Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

Мехлис задумался.

— Правду ответили. Гражданин написал заявление, мы рассмотрели…

Не договорил, кивнул согласно.

— Есть грех, скрыли некоторые факты. Но если бы сказали, новые вопросы бы появились. Могли бы и понять неправильно. Тонкий, как ни крути, политический момент…

«Момент» и в самом деле был тонким. Оставлять барона в Пачанге Кречетов не собирался, с Унгерном приехали, с ним же и уехать должны, иначе посольской чести убыток. И зачем местным товарищам бывший генерал? Живым оставят да на службу возьмут — советской власти явная угроза. Расстреляют? Из разъяснений дворцовых чиновников Иван Кузьмич понял, что смертной казни в Пачанге нет. Могут в подземелье запереть до скончания века, а могут и хуже чего. Вот это «хуже чего» и смутило. Одно дело к стенке классового врага поставить с соблюдением полной революционной законности, совсем другое — умучить неведомо какими муками. Не по-людски выходит!

Все решило очередное письмо «товарища Белосветова». Блюститель сообщил, что власти Пачанга и сами в затруднении. Учение великого Сиддхартхи Гаутамы не велит причинять вред живым существам, даже если это существо — Унгерн. Но и всех прочих опасности подвергать нельзя, поскольку барон — существо хоть и живое, но очень вредное. Выход, однако, есть. Родственники Унгерна, проживающие в Австрии, просят отпустить Романа Федоровича на поруки, обещая первым делом отправить его в психиатрическую клинику.

Русский перевод письма, подписанного сразу шестью Унгернами, прилагался.

На этот раз даже Мехлис не стал возражать. Смирительная рубашка — чем не мантия для несостоявшегося Махакалы? Бойцам, однако, решили лишнего не говорить. «Товарищ Белосветов» — это уже тайна.

Дирижабль, полужесткий «француз», должен был отправиться в Европу, чтобы среди прочих дел, отвезти бывшего генерала в ничего не подозревающую Вену.

* * *

— С оборотнем так поступим, — рассудил командир Кречетов. — Кто в него верит, тот пусть и ловит. Поймает — благодарность перед строем объявлю и махорки сверх пайка прикажу выдать. Но предупрежу, чтобы птицу не калечили и пулями не дырявили, потому как оборотня пуля не возьмет, а филин сам по себе — создание невинное и даже полезное.

— А если… — начал было Мехлис.

— А если побоятся — тоже перед строем поставлю, трусами объявлю и прикажу оружие сдать. Переводу в обоз — и в приказе пропишу, чтобы не забылось.

Представитель ЦК задумался, а затем неожиданно рассмеялся, продемонстрировав прекрасные белые зубы.

— Вот это по-партийному! Наконец-то слышу голос настоящего большевика. Диалектически рассудили, товарищ Кречетов!

— А то! — ухмыльнулся довольный командир. — Поехали, Лев Захарович, иначе от отряда отстанем.

Приказ был объявлен на ближайшем привале. Товарищ Кречетов присовокупил, что самых активных болтунов будет лично назначать в поиск с последующей проверкой и наказанием в случае невыполнения. «Серебряные», до того весело переглядывавшиеся, разом стали очень серьезными. Иван Кузьмич, одобрительно кивнув, отправил весь личный состав на внеочередное политзанятие к товарищу Мехлису.

Ночью Иван Кузьмич проснулся, отошел подальше к подножию ближайшего холма, папиросу достал. Слушал долго, но знакомого «Пу-гу!» так и не дождался. Думал, душу успокоить, но почему-то расстроился.

Холмы тянулись вдоль дороги еще два дня. Несколько раз отряд проезжал через небольшие глинобитные деревни, по здешнему «кишлаки», но нигде не задерживался. Местные жители смотрели угрюмо, на приветствия не отвечали. Однажды за холмами заметили отряд — немалый, в сотню сабель. До боя не дошло, дозорные чужаков подъехали ближе, прокричали что-то и развернули коней. А перед закатом от самого горизонта донеслась стрельба. Видавшие виды бородачи рассудили, что бой идет по всем правилам, даже с пулеметами.

Опасность взбодрила. Лев Захарович Мехлис удовлетворенно констатировал, что товарищи бойцы про оборотня уже не болтают, зато расспрашивают о близком Кашгаре, единственном крупном городе в этом пустынном краю. Такие вопросы представитель ЦК счел очень полезными, ибо у него имелся самый наилучший из ответов. В Кашгар, по соглашению с местным дуцзюнем-губернатором, вошли части Рабоче-крестьянской Красной армии. Об этом перед самым отъездом сообщил товарищ Ляо, показав в подтверждение своих слов телеграмму на официальном бланке.

