Река меж зеленых холмов - Евгений Лотош

Симан не смел даже полностью разогнуться после поклона. Сердце размеренно бухало в ушах погребальным набатом.

— Дальше становится еще интереснее, — Тайлаш повернулся и принялся прохаживаться взад-вперед. Его ботинки ступали по ковровому покрытию совершенно бесшумно. — Отозвать армию из Чукамбы я не могу, в том числе и потому, что не хочу выставить себя идиотом повторно. Однако несмотря на мое суровое предупреждение все так же внезапно предпринимается попытка штурма Трехгорного перевала с вступлением в прямой огневой контакт с войсками Республики Сураграш. И я опять оказываюсь публично выставленным идиотом сразу два раза: и из-за самого штурма, и из-за того, что он не просто провалился — нас показательно публично выпороли без единой человеческой жертвы. И это становится поводом для необъяснимой массированной волны антисураграшских публикаций по всем Княжествам, в результате чего так и не установленные толком отношения между Княжествами и Сураграшем оказываются на грани полного разрыва. По крайней мере, я бы на месте Мураций и ее правительства отреагировал именно так. А я в очередной раз оказываюсь не то наносящим предательский удар в спину, не то совершенно не контролирующим ситуацию в своей стране. И все — лишь потому, что у некоторых личностей возникли небольшие финансовые затруднения, которые они постарались порешать за чужой счет.

Тайлаш остановился вплотную к оой-графу и положил руку ему на плечо. В другой ситуации прикосновение Повелителя можно было бы посчитать высокой честью — вот только сейчас его железные пальцы даже сквозь пиджак и рубашку стиснули мышцы Симана так, что тот с трудом удержался от гримасы боли.

— Видишь ли, рыцарь Летучий, я всегда стараюсь придерживаться простого принципа: не ищи злого умысла там, где все можно объяснить обычной глупостью. Похоже, на сей раз я ошибся. Понимаешь ли, рыцарь Летучий, политические игры — дело обычное, и они далеко не всегда заканчиваются так, как хотелось бы. Однако, — он приблизил свое лицо вплотную, обдав оой-графа дыханием, и в его голосе зазвучала неприкрытая ярость, — я очень — ОЧЕНЬ! — не люблю, когда меня публично выставляют идиотом.

Он выпустил плечо Симана, у которого буквально начали подгибаться колени, и отступил на шаг.

— Но и здесь, рыцарь Летучий, я мог бы стиснуть зубы и стерпеть. Однако есть вещи, которые я стерпеть не могу. Позволь мне продемонстрировать тебе одну запись.

Верховный Князь бросил взгляд на Коваля и коротко кивнул. Тот пошевелил пальцами в сенсорном поле, и в зале зазвучал задыхающийся мужской голос, полный мольбы и страха:

"…да, да! Он все знал! Он сам приказал мне организовать студию — на подставных лиц, чтобы никто не догадался! Я не знаю деталей, честное слово! Я сам действовал через посредников! Туда привозили одну шлюху в неделю, не чаще, снимали материал за день-два, а трупы в лесу хоронили, но я не участвовал! Я только студию снимал! Я уже всех назвал! Оой-граф иногда сам запись забирал после монтажа, иногда ее через третьи руки ее передавали кому указано…"

Верховный Князь сделал жест рукой, и запись оборвалась. У Симана Летучего потемнело в глазах, и он лишь чудовищным усилием воли удержал мочевой пузырь от опорожнения. Он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. В глазах Верховного Князя крохотными злыми огоньками горели отражения люстры, и оой-графу казалось, что они прожигают его насквозь.

— Понимаешь, рыцарь Летучий, — голос Повелителя стал бесстрастно-ледяным, — крышевание, говоря привычным тебе языком, проституции для фигуры твоего калибра уже странно. Ну ладно — кто-то на черном рынке краденым приторговывает, кто-то с малолетками спит, кто-то мелочь с уличных шлюх сшибает — у всех свои тараканы. Но вот производство фильмов с настоящими убийствами уже не лезет совершенно ни в какие рамки. Мещанин на твоем месте пошел бы под суд, и разъяренные присяжные единогласно отправили бы его на виселицу. С тобой сложнее. Я бы с удовольствием лично тебя пристрелил, но, к сожалению, просто так, без долгого и скандального процесса, нельзя. А процесс такого сорта подорвет и без того не лучшую репутацию дворянства Четырех Княжеств на и на внутренней, и на международной арене и вызовет массу не нужных мне сейчас политических осложнений.

Тайлаш прошелся взад-вперед и снова уперся взглядом в оой-графа.

— Несмотря на твои упорные усилия в последние недели Сураграшский департамент МВС вел активные переговоры со всеми заинтересованными сторонами. В результате достигнута договоренность о проведении экстренной четырехсторонней конференции между Четырьмя Княжествами, Сураграшем, Грашем и Катонией, на которой Республика Сураграш будет признана официально. Однако мне придется как-то доказать госпоже Мураций свою искренность. И сделать это я могу единственным способом: публично назвать виновных. Достаточно высокопоставленных виновных, чтобы меня не заподозрили в лицемерии. Как думаешь, подойдет ли на такую роль кто-нибудь лучше, чем реальный заговорщик и уголовник?

Оой-граф обреченно промолчал.

— Правильно думаешь. Рыцарь Летучий, за всю историю объединенных Княжеств прецедентов лишения наследственного титула не случалось, и становиться первопроходцем не мне хочется. Как меня проинформировали, — Тайлаш бросил мимолетный взгляд на графа Коваля, — твои действия подпадают под множество статей Уголовного Кодекса, включая такую интересную, как статья о государственной измене. Однако мы можем достичь соглашения. Завтра ты официально объявишь в Дворянской палате о своем отказе от титула и досрочной его передаче старшему сыну, а также о сложении с себя членства в Палате. В обмен я откажусь от мысли отправить тебя на виселицу и ограничусь пожизненной опалой. Твой холдинг будет распродан по частям, и то, что останется после выплаты всех штрафов и долгов, сможешь оставить себе на жизнь. Больше никогда ты не станешь заниматься политикой, ни явно, ни тайно, и если тебя на том поймают, все обвинения будут предъявлены заново — включая обвинения в производстве садистских фильмов. Согласен ли ты на такие условия, ГОСПОДИН Летучий?

— Да, Повелитель, — прошептал Симан. Привычный обустроенный мир рушился вокруг него, и он ничего не мог поделать. Последняя полыхнувшая в нем вспышка ярости в адрес проклятого журналиста умерла в бурном потоке обреченности. Сопротивляться? Одно дело, когда речь идет об обычных закулисных играх — и совсем другое, когда ты внезапно оказываешься личным врагом Верховного Князя. А его враги долго не живут: дом Полевок никогда не стеснялся в средствах, когда речь шла об укреплении его власти. И фильмы — да как же они узнали? — Я подчинюсь, Повелитель.