Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

делать? Нужна революция. Да, снова революция. Но наша задача слишком грандиозна. Революция слишком необычна, и надо серьезно готовиться к ней. Что толку, если снова угнетенные сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже, может быть, худшими… Нам надо сегодня же начать серьезную и воспитательную работу над собой, звать к ней других… Когда человек поймет в человеке, что он высокая индивидуальность, что он большая ценность, что он свободен так же, как и другой, тогда только станут обновленными наши взаимоотношения, только тогда совершится последняя светлая духовная революция и навсегда отпадут заржавленные цепи»[1142].

Врастание Александры Львовны в жизнь простых людей, ее усиливающееся внимание к человеку из народа, поиск душевного равновесия в обстановке культурных, идеологических и социальных катаклизмов первых послереволюционных лет, категорическое неприятие Красного террора и стойкое духовное противостояние ему, возрождение религиозного чувства и укрепление в православной вере свидетельствуют о том, что мысль Льва Толстого о нравственном совершенствовании как единственной возможности на пути к изменению жизни людей представляется малоприменимой к любому конкретному историческому событию (ближний план жизни), однако в перспективе большого времени (дальний план бытия) она воспринимается иначе и начинает звучать убедительнее.

В Новоспасском концлагере Александра Львовна занялась просветительской деятельностью. В начале сентября 1920 года ее выбрали председателем школьной секции, в лагере планировали открыть школу. Надо заметить, что режим в московских концлагерях был не таким строгим, как в тюрьмах: разрешалось выходить за пределы лагеря, а в отдельных случаях и жить в другом месте. В письме от 19 сентября 1920 года она сообщала: «Одно только хуже – отпуска совсем прекращены, иногда можно пойти в город на несколько часов, но уже без ночевки. Школа наша функционирует вовсю. На днях достала волшебный фонарь[1143] 〈…〉 Думаю организовать вечерние лекции»[1144]. Дочь Толстого надеялась, что, «работая в школе и вообще занимаясь с заключенными, так называемыми падшими женщинами, можно как-то добраться до их души и что-то для них сделать»[1145].

На отдельные категории заключенных возлагалась трудовая повинность. В ноябре 1920 года Александру Львовну отправили на принудительные работы в город. Чем она могла заняться? В годы, предшествовавшие заключению, она, как помним, интересовалась лечебным делом, потом овладевала новыми формами хозяйствования, во время Первой мировой войны была не только медицинской сестрой, но и организатором первой медицинской помощи. В первые послереволюционные годы она освоила текстологические и редакторские навыки для работы с рукописями, готовя к изданию первое полное собрание сочинений Л. Н. Толстого. Александра Львовна очень многое умела делать, вместе с тем в Новоспасском монастыре при распределении по объектам сложилась парадоксальная ситуация:

«Несколько человек приехали из автотранспорта комиссариата народного продовольствия. Политических вызвали в контору и записывали их профессии: делопроизводитель, счетовод, чертежник.

– Ваша профессия? – спросили у меня.

Вот тебе и раз. Мне никогда и в голову не приходило, что у меня нет профессии. Чем я в жизни занималась? Редактирование, сельское хозяйство, организационная работа, кооперативы… Все не годится.

– Говорите что-нибудь, – шепнула мне армянка, – на свободу ведь отпустят.

– Машинистка, – крикнула я»[1146].

И Александра Львовна начала исполнять обязанности машинистки в Управлении автотранспортом Наркомпрода, контора располагалась на углу Тверской и Газетного переулка. Работающих заключенных неплохо кормили, они получили относительную свободу, Александра Львовна ночевала дома, однажды пошла на Толстовский вечер, где выступал В. Ф. Булгаков[1147]. Толстая вспоминала и о самом вечере, посвященном десятилетию со дня смерти ее отца, и о настигшей ее расплате за проявленное самовольство:

«Как всегда, горячо и смело он говорил о моем отце, о насилиях большевиков, о смертных казнях и вдруг, совершенно неожиданно, упомянул, что здесь, в зале, присутствует арестованная и находящаяся сейчас на принудительных работах дочь Толстого.

Через несколько дней зеленый грузовик снова отвез меня в Новоспасский лагерь. Прокурор республики Крыленко, узнав, что меня командировали на принудительные работы и что я присутствовала на Толстовском вечере, рассердился, велел меня немедленно водворить обратно в лагерь и держать там под „строжайшим надзором“.

Я надеялась, что в лагерь мне возвращаться не придется, и новое заключение показалось мне особенно тяжким»[1148].

Александра Толстая, находясь в отчаянном положении, решилась добиваться освобождения и написала в середине декабря письмо В. И. Ленину[1149], которое не было отправлено, сохранился его черновик:

«Владимир Ильич! Если я вредна России – вышлите меня за границу[1150]. Если я вредна и там – то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте меня влачить жизнь паразита, запертого в 4 стенах с проститутками, воровками, бандитками.

Я пишу, потому что, повторяю, верю Вам и чувствую, что Вы поверите мне и поймете, что тяжесть моего положения не в том, что я живу в клетушке, питаясь помоями, и даже не то, что я лишена внешней свободы. Тяжесть положения моего главным образом в том, что я лишена возможности работать»[1151].

Деятельная и бунтарская натура Толстой давала о себе знать. Накануне Рождества Александра Львовна, отстаивая права заключенных, выразила коменданту протест: женщин держали впроголодь. За это она была наказана: ее поставили дежурить на кухню на два дня. В день Рождества на глазах у Толстой одна из кухарок стала привычно делить продукты на две половины: одна часть предназначалась заключенным, а вторая – коменданту и служащим. Александра Львовна приказала:

«– Не надо резать. Все это пойдет на заключенных. Администрации ничего не полагается.

Кухарки ворчали, бранились, но я, как цербер, следила за продуктами, поступавшими в кухню, и настояла на своем. В первый день Рождества заключенные получили хороший обед.

Но комендант смотрел на меня волком. Заключенные качали головами:

– Не простит он вам этого. Не сможет теперь отомстить, потом сорвет.

Да я и сама чувствовала, что положение мое в лагере должно было измениться. Прежде мне разрешали иногда ходить в город: в Наркомпрос за волшебным фонарем для лекций, к зубному врачу. Комендант ценил мою работу по организации тюремной школы и устройству лекций. В его отчетах, вероятно, немало писалось о культурно-просветительной работе Новоспасского лагеря.

Теперь я была на подозрении»[1152].

Ее опасения оправдались, в письме от 30 декабря 1920 года к сестре Татьяне она заметила: «Здесь, в лагере, заделалась актеркой и дирижером хора, учительницей, истопником и дровоколом – и время летит быстро, хотя в город лишена возможности ходить»[1153].

Об освобождении А. Л. Толстой из концлагеря активно хлопотали. Коммунистка Энтина, считавшая, что Александра Львовна на свободе будет