Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

Несколько человек, занимающих завидное положение, и еще наемники, не имеющие понятия о замысле в целом, — а больше в первичном мире никто и не нужен. Мозг операции, ее сердце находится здесь, в этом самом здании. Здесь никто ничем не рискует, сюда не пробраться. Гейл даже не дал себе труда отрицать что бы то ни было, только отослал к Брину за развернутой информацией. И Брин, коли доведется с ним говорить, тоже, наверное, отрицать ничего не станет.

Выходит, что он, художник Дэвид Латимер, — единственный за пределами конспиративной организации, кто пусть не в полной мере, но знает о происходящем. Знает — и отдает себе отчет в том, что бессилен предпринять что бы то ни было. Он без конца перебирал в уме факты, какие удалось накопить, в поисках слабого звена — напрасно, замысел казался лишенным слабостей.

Ну не смешно ли, мелькнула мысль: один человек норовит помериться силами с объединением, в распоряжении которого все ресурсы Земли и лучшие умы планеты? Эти воротилы безжалостны и фанатичны и нагло убеждены: что хорошо для нас, избранных, то хорошо для всех. Они не потерпят никакого противодействия, они вытравят с корнем любую угрозу, мельчайшую, даже воображаемую…

Но пусть смешно, пусть глупо, пусть это нелепое донкихотство, и все-таки — что он может сделать? Хотя бы ради самоуважения, ради формального почтения к человеческому достоинству он обязан предпринять какое-то, пусть символическое усилие, даже сознавая, что шансы добиться чего бы то ни было весьма близки к нулю.

Еще подумалось: надо отдать им должное, люди они не жестокие, а пожалуй, и сострадательные. Не в пример тиранам из истории, они не убивают своих воображаемых врагов и не бросают таковых в зловонные застенки. Недругов содержат в наилучших возможных условиях, потакая любым их нуждам и никоим образом не унижая. Делается все, чтобы заключенным было уютно, чтобы они были счастливы. Все, кроме одного: они лишены свободы выбора.

А ведь человек, заявил себе Латимер, мучительно боролся за эту свободу в течение многих столетий. Свобода — это вам не какое-то бытовое удобство, которым можно и пренебречь, от которого нетрудно отказаться.

Однако, подытожил Латимер, в настоящий момент все абстрактные рассуждения совершенно бессмысленны. Если ему суждено совершить некое полезное действие, то не раньше чем после многомесячных наблюдений и сопоставлений. Сегодня, просиди он в этой комнате сколь угодно долго, он будет барахтаться в путах собственной некомпетентности без всякого толку. Настало время познакомиться с тем и с теми, что и кто его окружает.

Парковая территория вокруг здания была обнесена оградой высотой футов двенадцать, если не больше. Внутри была вторая ограда, раза в три пониже. А в парке все как положено: деревья, кусты, цветочные клумбы и трава — единственная трава, какую он встретил с тех пор, как ворвался в этот мир. Газоны были подстрижены — на совесть.

Среди деревьев бежали тропинки, выложенные дроблеными ракушками. Под деревьями царили прохлада и покой. Кое-где на клумбах трудились садовники, вдалеке у ворот по-прежнему торчали часовые, а больше на территории почти никого не было. Вероятно, сейчас в разгаре рабочий день — посмотрим, что тут будет после звонка…

Тропинка круто повернула, огибая кусты в рост человека, и Латимер вдруг заметил мужчину, праздно сидящего на скамье. От неожиданности он застыл на месте, да и мужчина уставился на него с удивлением. А потом сказал с озорным огоньком в глазах:

— Похоже, нас с вами только двое, кому не хочется надрываться в такой прекрасный день. Слушайте, а вы часом не беглец из дома на берегу?

— Не стану отрицать, это я и есть. Меня зовут Дэвид Латимер, если вам невдомек.

— Честное слово, — ответил мужчина, — я не знал вашего имени. Слышал, что кто-то ускользнул из дома на берегу и объявился у нас. Новости здесь распространяются в мгновение ока. Этот центр — настоящая фабрика слухов. Значимых событий здесь раз-два и обчелся, и уж если в кои-то веки что-то случится, не сомневайтесь, что происшествие обсосут до мельчайших подробностей. Да, между прочим, — добавил он, помолчав, — меня зовут Хорас Саттон. Я палеонтолог. Можете вы представить себе местечко, более подходящее для палеонтолога?

— Нет, не могу, — ответил Латимер искренно.

— Прошу вас, располагайтесь на скамейке рядом со мной, — пригласил Саттон. — По-видимому, у вас сию минуту нет каких-либо неотложных дел?

— Нет. Никаких дел вообще.

— Превосходно. Можем посидеть немного или пройтись, что вам больше нравится. А как солнце уйдет под палубу, если я к тому времени не разочарую вас до отвращения, попробуем надраться вдвоем, с чувством, толком и расстановкой…

Волосы у Саттона были прошиты проседью, лицо набрякло морщинами, но в нем ощущалась какая-то моложавость, заставляющая забыть и о седине, и о морщинах. Латимер уселся, и Саттон спросил:

— Ну и как вам здесь нравится? Ей-же-ей, славное местечко. Высокая ограда, как нетрудно догадаться, под напряжением, а внутренний малый заборчик оберегает дурачков, как мы с вами, от удара током. Хотя, по правде сказать, иной раз бываешь рад-радешенек, что вокруг ограда. Когда какой-нибудь хищник, а то и парочка учуют, что здесь гуляет мясо, и надумают нами полакомиться, только и спасение, что за забором.

— И часто они сюда наведываются? Я имею в виду, хищники.

— Теперь уже не так часто, как когда-то. Несколько уроков, и память о том, чего лучше бы остерегаться, закрепляется даже в зачаточных мозгах рептилий.

— И вы, палеонтолог, изучаете здесь свой предмет, так сказать, в натуре?

— Вот уже десять лет или, может быть, чуть-чуть меньше. Поначалу это было странно, да и до сих пор временами накатывает ощущение нереальности. Понимаете, палеонтологи обычно имеют дело с костями, окаменевшими отпечатками и другими свидетельствами, которые то и дело приводят вас в бешенство: они рассказывают вам почти все, что хочется узнать, и все-таки не до конца. А здесь проблема иного рода. С точки зрения первичного мира большинство рептилий, включая динозавров, вымерли шестьдесят три миллиона лет назад. Но здесь-то они не вымирали! В результате вы видите их не такими, как миллионы лет назад, а какими они стали после дополнительных миллионолетий эволюционного развития. Отдельные прежние виды исчезли, другие изменились настолько, что вы с трудом угадываете их происхождение. Появились и совершенно новые, небывалые формы.

— Вы говорите о них так увлеченно! — заметил Латимер. — При других обстоятельствах вы, наверное, написали бы книгу.

— Но я и пишу книгу! — воскликнул Саттон. — Корплю над ней не покладая рук. Здесь есть один хороший рисовальщик, он делает для меня схемы и графики, а кроме того, в моем распоряжении есть фотоснимки.