Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом капитан взял поданную ему денщиком гитару и приятным, негромким голосом очень задушевно исполнил песню «Темная ночь», которую я уже однажды слышала. Только мне опять-таки не понравилось, что при этом он изменил некоторые слова, отчего песня прозвучала несколько пошло:
…Ты меня ждешь,
А сама с лейтенантом живешь…
Затем мы трое, очень довольные проведенным временем, вернулись на вокзал. Было около восьми, и спустя несколько минут капитан вновь предложил мне прогуляться с ним. Просто выйдем вдвоем из здания вокзала на перрон, следует же определиться, в каком месте нам лучше всего ожидать поезд… И не надо быть такой озабоченной, – шутя, он дотронулся рукой до моего лба, – появятся ранние морщинки… Все будет хорошо. Я же сказал – никто из вас и глазом моргнуть не успеет, как все окажетесь в вагоне.
Мы ходили по перрону, лавируя между людьми, вполголоса разговаривали. Капитана, как я с неприятным чувством поняла, очень интересовал вопрос о моей нравственности. Имела ли я близкого друга? Кто он? В каких с ним была отношениях? Любили ли мы друг друга? Его вопросы, как и переиначенная песня, казались мне не только неуместными, но и пошлыми, вульгарными, – с какой стати этот брошенный муж лезет в мою душу? – и я отвечала скупо, неохотно. И вдруг он заявил развязно:
– Знаешь, а я все-таки не верю, что ты ни с кем не жила там, в Германии. Не может быть, чтобы в свои двадцать лет ты все еще оставалась нетронутой. Тем более в такое время!
Эти его слова меня просто покоробили, ужасно возмутили. Разве я его в чем-то уверяла либо пыталась убедить? Почему этот стареющий тип позволяет себе такое? Или он решил, что, если обещал помочь, ему все дозволяется? Ну уж – дудки!
– А я и не собираюсь вам ничего доказывать и ни в чем убеждать, – сухо сказала я. – Еще чего! Это ваше дело – верить или не верить. Мне как-то все равно.
Капитан, видно, понял, что переборщил, легонько сжав мой локоть, делано засмеялся. «Господи, неужели вы обиделись на меня? Я же пошутил. Просто мне захотелось узнать вашу реакцию. – С деловым видом он снова посмотрел на часы. – Знаете что… Я сейчас зайду к начальнику станции, узнаю точное время прибытия поезда. Ему это наверняка известно. А там решим, как нам быть дальше. Ждите меня здесь».
Он исчез, но уже вскоре вернулся, сообщил бодро:
– Все в порядке. Сегодня поезд явится без опоздания… У нас еще масса свободного времени, и, кстати, я вспомнил, что должен отдать некоторые распоряжения – в частности, напомнить кому следует о выделении группы солдат для вас… Пойдемте со мной. Это ненадолго. Буквально на несколько минут. – Он придержал меня за рукав. – Ну, о чем вы? Зачем кого-то предупреждать? Что вы – маленькая, не можете шаг шагнуть без мамы? Мы же буквально на несколько минут…
И я, «адиотка», пошла – ведь меня все еще не оставляла меркантильная мысль об обещанной помощи. В пути размышляла: разве может позволить себе офицер что-то плохое в отношении меня в присутствии солдата, своего вестового – этого добрейшего из добрейших дядьки, у которого племянницы находятся сейчас в таком же положении, как и я. Притом мы же ненадолго, капитан сказал «буквально на несколько минут».
Первое неприятное чувство появилось, когда мы приблизились к военному городку. Уже стемнело, по-видимому, часовой не узнал приближающегося офицера, преградив путь, выступил вперед.
– Капитан Фридман, – негромко, недовольно бросил ему мой спутник. – Девушка со мной.
Часовой молча отстранился. Я не видела его лица, но внезапно всей своей кожей, всем своим существом ощутила устремленный на себя его презрительный взгляд.
Не замедлило сказаться и второе неприятное чувство. Поднимаясь по неосвещенной, скрипучей лестнице, капитан крепко держал меня за руку. Вот он остановился перед знакомой дверью, свободной рукой полез в карман шинели. Раздался характерный металлический звук вставляемого в скважину замка ключа. И тут меня осенило: ведь если он открывает ключом дверь – там, в квартире, сейчас никого нет. Комната, где находится портрет красивой, падшей женщины, жены капитана, пуста. Только теперь я вспомнила, как перед самым нашим уходом из дома капитан что-то негромко, повелительно сказал своему вестовому, а тот – добродушный, домашний дядька – со скабрезной ухмылкой согласно кивнул в ответ. Тогда меня что-то неприятно задело, но я не придала этому эпизоду значения. А теперь догадалась – капитан просто приказал денщику уйти, исчезнуть из дома, так как знал, был уверен, что опять приведет меня сюда… Идиотка! Кретинка чертова! Не раздумывая больше ни секунды, я с силой рванулась прочь. Что-то гулко треснуло в рукаве. Рискуя сломать себе шею, я неслась по шатким ступенькам вниз, а позади раздавалось приглушенно-шипящее:
– Куда вы? Подождите! Постойте! Остановись же, дура! Ну, раз так – то и катись ко всем чертям!
И еще раз пришлось услышать мне весьма нелестное, но, несомненно, справедливое на сей раз выражение в свой адрес:
– Беги скорей, дуреха, и никогда больше не появляйся здесь, – угрюмо произнес часовой, проворно пропуская меня через «вертушку», и добавил совсем уж непочтительное, правда, в другой адрес: – Водит тут, козел, всяких…
Маме я, конечно, ничего не сказала об этом происшествии – не хватает только, чтобы она еще и здесь принялась читать мне свои морали о девичьем достоинстве и чести, а на ее сердитый, недоуменный вопрос – где я умудрилась испортить «вещь», оторвала почти половину проймы рукава? – коротко соврала, что зацепилась нечаянно за торчащий из полуразрушенной стены штырь, когда ходила с капитаном к начальнику станции.
– Так поможет он нам или нет? – недовольно спросила мама, подозрительно глядя на меня. – Куда он теперь исчез, этот «обещалкин»?
– По-моему, у капитана внезапно разболелась голова, или его куда-то вызвали, и он отправился по своим делам, – невозмутимо сказала я. – Полагаю, нам следует рассчитывать только на свои силы. Вот подождем еще немного, и надо отправляться на перрон… – В самом деле – время близится. Как мне теперь ясно – «коридора» для нас никто тут не выстроит. Так что надеемся только на себя. Помоги нам еще раз, Господи!
26–27 марта
Ночь
Мы едем, едем в Россию! Мы едем домой! Наконец-то! Сейчас,
