Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Скверная одежда также увеличивала страдания людей. На заводе, названном в честь знаменитой женщины рейха, зимой 1943/44 года рабы не знали, что такое тепло. Немецкие рабочие из Эссена могли греться у больших печей, но заключенных, которые пытались хотя бы немного погреться, прогоняли прочь, а то и били. На заводе за дисциплиной следили люди Круппа, и все, что было в лагере, включая избиения палками и другие жестокости, повторялось и в рабочее время. Сам Тад рассказывал об этом: «На работе мы подчинялись людям Круппа. Эсэсовцы стояли у стен и следили, чтобы никто не убежал, но редко вмешивались в рабочий процесс. Этим занимались разные «мейстеры» и их помощники. Любая маленькая ошибка, из тех, что постоянно случаются на всех заводах, вызывала у них бурную реакцию. Они били нас, пинали, избивали резиновыми шлангами или железными прутьями. Если они сами не хотели обременять себя, то вызывали капо и приказывали дать кому-то из нас двадцать пять ударов плетью. Я и сейчас сплю на животе, а эту привычку я приобрел у Круппа, поскольку моя спина болела от ударов».

В десятом цехе, куда был направлен Тад, работами руководил старший мастер («мейстер») Малик, а его помощником был чех Клечка. Однажды немецкий старший мастер так бил юношу по лицу, что изуродовал бы его, если бы не вмешался эсэсовец. Другое наказание, которому подвергались Тад и его товарищи, состояло в том, что Малик запрещал им ходить в туалет. Оно было тем тяжелее, что юноша, как почти все его товарищи, страдал от дизентерии. Это было неизбежным следствием плохого питания. А те, кто так и не смог избавиться от болезни, в конце концов попадали в крематорий. Если кто-то слишком долго находился в туалете, Малик приказывал капо идти в туалет и окатить «виновного» холодной водой. При минусовой температуре такие вещи могли быть еще опаснее, чем избиения, но эсэсовцы в подобных случаях не вмешивались. Однако Малик не был исключением. По словам Тада, «многие из людей Круппа действовали таким же образом, и у всех заключенных была одинаковая участь».

Сам Тад также не избежал этой участи. Примерно через два месяца после смерти дяди Тада Малик, возмущенный тем, что юноша часто отлучался в туалет, велел капо облить его холодной водой. В ту же ночь у Тада начался жар. Он боялся попасть в изолятор для больных, потому что оттуда редко кто возвращался. Тад продолжал ходить на работу, пока однажды утром не упал по дороге на завод, и тогда его вернули в лагерь. Он все-таки попал в изолятор и понял, почему так мало больных выздоравливали. Там просто не было лечения. К тому же там не хватало коек и спать можно было только по очереди. Ближайшее отхожее место находилось в другом помещении, в ста метрах, и больным, которым приказывали при поступлении в изолятор сдавать одежду, приходилось бегать туда полуголыми, несмотря на холод.

Конечно, состояние Тада стало еще хуже. По его воспоминаниям, уже через несколько дней у него началось кровохарканье. Сам он не знал своего диагноза, поскольку его «не осматривал ни один врач за все время пребывания в изоляторе»; однако если бы кто-то из врачей осмотрел Тада, то, скорее всего, поставил бы диагноз «дизентерия и легочный туберкулез».

Молодость помогла Тадеушу остаться в живых и пережить годовщину ухода из жизни своего дяди. К тому времени былая уверенность немцев в своем будущем уже сменилась паническими настроениями. По берлинскому радио передавали, что немцы оставили Танненберг. Силезию постоянно бомбили союзники. 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева теснил немецкую группу армий «Центр» и готовился форсировать Одер. Бреслау, как и Маркштедт, был обречен.

Пауль Хансен, один из лучших инженеров Круппа, проработавший в компании с 1929-го по 1963 год, был начальником строительных работ в Маркштедте во время войны. Он сообщил, что не получал приказа эвакуировать строительство. «Как всегда, – сухо заметил инженер в беседе с автором, – у нас был приказ держаться до последнего человека». Самое удивительное – «последний человек» там действительно «держался». Сам Хансен уехал, но один из подчиненных ему конструкторов усердно трудился в конторе завода «Берта». Телефон на его столе зазвонил, он снял трубку, и оказалось, что ему звонит снизу русский военный. Конструктору каким-то образом удалось все же выбраться с территории. Интересно, что после войны его шеф сначала восстанавливал эссенские заводы, а потом отдел промышленного строительства Круппа, который извлекал прибыли из строительства заводов в развивающихся странах. Как заметил по этому поводу сам Хансен, «нечто подобное мы делали и в Маркштедте. В 1945 году завод «Берта» был нами утрачен. Но мы приобрели прекрасный опыт».

Тада Гольдштейна, как и многих других заключенных – евреев, поляков, русских, – перевели подальше, в лагерь Лигнице. Однако вскоре стремительное наступление маршала Конева сделало их пребывание в Силезии бессмысленным. Во всеобщей суматохе Таду, наконец, удалось бежать. Он попал в Тюрингию, где однажды набрел на американский патруль. После этого для Тада началась новая жизнь, в другой стране, под другим именем. В отличие от Хансена Тад не считал опыт Маркштедта «прекрасным». У него, как и у бывших его товарищей, память о рабстве осталась на всю жизнь. Несмотря на то что Тадеуш стал удачливым финансистом, он не смог вытравить из себя всего, что испытал в то время. Однажды, уже после войны, когда он спал в студенческом общежитии, двое товарищей-студентов решили над ним подшутить. Они ворвались в комнату и закричали по-немецки: «Подъем!»

Тад тут же вскочил в ужасе. Всю жизнь он вскакивает по ночам, когда ему снятся слова немецких команд. А иногда ему снятся разбитые очки.

Как большая часть прежних рабов военного времени, Тад чувствует себя одиноким и не любит предаваться воспоминаниям о пережитом. Он едва ли мог бы теперь узнать «мейстера» Малика, а что касается его прежних товарищей по заводу «Берта», то он ни с кем не сблизился и помнит их смутно. Но были и такие – в их числе студент, радиотехник и священник, – которые, в отличие от Тада, давали показания во время Нюрнбергского процесса, причем рассказанные ими истории дополняли друг друга и произвели впечатление на трибунал.

Девятнадцатилетний голландец Хендрик Шолтен, родившийся в Ост-Индии, был в январе 1943 года студентом и учился в юго-западной Голландии. В это время Шолтен и получил из Гаагского трудового управления от доктора Зейсс-Инкварта предписание отправиться на работы в Германию. Шолтен не знал Зейсс-Инкварта, слышал только его прозвище «мясник-губернатор» и не ожидал ничего хорошего от вызова на работу в Германию. Он сразу же попросил о шестимесячной отсрочке, на которую имел право как студент. Получив ее, Шолтен попытался спасти собственное положение. К сожалению, помочь ему было некому. Родители находились на Борнео и стали пленниками японцев, а денег у него не было. Связей с подпольем Шолтен не имел. Все же ему удалось каким-то образом оттянуть неизбежное еще на несколько месяцев. В начале следующего года он явился в Гаагу, и был отправлен в Мангейм, на один из заводов Вилли Мессершмитта, строить военные самолеты. Шолтен пробыл там дней десять, после чего недальновидно решил бежать, но был схвачен при попытке перейти голландскую границу. Затем его снова отправили в Германию, на этот раз в распоряжение администрации Круппа. Охрана отобрала у Шолтена плащ, галстук, пояс и часы как «предметы роскоши», а после этого новоприбывших отправили в Неерфельдшуле.