству называл его отцом или священником, немецкие мастера сразу начинали демонстративно обращаться к нему по номеру, громко крича: «Эй, сто тридцать семь, пошевеливайся!»

Со временем положение отца Кома в лагере стало еще более сложным. Он не мог выполнять своего религиозного долга. Ему следовало бы соборовать умирающих католиков и выполнять некоторые другие обряды, в которых нуждались его единоверцы, но охранники не разрешали. Заключенные не раз обращались с просьбами о разрешении для отца Кома, но всякий раз ответ был отрицательным. Наконец, начальник вызвал его к себе и заявил, что ему запрещается выполнять его религиозные обязанности под страхом «высшей меры наказания». Но в Эссене католицизм был очень распространен, и некоторые охранники исповедовали католическую веру. Угрозы начальника лагеря произвели на них очень неприятное впечатление, и они по секрету рассказывали об этом отцу Кому. Один из охранников дал ему четыре марки, сообщил свое имя и попросил молиться за него, а другой подарил маленькое распятие. Но официальное отношение к «номеру 137» оставалось неизменным.

Ночь бомбардировок 23–24 октября была самой хлопотной в священнической миссии отца Кома. В ту ночь (и в последующие сорок восемь часов) никто не мешал ему провожать в последний путь людей, которые умерли от ран, полученных во время бомбежек. Охранники обходили дымящиеся руины лагеря, а уцелевшие узники на два дня были переведены в убежище в десяти метрах от этих развалин. Потом всех, кто мог ходить, отправили в Неерфельдшуле. Заключенные надеялись, что там будет лучше, но они ошиблись. Как вспоминает священник, «и этот лагерь был окружен колючей проволокой и постоянно охранялся вооруженными часовыми… Оказалось, что здесь даже хуже, чем было в Дехеншуле. Изнурительный подневольный труд, скудная плохая пища, полное отсутствие даже элементарной гигиены, не говоря уже о настоящей медицинской помощи, приводили к тому, что умирали десятки заключенных, которые в этих условиях не могли получить самого необходимого».

Были здесь и новые для заключенных неприятные моменты. В лагере имелось официальное лицо, исполнявшее телесные наказания. Были и карательные визиты немецких мастеров, недовольных работой кого-то из рабов в дневные часы. Позаимствовав хлыст у охранников, визитеры начинали избивать «провинившихся». Среди таких жертв оказался и Фердинанд Тильтген, в прежнее время – один из помощников губернатора провинции в Люксембурге.

К этому времени отца Кома сделали денщиком фон Бюлова. Это была унизительная служба, но она давала священнику больше возможностей вести свой дневник (к сожалению, рука ему изменяла, и сам он с трудом разбирает некоторые места в своих записях). Отец Ком надеялся понять психологию такого человека, как Бюлов, одного из приближенных Круппа, чтобы лучше осмыслить суть той мрачной системы, под властью которой оказались сам пастор и его товарищи.

Ему не удалось справиться с этой задачей. Маленький прусский патриций, из рода которого вышли несколько полководцев, государственных деятелей, писателей и композиторов, оставался загадкой для отца Кома: «После одной бомбежки Бюлов вдруг выступил перед нами с речью на прекрасном французском языке. Он обещал нам улучшить питание и условия жизни. Он сказал, что они были не правы в отношении к нам. Он заверил нас, что все эти жертвы во время ночных налетов – не по вине Германии, что причиной их является война, а война была навязана Германии союзниками. Затем Бюлов обратился к нам с предложением изложить свои жалобы, если они у кого-то из нас есть. После стольких ударов, полученных нами, эта внезапная «милость» настолько поразила нас, что мы не знали, что и сказать. Поль Леду нашел бы слова, но он молчал, так как понимал, что нас все равно не считают за людей и жаловаться бессмысленно». И все же выискался один, который принял слова Бюлова всерьез. Бельгиец по фамилии Декун сообщил, что охранники, сами будучи голодными, воруют скудную еду, положенную заключенным. Бюлов, явно уязвленный, быстро ушел, и сразу после его ухода Декуна отвели к исполнителю телесных наказаний (хотя его жалобу признали обоснованной. В документах фирмы есть запись: «По заявлению эсэсовцев старшие чины лагерной охраны воруют сахар, выделяемый заключенным»).

Во время процесса по делу Круппа Бюлов был вторым по значению обвиняемым после Альфрида и понес лишь несколько менее суровое наказание. Вопрос о степени его вины был не простым. Его жизнь заставляет вспомнить историю Фридриха Альфреда Круппа, и вполне вероятно, что его отец, четыре года учившийся хитростям и интригам у Фрица Круппа, мог передать свои знания и навыки сыну. На свой лад шеф заводской службы охраны в 1939–1945 годах был не лучше оберштурмбанфюрера СС Хасселя, второго человека в этом ведомстве Круппа, на которого Бюлов сваливал всю вину во время следствия. Всегда подозрительно, если козлом отпущения становится тот, кто отсутствует. Бюлов являлся главным начальником. Это был умный, хитрый и очень опытный человек. Если и не он придумывал разные интриги, то он, конечно, знал, например, как поступила охрана с открытками бельгийского Красного Креста на Рождество 1945 года. Эту утонченную психологическую пытку отец Ком вспоминает и теперь, как один из самых тяжелых эпизодов своего плена.