Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита - Юрий Брайдер

– Где хоть его искать?

– Найдешь, если захочешь, – бросил Хавр, похоже, уже утративший ко мне всякий интерес. – Или он тебя сам найдет.

По лестнице неторопливо спустился тщедушный и колченогий человечишко – действительно Замухрышка, ни дать ни взять. Семейство Хавра вообще не отличалось статью, но этот всех переплюнул. Шел он скособочась, переваливаясь, как утка, да еще упираясь правой рукой в поясницу. В левой он держал за шкирку обезьяньего детеныша, жалобно скулившего и поджимавшего задние лапки.

– Ишь, гаденыш, спрятался! – сказал он надтреснутым тенорком. – Затаился и слушает, о чем люди говорят… Кто дупло обыскивал? Чей отряд? Кто старший?

Один из чернокожих бросил оружие и на карачках быстро-быстро пополз к Замухрышке. «Встань!» – приказал тот, и, когда команда была выполнена, безжалостно отхлестал провинившегося визжащей обезьянкой по лицу.

– На первый раз я тебя пощажу, – сказал Замухрышка. – Пойдешь пока носильщиком в обоз. А с этой твари сдери шкуру. Вишь, какая мягкая. Да чтоб ни одной дырочки не было! Живьем обдирай, если иначе не умеешь! На!

Еще раз хорошенько огрев по морде разжалованного в носильщики командира, он заковылял в нашу сторону. Две или три дюжины воинов следовали за ним, а в середине отряда несли изящные одноместные носилки и все стяги, до этого украшавшие дупло.

– Слушай, каким гадом наш старик оказался! – пожаловался Замухрышка брату. – Просил ведь его, умолял: «Сделай меня наследником!» Не хочет. Не такой я какой-то, оказывается! И ты не такой! Кто ему нужен, не знаю. Может, этот? – он ткнул в меня кривым пальцем, но тут же, не дожидаясь ответа, отвернулся. – Ведь подыхает, давно подыхает, а за шкуру собственную цепляется не хуже этих хвостатых тварей. Разве это справедливо? Пожил сам, уступи место другому. Тем более что это твое собственное дитя… Я его часов шесть в этой бурде топил. Устал, руки затекли… – он продемонстрировал нам свои натруженные ладони. – Мучается, гад, помереть не может, со своими знаниями не расставшись, а не сдается!

– Но сдался все же, – как будто с легкой иронией уточнил Хавр.

– Сдался! Куда ж ему деваться? Если надо, я бы его еще год из своих рук не выпускал. А все его фокусы стариковские мне давно известны. Не из таких ловкачей душу вытряхивал… Да, повозиться пришлось. Но потом, гляжу, стал слабеть, последние пузыри пустил и подох. Отмучился. С просветленным лицом отошел. А меня в тот же момент словно обухом по голове огрели. Мудрость его, значит, ко мне перешла. Все тут теперь, – он похлопал по своей облезлой макушке. – Теперь Предвечные со мной совет держать будут. Я средь людей наиглавнейший. И ты, братец, о том тоже не забывай.

– Значит, не стали его Предвечные защищать, – задумчиво проговорил Хавр.

– А им-то что! – развел руками Замухрышка. – Какая разница, кто из людей эту службу будет править. Предвечным до наших дел, как Гробнице Вечности до дождика.

– Добился своего. Поздравляю. А сейчас чем собираешься заняться?

– Еще не знаю толком. Возможно, тебя домой провожу. Ты ведь нынче в Дите живешь?

– В Дите.

– Вот видишь, в хорошем городе живешь, а родного брата в гости не приглашаешь.

– Уж очень много у тебя провожатых. Боюсь, не прокормлю всех. Кроме того, через Переправу нужно идти. А златобронники на тот берег не всех пускают.

– Со златобронниками мы как-нибудь договоримся. У них кони, у нас корм. У них сундуки, у нас сокровища. Старик здесь немало всякого добра накопил. Есть на что погулять.

– Дитсы народ серьезный. И гуляк не любят. Боюсь, не откроют они тебе ворота. Законы у них на этот счет строгие.

– Дураками будут, если не откроют. Ломать придется. Чего они, как чужаки, в своей берлоге сидят. Бастионов наворотили. Сломаем, снесем, сроем…

– Бастионы снесете? – Хавр с сомнением покачал головой. – С одними копьями? Без осадных машин? Что-то не верится.

– Зачем нам осадные машины? – удивился Замухрышка. – Ты будешь нашей осадной машиной. Снесешь парочку бастионов, а все остальное мы уж сами докончим. Согласен? Чего молчишь? Ты ведь по таким делам мастер… Еще в детстве умел с Перемежовками управляться.

– Тебе ответ сразу дать?

– Конечно. Я же не болтать с тобой явился. Теперь я не только владыка Приокаемья, но еще глаза и язык Предвечных. Ты сам к этому рвался, да промахнулся. Значит, придется меня слушать.

– Тебя? – переспросил Хавр. – Что-то мне с этой мыслью пока трудно свыкнуться. А знаешь, как мой спутник предложил назвать тебя? – Он кивнул в мою сторону. – Всевидящим Отче, ни больше ни меньше.

– Этот безродный бродяга смеет давать мне прозвища! – не по-хорошему удивился Замухрышка.

– Я, наверное, и в самом деле поступил опрометчиво, – пришлось признаться мне. – Лучшего прозвища, чем Замухрышка, для тебя действительно не подберешь. Разве что – Отцеубийца!

Некоторое время этот трухлявый гриб молчал, оглядываясь по сторонам (видимо, высматривал для меня подходящее дерево), потом почесал у себя за ухом и с наигранным добродушием сказал:

– Я про тебя, бродяга, все знаю. Поэтому трогать не буду. Прощаю ради такого торжественного случая. Иди своей дорогой и не лезь в наши семейные дела.

– Сюда я пришел не один, а вместе с твоим братом. И уйти собираюсь с ним. Ты согласен, Хавр?

– Нет! – Хавр отступил в сторону, слово опасался, что я, уходя, вскину его себе на плечо. – Действительно, не касайся наших дел. Иди своей дорогой.

– Иди-иди, пока я не передумал, – зловеще прошипел Замухрышка, становясь между нами. Его воины без промедления обнажили оружие.

– Пойду, не суетись понапрасну, как будто прищемил себе кое-что. Я пойду, но запомни – зря надеешься, что стал посредником между людьми и Предвечными. Всевидящим Отче нельзя стать путем насилия. Тебе показалось, что высокая мудрость и нечеловеческие способности снизошли на тебя. Ты мог воспринять только проклятие и ненависть умерщвленного тобой отца. В гнилом болоте вьют гнезда ядовитые гады, а не гордые орлы. Судьба твоя будет ужасна, и очень скоро ты в этом убедишься. Предвечные не карают людей за дурные проступки, но и никогда не прощают их.

Резкая боль рванула правую сторону моей челюсти, а после левую – я даже руку машинально вскинул, чтобы проверить, уцелели ли зубы. Затем я ослеп – сначала на один глаз, потом на оба. Вслед за этим отказал слух. Не знаю, сколько времени я простоял так, ничего не видя и не слыша, разрываемый сумасшедшей болью (это при том, что мои нервные окончания к боли малочувствительны, не знаю даже, как эту пытку выдержал бы обыкновенный человек).