«Серебряные» восприняли новость, как должно. Покойный товарищ Троцкий давно уже обещал прощупать штыком закордонную Азию. Видать, началось. Жаль, Лев Революции уже не узнает!

Настроение не испортилось даже когда узнали о скором уходе пачангских пограничников. Товарищ Кречетов расстелил прямо на земле большую карту Китая, чтобы каждый мог увидеть и оценить. До Кашгара — четыре дня пути, если коней не томить. После всего, что уже прошли, считай, безделица.

Никто не спорил. Товарищей из Пачанга проводили весело, напоследок посидев вместе у костра и выпив по кружке жуткой темной «ханжи». Прощались возле переправы через широкий темный Яркенд. Старшой пограничников долго извинялся, ссылаясь на строжайший приказ не переходить реку, и советовал быть осторожнее. Красную армию пригласили в Кашгар не из классовой солидарности, а по суровой нужде. Войска дуцзюня разбиты, по всей провинции — резня и грабеж…

Через Яркенд переправились без помех. И снова потянулись холмы.

3

— Коаны разгадывать не буду! — сурово заметил товарищ Мехлис, допивая чай. Сидевшие рядом бойцы понимающе заулыбались. Господин Чопхел Ринпоче, выслушав перевод, невозмутимо кивнул.

— Однажды ученик не пришел к учителю. Учитель подождал и сам отправился его искать. Нашел он ученика абсолютно свободным от всяких коанов. И вправду, кому они теперь нужны?

Лев Захарович поглядел с опаской:

— Это вы в каком смысле?

— Коан, — шевельнул губами желтый монах. — Извольте разгадать, господин представитель Мех-ли.

Этим вечером у костра собрались почти все, кроме тех, кто был в дозоре — и бородатые бойцы, и серьезные ревсомольцы, и молчаливые монахи. Огонь разложили от души, не пожалев сушняка, но Иван Кузьмич, сидевший тут же, внезапно понял, что костер — всего один, и возле него не слишком тесно. Был отряд невелик, а теперь малая горсть осталась. Довести бы до дома живыми…

Зашлось болью сердце, чуть ли не впервые за весь поход.

Чайка тоже пришла, но у костра не осталась, присев на принесенную кошму чуть в стороне. Молчала, слушала…

Между тем, «серебряные» пошушукались, после чего самый старший, из сверхсрочных унтеров, с самым серьезным видом вопросил:

— А вот скажите, гражданин Ринпоче, про филинов коаны бывают?

При слове «филин» бородачи дружно засмеялись. Воспитательная работа определенно дала результаты, оборотень Гришка Унгерн уже никого не пугал.

Монах, дослушав толмача, чуть подался вперед:

— В некоей стране мыши жили очень плохо, все их обижали. И тогда пошли они к мудрому филину, дабы спросить совета. Тот предался медитации, и на третий день разомкнул клюв…

Возле костра воцарилась мертвая тишина.

— …Филин сказал мышам: «Станьте ежами. У ежей острые иглы, их никто не сможет обидеть». Мыши удивились, ибо не знали, как им превратиться в ежей. Спросили у филина, а тот ответил: «Мудрец не занимается мелочами, его дело — указать путь!»

На этот раз смеялись все, даже обычно невозмутимые монахи. Лишь господин Ринпоче смотрел с легкой укоризной.

— Смех — не худший из ответов, — наконец, молвил он. — Но и смеющемуся важно понять скрытую суть. Кто смешон? Мыши, филин — или вы сами?

Затем, повернувшись к товарищу Мехлису, внезапно ткнул в него сухим длинным пальцем:

— Вы молоды и упрямы, представитель Мех-ли. Судьба и те, кто властен над нею, показали вам очень многое. Но подумайте: это видели вы — или всего лишь вами?

Лев Захарович, дослушав перевод, недоуменно поглядел на толмача. Тот, еле заметно склонив голову, повторил сказанное слово в слово. Тем временем господин Чопхел Ринпоче уже встал, собираясь удалиться. Ивану Кузьмичу почудилось, что посланец ЦК хочет что-то сказать монаху — возразить, а может даже согласиться. А еще вспомнилось, как назвал Мехлиса таинственный командир Джор.

«Чужие глаза»!

Монахи отправились к себе. У костра стало свободнее, «серебряные» дружно закурили (дымить в присутствие «желтых батюшек» многие смущались), Лев Захарович же, подумав, выдал резюме:

— Гражданин монах прав в одном. Нам показали многое, а еще больше не показали. И как это все изложить в отчете, я пока даже не представляю.

Кречетов сочувственно кивнул. К слову письменному он всегда относился весьма настороженно, потому и штабных не слишком уважал. Но сочинять отчет все равно придется — не только Мехлису, но и ему самому. Найти бы кого пограмотнее да с почерком хорошим, чтобы подсобил. Так ведь секретность, чтоб её, не каждому доверить можно!