Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Он внезапно понял, что именно она стояла в ту ночь перед пещерой Кантаки, это она угрожала ему копьем. Какой-то еле уловимый поворот головы подсказал ему это. Воспоминание убедило его, что перед ним действительно охотница, дочь своей матери.

Бедный Бинабик! Возможно, ее расположение нелегко завоевать, но его другу это удалось, по крайней мере, так казалось. Однако ум и решительность, которые, очевидно, так пленили Бинабика, теперь были обращены против него.

— Я имею согласие с Ситкинамук, дочерью лунного рода, — наконец ответил Бинабик. — Большая поразительность была в том, что она вообще принимала копье такого недостойного, как ученик Поющего.

Ситкинамук скривила губы на эти слова, как будто с отвращением, но ее презрение не показалось Саймону слишком убедительным.

— Позор мой очень велик, — продолжал Бинабик. — Мое копье и в действительности стояло у ее двери девять раз по девять ночей. Я не приходил на свадьбу, когда прошли эти ночи. Я не имею слов, которыми я мог бы залечить нанесенную рану или очень уменьшить свою вину. Я имел необходимость выбирать и так случается со всеми, кто уже имеет зрелость, и с мужчинами и с женщинами. Я был в чужой стране, господин мой совсем умер. Я имел необходимость сам находить решения. Если бы я имел обязанность выбирать еще один раз, я должен с прискорбием говорить, что я повторял бы тот же выбор.

Толпа гудела от полученного потрясения, пока Бинабик переводил сказанное своим товарищам. Закончив перевод, он снова повернулся к молодой женщине, стоявшей перед ним, и сказал ей что-то тихо и быстро, назвав ее Ситки, а не полным именем. Она резко отвернулась, как будто была не в состоянии смотреть на него. Он не перевел своих последних слов, но с грустью повернулся к ее матери и отцу.

— В отношении чего же, — сказала Нунуйка неодобрительно, — тебе пришлось принимать решение? Какой выбор сделал тебя клятвопреступником? Тебя, который и так забрался далеко за пределы родных снегов, тебя, чье копье было выбрано среди других той, которая намного выше тебя?

— Мой господин Укекук давал обещание доктору Моргенсу из Хейхолта, весьма мудрому человеку. Когда он умирал, я понял, что имею обязанность выполнять его обещание.

Вамманак наклонился вперед, и борода его тряслась от гнева и удивления:

— Ты считаешь обещание, данное низоземцам, более важным, чем брак с дочерью Дома предка или призыв лета? Правду говорят, Бинабик, те, кто считает, что ты воспринял безумие у ног толстого Укекука. Ты отвернулся от своего народа ради… утку?

Бинабик беспомощно покачал головой.

— Дело не только в том, Вамманак, Пастырь кануков. Мой господин питал страх перед серьезной опасностью, и не только для Йиканука, но также и для всего мира. Укекук питал страх перед зимой, более жестокой, чем все, которые уже были, такой, которая оставит Ледяной дом замерзшим на тысячу черных лет. Но не только очень плохая погода пугала его. Моргенс, мудрый из Эркинланда, питал такие же опасения. Именно из-за них это обещание получило великую важность, именно поэтому — потому что я не имею сомнений в истинности опасений моего наставника — я бы снова нарушал клятву, если бы не имел иного выхода.

Ситкинамук снова смотрела на Бинабика. Саймон надеялся, что ее сердце смягчилось, однако губы ее по-прежнему были сжаты в тонкую горькую линию. Ее мать Нунуйка ударила ладонью по древку копья.

— Это совсем не оправдание! — воскликнула Охотница. — Совершенно. Если бы я боялась сползания снегов с верхних переходов, разве я бросила бы голодать своих детей, покинув пещеру? Это все равно что заявить, что твой народ и дом, тебя вскормивший, ничего для тебя не значат. Ты хуже пьяницы, который по крайней мере говорит: «Мне не следует пить», но снова поддается слабости. Ты стоишь перед нами, смелый, как грабитель чужих седельных сумок, и заявляешь: «Я это сделаю снова. Моя клятва ничего не стоит». — Она в гневе потрясла копьем. Собравшаяся публика согласно зашипела. — Тебя тотчас же следует казнить. Если ты заразишь других своим безумием, ветер будет выть в пустых пещерах еще до того, как вырастут наши дети.

