"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Любовь Григорьевна, дочь Волкова, молилась на Рогожском клабдище. Николай приехал туда, понадеявшись на чудо, на то, что женщина пустит его в домашнюю молельню. Чуда не случилось. Коля допил кофе:

- Не думай о ней. Она фанатичка, как боярыня Морозова, во время оно.

Он, все равно, видел играющую золотом светлую прядь, спускавшуюся на белую щеку.

- Любовь Григорьевна, - вздохнул Коля и поднялся. Пора было ехать в Тверскую полицейскую часть, допрашивать беспаспортных бродяг, арестованных после недавней облавы в Рогожской слободе.

В подвале было сыро. По каменному полу мерно стучали капли, пахло гнилью. Подземный ход отсюда вел прямо к Яузе, заканчиваясь в путанице заброшенных, покосившихся сараев на пустоши, напротив Спасо-Андроникова монастыря. Другие тоннели шли к соседним домам. Хитровскую площадь, где собирались безработные, окружали ночлежки, трактиры, мастерские портных, перешивавших краденую одежду. В узких проходах, среди грязных стен, можно было спрятать все, что угодно.

Окон в подвале не было, спускались сюда по скользкой лестнице. До нее надо было еще дойти. В подвальном этаже одного из трактиров, в стене, имелась неприметная дверь. Открыв ее, человек попадал в каморку, на первый взгляд, без выхода, тупиковую, но отсюда и начиналась лестница.

- Мои предки такие лестницы устраивали, - хохотал Григорий Никифорович, - на родовом месте нашем, на Остоженке.

Трактир Волковых, стоявший у начала бульвара, снесли, когда было принято решение о строительстве храма.

- Никониане, - презрительно замечал Волков, - что с них взять? Со времен Ивана Калиты мы людей кормили. То наша земля была, исконная.

Волковым выплатили компенсацию. Отец Григория Никифоровича, по бумагам, был просто мещанином, хозяином трактира. Переехав в Рогожскую слободу, Никифор Григорьевич записался по третьей гильдии. Он весело заметил:

- Если я внука своего не увижу, передай ему, Гриша, что людей нашего толка скромность только красит. Испокон веку заведено, меньше шума, больше дела.

Вместо внука родилась светловолосая, голубоглазая Любушка. Никифор Григорьевич не расстроился:

- Во время оно, после смутного времени, при царе Михаиле Федоровиче, нашим делом тоже женщина управляла. Жена Григория Никифоровича того, Василиса. Сам-то он не миновал плахи за дела свои, - старший Волков покачал младенца и холодно велел сыну:

- От нее избавься, как только она дитя отлучит. Умерла и умерла. В лихорадке, скажем. Такое случается.

Жену младшему Волкову привезли из-за Волги, с Керженца. О делах свекра и мужа выросшая в скитах девушка ничего не подозревала. Григорий Никифорович кивнул. Жена была ему не нужна. У Волковых под рукой имелась вся Москва. Стоило Григорию Никифоровичу щелкнуть пальцами, и ему бы доставили какую угодно женщину, хоть из Китая, хоть из Франции. Однако хотелось, чтобы ребенок родился хороших, старообрядческих кровей. Подойдя к сорока, годам, Григорий Никифорович отправил доверенных людей за Волгу, устраивать смотрины. Когда Любаше исполнилось полтора года, мать ее умерла. Григорий Никифорович горевал, заказывал поминальные каноны, поселил у себя дома инокинь. Они читали негасимую свечу по рабе божией Евдокии. Жене не исполнилось и двадцати лет. Греха в ее смерти Волков не видел, он давно прекратил считать убитых. Покойный отец говорил:

- Господь все прощает, Гриша. Помни, ради дела, приходится идти на жертвы, - отец пожимал плечами:

- А что Авдотья умрет…, - Никифор Григорьевич вздыхал, - не она первая, не она последняя. Была бы она из своей семьи…, - отец не закончил и внимательно посмотрел на Григория. Сын покачал головой: «Опасно это».

Они хорошо знали, что нельзя делиться властью. Жене, родившейся в такой же семье, как у Волковых, доверять было невозможно. Григорий Никифорович не хотел умереть за собственным обеденным столом. Такое случалось. Он, однажды, подумал, что можно было бы привезти невесту из столицы, Киева, или Варшавы. Тамошним семьям незачем было устраивать заговоры против хозяев Москвы, у них своих дел хватало. Однако в столице раскольников среди своих не водилось, а в Варшаве и Киеве, тем более.

