Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если отец тут же убедился, «что желание Терезы было желанием самого Бога» (как же хорошо он должен был знать сердца обоих для такой убежденности!), то вокруг семьи разразилась буря. Родственники говорили о крайней неосторожности, кармелитский настоятель не хотел об этом даже слышать, и городок был готов к сплетням и критике.
Сам Луи пошел с дочерью к епископу, от которого зависело решение. Тот старался убедить девочку подождать, кроме того полагая, что он таким образом становится на сторону отца, и был поражен, когда увидел, как горячо Луи защищал дело Терезы.
Они ничего не добились, но в курии прокомментировали, «что никогда еще мир не видел ничего подобного: дочь, столь же горячо желающую пожертвовать себя Богу, сколь горячо отец желал отдать ее Ему».
Тогда они приняли участие в епархиальном паломничестве в Рим, где Тереза, нарушив все существовавшие обычаи, во время аудиенции ухватилась за одежды старого Папы Льва XIII, чтобы молить его о высочайшем разрешении.
«Поступите, если Богу будет угодно», — ответил ей Папа.
Ее должны были буквально оторвать от его ног, тогда как она все пыталась объясниться, и прежде чем два благородных стража ее оттащили, старый Папа приложил свою руку к губам девочки и благословил ее.
Когда перед ним преклонил колена Луи Мартэн, представленный, как отец двух кармелиток, Папа положил руку на почтенную голову этого пожилого господина и, возможно, догадался о таинстве, которое предстало перед ним.
Тереза увидела предзнаменование в этих словах и в этих двух жестах. Бог действительно хотел посвятить Себе дочь и отца, и оба они торжественно принесут Ему в жертву свои жизни.
Неожиданно трудности исчезли одна за другой, и пятнадцатилетняя Тереза поступила в монастырь кармелиток. В день, когда она должна была переступить порог монастыря и сделаться затворницей, — вся белоснежная в своем свадебном платье, — она опустилась на колени перед старым отцом, чтобы просить его благословения. Тогда Луи тоже встал на колени перед своей девочкой и так начертал ей крестное знамение на лбу: «Это было зрелище, от которого, наверное, улыбнулись ангелы, — комментирует Тереза, — старец, представлявший Господу дочь на самой заре ее жизни» (РА 193).
Их знакомый, присутствовавший при этой сцене, после сказал ее отцу, что он похож был на Авраама в момент, когда тот не отказал Богу в жертве своего сына Исаака. Луи улыбнулся: «Но, — сказал он, — если бы Бог потребовал от меня принести в жертву мою девочку, то я поднимал бы нож очень, очень медленно, — в ожидании ангела и овна».
Он, однако, написал другу: «Моя маленькая королева вчера поступила в монастырь кармелиток. Только Бог может потребовать подобной жертвы. Он так могущественно помогает мне, что среди слез мое сердце преисполнено радостью».
С тех пор он любил говорить, что он, как Авраам, стал «другом Божьим».
В этой связи у всех было впечатление, что история Луи Мартэна подошла к концу. Он довел до конца свою миссию, возвратив прямо в руки единого Отца доверенных ему дочерей, особенно Терезу, которая являла отчетливые признаки своей предназначенности.
Из монастыря она писала ему: «Когда я думаю о тебе, дорогой папочка, я безотчетно думаю о Господе, потому что мне кажется невозможным увидеть на земле кого-то, более святого, чем ты… и я постараюсь быть твоей славой, сделавшись великой святой» (П. 31 июля 1888 г.).
Луи понимал, что он остался наедине с самим собой (и Селин, — которая пока еще была с ним рядом, как мать, чтобы ухаживать за ним в старости и в болезни, — ожидала реализации того же самого призвания, что обрели ее сестры). Теперь он мог и должен был завершить свою земную миссию Отца, подав дочерям последний и самый значительный евангельский пример: вернувшись, как дитя, в объятия своего Бога.
Однажды во время визита в монастырь у него вырвалось это признание: «Доченьки, я возвращаюсь в Алансон, где в церкви Богоматери я получил такие великие милости и утешения, что произнес эту молитву: "Боже мой, это слишком! Я слишком счастлив, я не могу пойти на небо так, хочу пострадать ради Тебя; и я вызвался…"»
Он не посмел продолжать перед дочерьми, но все поняли, что он вызвался разделить таинство страстей Христовых.
На его долю выпало самое горькое страдание, — то, о котором однажды он сказал, почти что предчувствуя его: «Это самое большое испытание, которое может обрушиться на человека». Повторились еще два приступа паралича, сопровождаемые временными, но все более частыми явлениями психической дегенерации: потерей памяти, трудностями в речи, галлюцинациями, навязчивыми идеями, необоснованными страхами, периодами депрессии и эйфории, желанием бежать куда-нибудь подальше и спрятаться.
Причиной всего этого, вероятно, был атеросклероз, сопровождаемый острыми приступами уремии, которую тогда не умели держать под контролем.
В моменты просветления он чувствовал себя униженным, но говорил: «Все — для большей славы Божьей!». В его уме смешивались безрассудные планы и порывы святости.
Когда его возвратили домой после долгого бесцельного путешествия, совершенного в состоянии психоза, на просьбу дочери объяснить, зачем он это сделал, он ответил: «Я хотел пойти любить Бога всем сердцем!» Его юношеские мечты о призвании давали о себе знать и смешивались с расстройствами, вызванными болезнью.
Но все это, казалось, имело двойное измерение: на поверхности — унижение от слабоумия, в глубине — таинство креста.
Так, когда Луи узнал, что в соборе собирали пожертвования для нового главного алтаря, он лично пошел отнести туда огромную сумму: десять тысяч золотых франков.
Этот поступок приписали безответственности, вызванной шатким состоянием его здоровья, но Тереза из монастыря отстаивала святое право отца: он пожертвовал Богу своих дочерей и теперь жертвовал самого себя; было бы справедливо, чтобы он дал Ему также и алтарь!
Он вновь обрел полную ясность ума к празднику «Облачения» Терезы. Это был день тиумфа: дочь в свадебном платье символически, на короткое мгновенье покинула территорию, отведенную для затворниц и под руку с наконец-то сияющим отцом торжественно вошла в часовню монастыря.
Епископ, руководивший литургией, при виде столь прекрасной сцены перепутал церемонии и неожиданно запел торжественное Те Deum.
Это было подобно вербному воскресенью, за которым тут же последовала неделя страстей. Приступы повторились в еще более серьезной форме, и необходимо было прийти к самому мучительному решению: поместить отца в закрытую клинику для душевнобольных.
Его поместили в большую и печально известную больницу «Доброго Спасителя», в число тысячи семисот других больных,