Как только Бинабик закончил перевод своим безжизненным голосом, Саймон вскочил, трясясь от гнева. Лицо его горело, особенно шрам от ожога, и каждый удар сердца сейчас приводил на память тот момент, когда Бинабик приник к спине ледяного червя и кричал Саймону, чтобы тот бежал, спасался, что он, тролль, будет бороться один.

— Нет! — воскликнул Саймон так страстно, что удивил даже Хейстена и Слудига, которые с затаенным дыханием следили за всеми перипетиями суда. — Нет! — Он оперся на табурет. Голова его кружилась. Бинабик, оборотившись к своим повелителям и нареченной, старательно объяснял им слова рыжеволосого утку.

— Вы не понимаете происходящего, — начал Саймон, — или того, что совершил Бинабик. Здесь, в этих горах, мир далек от вас, но существует опасность, которая может коснуться и вас тоже. В замке, где я жил, мне казалось, что зло — это что-то, о чем рассуждают священники, но даже они в него всерьез не верят. Сейчас я знаю, что это не так. Вокруг нас существуют опасности, которые постоянно множатся! Разве вы не понимаете, что за нами гнались эти злые силы, гнались через великий лес и через снега внизу, под горами. Они гнались за нами даже в драконовых горах!

Саймон на мгновение остановился, голова кружилась, дыханье участилось. У него было ощущение, что в руках его извивается какое-то существо, пытаясь выскользнуть.

Что я могу сказать? Наверно, им кажется, что я сошел с ума. Вон Бинабик рассказывает им, что я сказал, и они смотрят на меня, как будто я лаю по-собачьи! Я наверняка подставлю Бинабика под смертную казнь.

Саймон тихо застонал и начал снова, пытаясь управлять своими почти неуправляемыми мыслями:

— Мы все в опасности. На севере таится ужасная опасность, то есть, мы сейчас на севере… — Он повесил голову и попытался подумать. — К северо-западу отсюда. Там есть огромная гора изо льда. Там живет Король Бурь, но он не живой. Имя его Инелуки. Вы о нем слышали? Инелуки! Он ужасен!

Он наклонился, теряя равновесие, уставился на встревоженные лица Пастыря и Охотницы и их дочери Ситкинамук.

— Он ужасен… — снова повторил он, глядя в темные глаза девушки.

Бинабик назвал ее Ситки, подумал он бессвязно. Он ее, наверное, любит…

Вдруг что-то захватило его разум и тряхнуло, как собака крысу. Вращаясь, он падал в глубокую шахту. Темные глаза Ситкинамук стали глубже и больше, затем изменились. Через мгновение женщина-тролль исчезла, ее родители, друзья Саймона и весь Чидсик Уб-Лингит исчезли вместе с ней. Но глаза остались, преображенные в другие, серьезные, взгляд которых постепенно заполнил все поле его зрения. Эти карие глаза принадлежали кому-то из его племени, ребенку, который посещал его сны… Ребенку, которого он, наконец, узнал.

Лилит, подумал он. Девочка, которую мы оставили в лесной избушке из-за ее страшной раны. Девочка, которую мы оставили с…

— Саймон, — сказала она, причем ее голос странно отдавался у него в голове, — это моя последняя возможность. Мой домик скоро развалится, и я уйду в лес, но сначала я должна тебе что-то сказать.

Саймон ни разу не слышал, чтобы девочка Лилит говорила. Тонкий голосок соответствовал ее возрасту, но что-то в этом голосе было необычным: он был слишком серьезным, слишком взрослым, произношение слишком четким. Речь напоминала речь взрослой женщины, такой как…

— Джулой? — произнес он. Хотя знал, что ничего не сказал на самом деле, он слышал, как его голос гулко отдается в голове.

— Да, у меня не остается времени. Я бы не смогла достичь тебя, но дитя Лилит способна… она как линза, благодаря которой я могу концентрировать свою энергию. Она странное дитя, Саймон. — И правда: почти лишенное выражения лицо девочки, которая произносила эти слова, казалось иным, нежели лицо любого другого ребенка. Было что-то в этих глазах, которые смотрели как бы сквозь него, за него, как будто он сам был бестелесен, как туман.