В конце концов, Григорий Никифорович махнул рукой, и заказал жену с Керженца. Он поехал на Макарьевскую ярмарку. Волковы, каждый год, собирали там сход нужных людей. Григорий Никифорович тайно посмотрел на предполагаемую невесту. Ее отец был купцом в Нижнем Новгороде. Он остался доволен. Старшему Волкову девушка тоже понравилась. Никифор Григорьевич сам был за свата. Нижегородцы не могли поверить своему счастью. В провинции считалось очень выгодным, если дочери выходили замуж в Москву, пусть даже за купцов третьей гильдии.

После скромного венчания в подпольной молельне, Григорий Никифорович, через доверенного человека, передал прикормленному попу большую сумму денег. По бумагам выходило, что Волков женился в единоверческом храме. В нем, по документам, крестили и Любушку. Конечно, ни Григорий Никифорович, ни его покойный отец, никогда бы не переступили порога никонианского капища.

Из угла комнаты раздался слабый стон.

- Ваша милость, - плакал человек, - пощадите…, Делайте со мной все, что угодно, только детей не трогайте. Вы сами отец, Григорий Никифорович, пожалуйста…., - Волков сидел в покойном, обитом бархатом, большом кресле, попивая отменный, китайский чай. Три года назад у него случился удар. Отец Волкова тоже скончался ударом, мгновенно. Григорий Никифорович испугался, что с ним бывало довольно редко. Любовь Григорьевна, к тому времени, два раза овдовела. Оба ее мужа были москвичами, из своих семей. Выбирали их тщательно, в надежде, что они будут вести себя разумно и понимать, где их место.

- Разумно, - кисло пробормотал Волков, - когда люди видят деньги и власть, о разуме можно забыть. Нельзя больше рисковать, тем более я теперь такой…, - он, со вздохом, посмотрел на трость черного дерева, с ручкой слоновой кости. Дочь поставила его на ноги, да и удар был слабым. Однако Григорий Никифорович распустил слухи о своей немощности и скорой смерти. Москва зашевелилась, оживились люди в других городах. Григорий Никифорович, с большим удовольствием, избавился от многих своих, как оказалось, ложных, друзей.

- Никому нельзя доверять, - угрюмо сказал он дочери, растирая правую ногу, - ни одному человеку, -он сжал сильную руку в кулак. Любовь Григорьевна, наклонившись, поцеловала его в лоб: «Я знаю, батюшка. И всегда буду это помнить».

Дочь Григорий Никифорович воспитывал на новый лад. У нее была наставница, из тайных монахинь. Однако Волков связался с коллегами из Варшавы. Он выписал для Любушки доверенного учителя языков и математики. В женскую гимназию, дочь отдавать было нельзя, не только потому, что они все содержались никонианами. Волковы, по бумагам, были купцами третьей гильдии. Такие люди учили дочерей дома, Евангелию, Псалтырю, вышиванию и домашним обязанностям.

У Любови Григорьевны была светлая голова. Учитель, пан Ежи, за десять лет, получил от Волкова столько денег, что мог бы купить себе Вавельский замок. Уезжая домой, он предложил: «Может быть, пан Григорий, в университет пани Любовь отправите? В Швейцарию, в Англию…, Она математиком станет, способности у нее отменные».

Однако дочь нужна была Григорию Никифоровичу в Москве. Люба отмахнулась:

- Книги я и здесь могу читать, батюшка. Я тебя никогда не брошу, - она прижалась щекой к плечу отца.

Григорий Никифорович отрезал кусок от свежего калача, и намазал на него паюсную икру: «Продолжаем, Феденька».

Крики человека стали совсем, пронзительными. Тяжело, неприятно запахло горящим мясом. Григорий Никифорович прожевал, вытерев губы шелковой салфеткой. Он поднялся, подволакивая ногу. В углу горели факелы, на влажный пол капала смола. Двое мощных мужиков, в рубашках, с засученными рукавами, почтительно отошли от деревянного, крепкого стола. Григорий Никифорович принял войлочную рукавицу и приподнял раскаленный утюг, стоявший на спине человека. Он плакал, хватая ртом воздух.