Шантарам - Грегори Робертс

Я инстинктивно поднялся и, извинившись перед коллегами, направился к ней. Увидев меня, она распахнула навстречу мне руки; улыбка, осветившая ее лицо, была огромной, как надежда азартного игрока. Лиза сразу поняла, что со мной что-то не так. Она коснулась моего лица, проведя пальцами по шрамам, как слепой, читающий по выпуклым точкам, затем взяла меня под руку и вывела в фойе. Мы сели в дальнем углу.

— Не видела тебя бог знает сколько недель, — сказала она. — Что с тобой?

— Ничего, — соврал я. — Ты хотела поесть?

— Нет, просто выпить кофе. Я живу здесь в одном из номеров в старом крыле с окнами на Ворота. Номер большой, а вид стоит миллионы долларов. Номер снят на три дня, пока Летти ведет переговоры с одним из известных продюсеров. Это любезность с его стороны, которую ей удалось из него выцарапать. Одним словом, киноиндустрия.

— И каковы успехи в этой отрасли?

— Грандиозные. Летти просто в восторге. Она договаривается со студиями и антрепренерами. У нее это лучше получается, чем у меня. С каждым разом она заключает все более выгодные контракты. А я занимаюсь туристами. И мне самой это больше нравится — встречаться и работать с ними.

— И еще тебе нравится, что в конце концов они уезжают, какими бы замечательными они ни были, да?

— Да, точно.

— А как Викрам? Я не видел его с тех пор, как встречался в последний раз с тобой и Летти.

— Скучает. Ты ж его знаешь. У него теперь слишком много свободного времени. Ему не хватает его каскадерских штучек. Они у него действительно здорово получались. Но Летти была сама не своя, когда он выпрыгивал на ходу из грузовиков и проламывался сквозь закрытые окна и прочие заграждения. Она страшно боялась за него и заставила бросить это дело.

— И чем же он занимается?

— Он у нас теперь большой начальник — что-то вроде исполнительного вице-президента компании, которую мы организовали — Летти, Кавита, Карла с Джитом и я. — Поколебавшись, она добавила: — Она спрашивала о тебе.

Я молча смотрел на нее.

— Карла, — пояснила она. — Она, вроде бы, хочет встретиться с тобой.

Я продолжал молчать и не без удовольствия наблюдал за тем, как разнообразные эмоции гоняются друг за другом на фоне мягкого ландшафта ее лица с безупречными чертами.

— А ты видел, как он выполняет свои трюки? — спросила она.

— Викрам?

— Да. Он проделал целую кучу разных трюков, пока Летти это не прикрыла.

— Да нет, я был слишком занят. Но мне хочется увидеться с ним.

— Так что же тебе мешает?

— Увижусь. Я слышал, он ошивается возле Колабского рынка, но я давно не заглядывал в «Леопольд». Я много работаю, даже по ночам… и просто… был занят.

— Я знаю, — мягко отозвалась она. — Может быть, даже слишком занят, Лин. Ты выглядишь не очень-то хорошо.

— Стараюсь поддерживать форму, — вздохнул я, принужденно посмеиваясь. — Через день хожу на бокс или карате. Куда уж больше.

— Ты же знаешь, что я не о том.

— Ну да, знаю… Слушай, я, наверно, тебя задерживаю…

— Нет.

— Точно? — спросил я с наигранной улыбкой.

— Я хочу задержать тебя еще на какое-то время, но только не здесь, а у себя в номере. Я закажу кофе прямо туда. Пошли.

Она была права: вид был исключительный. Паромы, перевозившие туристов на остров Элефанту и доставлявшие их обратно, гордо скользили по волнам. Сотни более мелких судов зарывались носом в воду и кланялись, как птицы, чистящие перышки, а гигантские грузовозы, прикованные якорями к горизонту, неподвижно маячили вдали, на границе спокойной воды залива. Под высокой каменной аркой Ворот Индии и вокруг нее вились цветные гирлянды туристов.

Лиза сбросила туфли и села на кровать, скрестив ноги. Я примостился на краешке рядом с ней, с интересом разглядывая щербинки в полу. Мы молчали, слушая звуки, доносившиеся в комнату с морским ветерком. Занавески вздымались, как паруса, и в следующий момент с легким шуршанием опадали. Затем она сделала глубокий вдох и произнесла:

— Я считаю, что ты должен жить со мной.

— Хм… Это…

— Пожалуйста, выслушай меня! — прервала она меня, подняв ладони.

— Я просто не думаю…

— Ну пожалуйста!

— О’кей, — улыбнулся я, устраиваясь на кровати более основательно и прислонившись к спинке.

— Я нашла неплохую квартиру. В Тардео. Я знаю, ты любишь Тардео. Я тоже люблю. И я уверена, что квартира тебе понравится, потому что мы оба любим такое жилье. И вообще, Лин, я хочу сказать, что нам с тобой нравятся одни и те вещи. У нас много общего. Мы оба отказались от наркоты. А это не хрен собачий, ты сам знаешь. Это немногим удается. Но у нас с тобой это получилось — и у тебя, и у меня — и это потому, что мы с тобой похожи. Нам с тобой будет хорошо, Лин. Мы будем… хорошо жить.

— Видишь ли, Лиза… я не могу утверждать, что бросил наркотики.

— Ты бросил, Лин.

— Я не уверен, что никогда больше не притронусь к ним.

— Но тем более важно, чтобы кто-то был рядом, как ты не понимаешь? — умоляюще произнесла она, чуть не плача. — Я удержу тебя от них. Насчет себя я уверена, я их ненавижу. Если мы будем вместе, то будем присматривать друг за другом, вместе работать в Болливуде, вместе отдыхать.

— Понимаешь, есть обстоятельства…

— Если ты беспокоишься насчет австралийской полиции, то мы можем уехать куда-нибудь, где они тебя не найдут.

— Кто сказал тебе об этом? — спросил я, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Карла, — ответила она спокойно. — И тогда же она наказала мне заботиться о тебе.

— Карла велела тебе заботиться обо мне?

— Да.

— Когда?

— Давно уже. Я спросила ее как-то насчет тебя — как она к тебе относится и каковы ее планы в отношении тебя.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему ты спросила об этом? — произнес я медленно, накрыв ее руку своей.

— Потому что я влюбилась в тебя, дурак! — объяснила она, встретившись со мной взглядом и тут же отведя его. — Я и с Абдуллой-то сблизилась только для того, чтобы заставить тебя ревновать или, по крайней мере, заинтересоваться мной. И потом, он был твоим другом, и так я могла чаще видеться с тобой.

— О господи! — вздохнул я. — Прости меня, Лиза.

— Ты имеешь в виду Карлу? — спросила она, наблюдая за тем, как трепещут на ветру занавески. — Ты все еще влюблен в нее?

— Нет.

— Но все еще любишь.

— Да.

— А… как насчет меня?

Я не ответил ей, потому что не хотел, чтобы она знала правду. Я и сам не хотел знать ее. Тишина сгущалась и разбухала, я уже кожей ощущал, как она наваливается на меня.

— У меня есть друг, скульптор, — сказала она наконец. — Его зовут Джейсон. Ты знаешь его?

— Нет, не помню, чтобы мы встречались.

— Он англичанин, и у него типично английский взгляд на вещи, не такой, как у нас — американцев, я имею в виду. У него большая студия в Джуху. Я иногда бываю там.

Она опять замолчала. Мы сидели, погружаясь поочередно то в прохладу, доносившуюся с морским бризом, то в жару, поднимавшуюся с улицы. Ее взгляд обволакивал меня, как краска стыда. Я смотрел на наши руки, сцепленные на постели.

— Когда я была у него в последний раз, он разрабатывал новую идею, которая пришла ему в голову. Он заполнял гипсом пустую упаковку — ну, знаешь, пузырчатый целлофан, в котором продают игрушки, или такие штуковины из пенопласта, которыми обкладывают телевизоры. Он называет эти емкости негативным пространством и использует их в качестве формы для своих скульптур. У него уже сотни таких скульптур, изготовленных с помощью коробок для яиц, целлофановых упаковок для зубных щеток, наушников и тому подобного…

Я посмотрел на нее. В небесах ее глаз собирались маленькие грозы. Было видно, как губы формируют ее тайные мысли, готовясь высказать сокровенную правду.

— Я ходила по его студии, осматривая все эти белые скульптуры, и думала о том, что и сама я — такое же негативное пространство. Всегда была, всю свою жизнь. Всегда была формой, ожидавшей, что меня наполнит кто-нибудь или что-нибудь, какое-нибудь реальное чувство, которое придаст смысл моей жизни…

Когда я поцеловал ее, грозы, назревавшие в голубизне ее глаз, разразились в наших ртах, а слезы, струившиеся по ее пахнущей лимоном коже, были слаще меда, продуцируемого священными пчелами в жасминном саду храма Момбадеви. Я дал ей выплакаться за нас обоих. Я дал ей прожить всю жизнь и умереть за нас обоих в долгом медленном повествовании, которое вели наши тела. Когда ее слезы прекратились, мы оба погрузились в неустойчивую текучую красоту, порожденную исключительно Лизой, ее храбрым сердцем, и воплощенную в правде ее любви и ее плоти. И это почти сработало.

Я собрался уходить, и мы опять поцеловались — добрые друзья, любовники, окончательно нашедшие друг друга в столкновениях и ласках тел, но еще не вполне излечившиеся, не вполне возрожденные. Еще не до конца.